Ей всю жизнь твердили, что ей стоило бы побольше есть, но, поработав в модной индустрии, она давно поняла, что, когда на тебе лишь бюстгальтер и трусики, худоба весьма привлекательна. Она видела, как Данте сосредоточился на ее груди, прикрытой белым кружевом с вышитыми розочками, спустился ниже…
Чувствуя себя так, словно исполняет роль в фильме, она положила руки себе на грудь, слегка погладила… На какую-то секунду ей показалось, что сейчас он подойдет и наконец-то заключит ее в объятия, но он так и не сдвинулся с места.
Лихорадочно ощупав карманы, он вытащил ключи от машины.
– Думаю, мне пора.
– Нет! Пожалуйста, Данте, не уходи.
– Извини, мне здесь не место.
– Данте…
– Нет. Послушай, Ива. – Замолчав, он явно пытался взять себя в руки. – Ты красивая, очень красивая. Но я не стану заниматься с тобой сексом.
Она сглотнула.
– Ты меня не хочешь?
– Сама отлично знаешь, что хочу.
– Тогда почему?
Сперва ей показалось, что он просто отмахнется или ответит, что не обязан ничего объяснять, но потом его выражение снова смягчилось, и ей безумно захотелось швырнуть в него чем-нибудь тяжелым. А лучше всего самой на него броситься. Закричать, чтобы он не смел, как все остальные, заворачивать ее в ватный кокон, чтобы и дальше обращался с ней как со сделанной из плоти и крови женщины, а не как с хрупкой вазой. Чтобы он вновь разбудил в ней ту страсть, что она почувствовала, впервые оказавшись в его руках.
– Потому что я из тех, кто причиняет женщинам лишь боль, а ее у тебя и так в жизни было больше, чем нужно. Я не в состоянии дать женщине необходимое, и я говорю не про секс. Чувства, любовь и отношения не для меня. Я просто не умею с ними обращаться. И когда люди говорят, что я холодный и бесчувственный, я не обижаюсь. Потому что это правда. И я не изменюсь.
Ива глубоко вдохнула. Сейчас или никогда. Огромный риск, но что с того?
– Но мне от тебя ничего, кроме секса, и не нужно.
Напрягшись, Данте покачал головой.
– Я не занимаюсь сексом с девственницами.
Она недоверчиво на него уставилась и разочарованно прошептала:
– А как ты узнал, что я девственница?
Лишь увидев горькую улыбку, она поняла, что это была ловушка.
– Просто предположил. Но теперь мне точно пора уходить.
Чувствуя боль и унижение, Ива вдруг поняла, что он действительно готов уйти. А утром ей придется объяснять, куда делся ее спутник.
Подхватив с кровати покрывало, она обернула его вокруг плеч.
– Если ты уйдешь прямо сейчас, получится настоящий скандал. Люди будут шептаться, строить несуразные предположения и задавать всевозможные вопросы. Не думаю, что я это вынесу. Точнее, я не хочу этого выносить. Пожалуйста, не заставляй меня. Не уходи. Не сейчас. Давай притворимся, что ты мой любовник, даже если это неправда. Позволь мне доказать родителям и сестрам, что я взрослая женщина и больше не нуждаюсь в защите. Я хочу избавиться от их благонамеренного вмешательства, и ты единственный, кто сейчас может мне в этом помочь. Данте, пожалуйста, помоги мне. Не заставляй меня утром идти к ним в одиночку.
Чувствуя, как тяжело дались ей эти слова и как она сейчас уязвима, Данте на секунду захотелось подойти, крепко прижать к себе хрупкую женщину и сказать, что все будет хорошо. Но откуда ему это знать? Он же даже не мог гарантировать, что, обняв, сумеет удержаться и не наброситься на нее наперекор всему, что только что сказал. А держать слово было чертовски важно.
– Странная ситуация. И если я останусь, все лишь сильнее запутается. Извини, я не могу остаться.
Музыка в саду вдруг стихла, и раздались громкие аплодисменты.
– Но твоя сумка все еще у меня.
– Это угроза?
Она пожала плечами.
– Я думала, мы заключили сделку.
Пристально вглядевшись в серые глаза, Данте понял, что она не шутит. Разумеется, он легко мог бы отобрать у нее сумку, но отлично понимал, что просто не станет этого делать. Потому что есть предел тому, что способен вынести человек. А ей и так в этой жизни досталось.
– Ладно, сделка остается, но мы слегка изменим условия. Иди в ванну и готовься ко сну и, главное, надень на себя что-нибудь. Что угодно, лишь бы оно закрывало тебя с головы до пят. А потом тихо ложись в кровать и спи, чтобы до утра я от тебя больше ни слова не слышал. А утром, до того как все проснутся, мы сядем в машину и вернемся в Лондон, потому что у меня нет ни малейшего желания ни общаться с твоими родственниками, ни продолжать этот глупый фарс.
– Но… где ты будешь сам спать?
Не веря, что добровольно обрек себя на целибат, Данте указал на стоявшую в углу кушетку.
– Там.
– Данте…
– Не начинай. Или делай, что сказано, или сделка отменяется, и я прямо сейчас вернусь в Лондон, взломаю твою квартиру и заберу то, что по праву принадлежит мне. Ты меня поняла?
– Да.
Глава 6
Проснувшись от аромата крепкого кофе после беспокойной ночи, Ива приоткрыла глаза и увидела склонившегося над кроватью Данте, с кружкой в руках. Полностью одетого, но небритого.
– Где ты взял кофе?
– А ты как думаешь? На кухне. Все еще отсыпаются после вчерашнего, и я никого не встретил.
Кивнув, Ива старалась не думать о кошмарной ночи, что провела в своей детской кровати в мешковатой футболке и штанах, пока Данте спал на кушетке у противоположной стены.
Смахнув волосы с лица, она посмотрела в окно, на котором никто из них вчера так и не удосужился задернуть занавески. Прекрасное солнечное утро, казавшееся сейчас какой-то издевкой, потому что напоминало обо всем, чего у нее не было. И скорее всего, никогда не будет. Ива вспомнила вчерашнюю свадьбу, вспомнила, как лучившаяся любовью сестра смеялась вместе со своим новым мужем, ямочки на щеках державшей букет малышки, расплакавшегося в церкви младенца, его мать, что торопливо скользнула на улицу, чтобы успокоить ребенка, и понимающие женские улыбки, словно все, кроме нее, входили в элитный клуб под названием "Материнство".
В груди что-то болезненно сжалось, и Ива не сразу сумела посмотреть в лучистые голубые глаза.
– Сколько времени?
– Очень рано. Сколько тебе нужно, чтобы собраться?
– Не много.
– Хорошо. – Поставив кружку на прикроватный столик, Данте отошел к окну. – Чем скорее мы вернемся в Лондон, тем лучше.
– А как же родители?
– Оставь им записку.
Ну конечно. Мать же на стенку полезет, если она сбежит, даже не позавтракав, но что-то ей подсказывало, что спорить бесполезно. Потому что тогда он просто пожмет плечами и уедет без нее, а она хотела еще немного потешить себя иллюзиями, чтобы все кругом продолжали верить, что у нее есть парень, потрясающий красавец-мужчина, с которым она провела ночь. Чтобы все считали ее везучей счастливицей, а не той жалкой неудачницей, которой она в действительности являлась.
Подхватив одежду, она отправилась в душ, стараясь не вспоминать, как вчера молила заняться с ней сексом, а он ей отказал. Отказал потому, что холоден и жесток. Отказал потому, что не хотел причинять ей боли, но, по иронии судьбы, именно это и сделал.
Надев джинсы и футболку, Ива заплела простую косичку, вернулась в комнату, выпила остывший кофе и пошла за Данте по пустым коридорам к машине.
Все складывалось так хорошо… Пока она не увидела застывшую на пороге кухни мать.
– М-м-м… – неуклюже протянула Ива.
– Куда-то собрались?
Покраснев, Ива лихорадочно соображала, что ответить, но тут в разговор вступил Данте:
– Миссис Гамильтон, простите, что после потрясающего вечера мы по-тихому сбегаем, но до возвращения в Париж у меня еще куча дел, а Ива обещала мне помочь.
Она еще ни разу не видела мать настолько смущенной, но кто бы на ее месте сумел устоять перед тем очарованием, что Данте пустил в ход?
Коротко поцеловав мать на прощание, Ива пошла за Данте к машине, но, пока они собирались, небо успело затянуться облачками, и она невольно поежилась.
Молча усевшись в машину, они тронулись с места, и Ива осмелилась украдкой взглянуть на своего спутника, лишь когда они миновали проселочные дороги и выехали на основное шоссе.
Несмотря на нехватку сна и небритые щеки, выглядел он просто потрясающе. Как мужчина на пике своих сил. Но при этом лицо его было сурово и совершенно неподвижно.
– Ты злишься?
Данте смотрел прямо перед собой. Он провел отвратительную ночь, и не только потому, что был вынужден ютиться на допотопной кушетке, никак не рассчитанной на его сто восемьдесят с лишним сантиметров. Все было плохо и отнюдь не торопилось становиться лучше, да и вообще он всю ночь провел, прислушиваясь к дыханию ворочавшейся во сне Ивы и представляя хрупкое бледное тело, извивающееся на простынях. И это притом, что он и так невыносимо отчетливо помнил, как прижимал ее к себе, целовал и как она молила заняться с ней любовью. Он едва не взрывался от переполнявшего его желания. Он безумно хотел эту женщину, но благородно ее отверг. Потому что он действительно сказал правду. Он способен причинять женщинам лишь боль и пока еще не встретил ни одной, что сумела бы пробиться сквозь выстроенные им стены, да уже и не слишком рассчитывал, что такая вообще когда-нибудь найдется. Но сейчас это не важно. Сейчас важно, что Иву Гамильтон нужно защищать от таких, как он.
– Я злюсь на себя.
– Почему?
– Потому что вообще на все это согласился, когда сумку можно было забрать гораздо проще. – Он усмехнулся. – Но ты бываешь чертовски убедительна.
Не сразу ответив, Ива поглаживала вышитого на джинсах павлина.
– В этой сумке должно быть что-то, что ты очень хочешь.
– Да.
– Но мне, видимо, ты ничего рассказывать не станешь?
Притормозив, Данте пропустил переходившую дорогу одинокую овцу. Он уже хотел подтвердить, что ее догадка верна и он не станет ничего рассказывать, но внезапно понял, что хочет все рассказать. Может, все дело в том, что он еще ни с кем этого не обсуждал? Потому что они с братом-близнецом больше не разговаривали, а никого другого столь же близкого у него не было?
– В сумке лежит бриллиантовая тиара с изумрудами ценой в несколько сотен тысяч долларов.
Ива замерла.
– Ты шутишь?
– Нет. Дед просил ее разыскать, и я убил на это пару недель. Он называет ее своим "утерянным сокровищем", но не хочет объяснять почему. Давным-давно он ее продал, а теперь хочет вернуть.
– Знаешь зачем?
Данте пожал плечами.
– Возможно, потому, что умирает.
– Извини.
– Ничего.
Плотно сжав губы, он ясно дал понять, что тема закрыта.
Какое-то время они ехали молча, но, когда за окном замелькали пригороды Лондона, Ива вновь заговорила.
– У тебя итальянское имя, – заметила она тихо, – но не акцент. Иногда ты говоришь как американец, но иногда почти как итальянец или француз. Как так получилось?
И почему только женщины все делают невпопад? Кто мешал ей поинтересоваться его прошлым до того, как его рука успела побывать в ее трусиках? Хотя, с другой стороны, может, просто порадоваться, что она больше не пытается расспрашивать его о семье?
– Потому что я родился в Штатах и прожил там до восьми лет, а потом меня отправили в интернат в Европу.
Ива кивнула, и Данте почти ждал, что она недовольно поморщится, как и все остальные женщины, считая, что покажет свои чувства, изобразив, как ужасно отсылать такого малыша из дома. Но потом вспомнил, что англичан воспитывают иначе, да и вообще они сами частенько отправляют сыновей в интернаты.
– Тебе там понравилось?
Данте кивнул, отлично зная, что многим это кажется странным. Ведь почему-то предполагается, что любой нормальный ребенок будет в ужасе, вздумай кто вырвать его из сердца семьи. Вот только в его случае никакого сердца и не было. Уезжая, он оставлял позади лишь пустоту, злость и чувство вины.
– Более чем. Интернат располагался в заснеженных и невероятно красивых швейцарских горах. – Данте отчетливо вспомнил кружащиеся снежинки, которые заворачивали мир в безмолвное покрывало, окутывавшее холодной пеленой, сквозь которую никто и ничто не могло его тронуть. – Каждый день мы катались на лыжах и так уставали, что сил на размышления просто не оставалось. И там были дети со всего мира. Было здорово.
– А другие языки ты знаешь?
– Да. Французский, итальянский и немецкий.
– И поэтому живешь в Париже?
– Не помню, чтобы говорил, что там живу.
Краешком глаза он уловил, как она слегка ссутулилась.
– Наверное, в Интернете прочитала. Но тебе не за что меня винить, – добавила она торопливо.
– А я тебя ни в чем и не виню. – Даже во вновь повисшем между ними сексуальном напряжении, что мешало сосредоточиться на дороге. Но чего он еще хотел? Их же неоднократно прерывали на самом интересном месте, и они оба так и не получили удовлетворения.
И сейчас он не мог думать ни о чем, кроме мягкости шелковистой кожи и невероятной стройности, что он успел полюбоваться, пока Ива стояла перед ним в одном лишь белье. Тогда он сумел устоять, но почему ему сейчас невыносимо хочется остановить машину и отвести ее куда-нибудь… да куда угодно, лишь бы они вновь остались наедине, чтобы он смог сорвать с нее одежду и ласкать, пока она не начнет вновь молить заняться с ней любовью.
Что на него вчера нашло, что он ей отказал? Он же с легкостью мог познакомить ее с радостями секса, да и возможен ли для девственницы кто-то лучше него? Но вопрос же не в технике, а в его неспособности строить отношения…
– Так почему Париж?
Что ж, похоже, она сама напрашивается, чтобы он объяснил, почему ей чертовски повезло не попасть к нему в руки.
– Потому что он удачно расположен, в самом центре Европы. Мне нравится и сам город, и кухня, и культура. Ну и, разумеется, женщины. Француженок просто невозможно не любить.
– Не сомневаюсь.
Пару минут они ехали молча.
– Почти на месте. – На этот раз тишину нарушил Данте. – Есть какие-то планы на сегодня?
Разглядывая знакомые улицы, Ива вдруг поняла, что сейчас они попрощаются. Но так нечестно! Он не просто ей отказал, но намеренно заговорил о других женщинах, француженках, словно специально хотел показать, как легко ее забыть. И это как раз тогда, когда она размышляла, что он не из тех, из кого получаются мужья и отцы. А значит, практически идеальный мужчина для такой, как она.
Что ж, похоже, ей придется просто забыть глупую фантазию. Уж как-нибудь она это переживет. Как уже пережила множество всего остального. Но жертву из себя она строить не станет. Она старательно напомнила себе, как яростно он ее целовал, дрожа от желания.
– Прогуляюсь в Риджентс-парке, сейчас там все цветет, а вечером схожу в кино с друзьями. А ты?
– Заберу сумку и полечу во Францию. – Он подавил зевок. – За последние дни столько всего случилось.
Вот оно.
Ива наконец-то поняла, что имела в виду мать, говоря, что всегда следует держать марку. И сейчас вошла в дом с высоко поднятой головой и расправленными плечами.
Вытащив из шкафа сумку, она протянула ее Данте.
– Можно посмотреть на тиару?
Он покачал головой.
– Не стоит.
– Даже несмотря на то, что я случайно пронесла через таможню незадекларированную драгоценность?
– Сама виновата. Не нужно хватать чужие сумки.
Не нужно было ее отвлекать.
– Я же могла оказаться в тюрьме.
– Я бы заплатил за тебя залог, – улыбнулся Данте.
– Это всего лишь слова.
– Ты не доверяешь моему слову?
Ива пожала плечами.
– Я не настолько хорошо тебя знаю, чтобы что-то ответить. К тому же тебе не следует проверить, что с тиарой все в порядке? И что я не подменила ее фальшивкой? Или не выковыряла из нее пару камушков? Нужно же убедиться, что "утерянное сокровище" вернется к твоему деду в должном состоянии и…
Стоило Данте расстегнуть футляр и вытащить усыпанную бриллиантами и изумрудами тиару, как Ива невольно умолкла.
– Красота какая, – выдохнула она едва слышно.
Столь неприкрытое восхищение задело в нем какие-то струнки, и, прощаясь, Данте почувствовал налет грусти. Словно уходил от чего-то незавершенного. К тому же он не знал, как проститься. Руку глупо пожимать, а целовать ее он не осмелился, боясь, что даже легчайшее прикосновение возродит сводящее с ума желание. Наверное, в качестве благодарности стоит прислать ей цветы. А может, и симпатичный бриллиант на золотой цепочке, с таким подарком точно не прогадаешь. К тому же так ей будет что показать сестрам, подтверждая реальность их связи. И однажды она еще и мысленно поблагодарит его, что тогда он сумел удержаться, поняв, что его слова были правдой и мужчина вроде него не способен привнести в ее жизнь ничего, кроме боли. И рано или поздно подыщет себе какого-нибудь местного аристократа, переедет в его поместье и будет жить так же, как и ее родители.
Телефон он включил лишь в аэропорту, потому что презирал водителей, что отвлекаются от дороги, но потом пожалел, что не сделал этого раньше, когда мог вернуться к Иве.
Но так он поднялся на борт самолета в счастливом неведении, где на него сразу же набросился помощник.
– Просто невероятно! Нельзя было предупредить? – бушевал Рене. – Я все утро пытался дозвониться и узнать, что следует говорить прессе…
– А почему тебе вообще нужно было с ней разговаривать? – недовольно переспросил Данте. – Ты же знаешь, я терпеть не могу журналистов.
Рене лишь головой покачал.
– Думаю, в данных обстоятельствах их интерес вполне обоснован.
– О чем ты, черт возьми, говоришь? – нахмурился Данте.
– О том, что весь Париж так и гудит! Американский плейбой наконец-то влюбился! И был помолвлен. С английской аристократкой по имени Ива Анушка Гамильтон.
Глава 7
Когда Данте ушел, Ива, не в силах ни на чем сосредоточиться, принялась бесцельно бродить по квартире, как никогда остро ощущая, что живет в чужом доме. А из головы все не шли ясные голубые глаза и подтянутое тело…
Натянув кроссовки, она отправилась в ближайший парк, но впервые в жизни сочные краски цветов ее не тронули, зато она невольно задумалась о сходстве навязчивых мыслей и кружащих над клумбами пчел.
Она уже в сотый раз за день перебирала подробности непорочной ночи в одной комнате с Данте и предшествующих ей сводящих с ума поцелуев. И это притом, что раньше мужские прикосновения не вызывали в ней ни малейшего отклика, и она уже всерьез начала беспокоиться, что не способна испытать настоящую страсть… Но стоило Данте Дишону лишь единожды к ней прикоснуться, как в ней что-то проснулось. Только узнав, что она в детстве болела, он развернулся и ушел.
Возвращаясь домой, Ива купила пакет молока, но только начала варить кофе, как тишину нарушил звонок в дверь. И стоило ей ее открыть, как она увидела застывшего Данте с совершенно непонятным выражением лица.
Удивленно моргнув, она постаралась ничем не выказывать стремительно забившегося сердца и невольно всколыхнувшейся надежды. Неужели он передумал? А сознает ли он, что стоит сказать лишь слово, и она прямо сейчас охотно прыгнет с ним в постель?
– Ты что-то забыл? – Одного мрачного взгляда хватило, чтобы разом убить всякую надежду. Не говоря ни слова, Данте оттер ее плечом и вошел в дом. – Ты куда?
– Дверь закрой.