Рома позвонил, услышал усталый женский голос, спросил, как велено, получил отказ: все нужное есть, ничего не надо. Но эта беседа уже была для него праздником – знакомство с Илониной матерью он считал очень важным и многообещающим. На следующий вечер он позвонил и поинтересовался, не было ли звонка из Москвы. Нет, не было…
И в редакции не было. И Оля ничего не знала. Лида, которой Рома позвонил наудачу, даже не сразу поняла, что Илона уже уехала сдавать экзамены. Вся эта телефонная разведка происходила в присутствии Варвары Павловны.
– Да не дергайся ты так, не на войну, чай, проводил, – сказала Варвара Павловна. Она Роме сочувствовала и поэтому разговаривала с ним малость грубовато.
Вошла Анна Ильинична.
– Павловна, посовещаться надо. Я вот думаю – имею полное право идти на пенсию, так, может, мне и идти, а Лидке моей – сюда вернуться? – спросила она. – Я из таких соображений – у меня сейчас жалованье семьдесят, да вязанием – сотня в месяц точно набегает, а Лидка-то после декрета дома засела и ничего не получает. А вот ухожу я на пенсию, меньше, чем девяносто, уж точно не будет, плюс Лидкины сто десять, вот уже двести, плюс вязание – ну, скажем, семьдесят выработаю, ну так уже можно жить.
– Ты погоди, погоди, Ильинична, – ответила Варвара Павловна, – это дело хитрое, и я думаю – Лиду в ту смену надо перевести, поставить старшей смены, тогда оклад получится сто тридцать, а ты сходи к Вавиловой…
Валя Вавилова была профоргом типографии и все эти финансовые дела знала отлично.
Роме было неинтересно слушать про начисление пенсии, и он ушел.
Он шатался по городу и вытаскивал из памяти все подробности тех проводов: как он занес в плацкартный вагон сумку, как они вместе вышли на перрон, как отошли подальше от сердитой проводницы, как он поцеловал, как она, ни секунды не задумываясь, поцеловала.
Но умный Иван Дмитриевич мог опять сказать:
– Подружка!
Вот ведь и Олю она обычно целует на прощание. Так есть ли разница? Как ее установить? Насколько долгим должно быть прикосновение губ к щеке? В конце концов Рома вспомнил кадр из фильма примерно с таким поцелуем и затосковал: была бы на свете техника, чтобы вставить туда что-нибудь вроде магнитофонной бобины и посмотреть нужный кусочек! Пусть даже без звука! Конечно, найти кинопроектор можно, а фильм-то взять негде…
Требовался консультант – и консультант, имевший опыт поцелуев с современными девушками, а не с санитарками на фронте. Пожалуй, это мог быть Яшка. Если его попросить, он на всю редакцию не растреплет. А женщин у него было – не счесть.
Но проблема решилась без помощи Яшки.
На следующий день Рома пошел его искать и в коридоре столкнулся с Региной. Оба пришли не в свою смену и оба очень удивились.
– Я девчонкам кое-что померить принесла, – уклончиво сказала Регина. – А Жанка мне притащила кое-что другое. Не поможешь донести сумку до остановки?
– Помогу, конечно.
Когда Регина выволокла из маленькой корректорской сумку, Рома еле ее поднял.
– Тебе Жанка чугунные гири, что ли, принесла? – удивился он.
– Ох, и не спрашивай, – загадочно ответила Регина.
Отступать было некуда – Рома потащил сумку к трамвайной остановке, занес ее в трамвай и поехал с Региной – потому что не представлял, как она доставит эту жуткую сумку к себе домой.
– Знаешь, мне просто стыдно, что я так тебя навьючила, – сказала Регина. – Давай я тебя хоть чашкой кофе отблагодарю. У нас хороший!
Регинина родня трудилась в сфере торговли, и что такое очередь за растворяшкой – не знала. А Рома любил хороший крепкий кофе; даже, чего греха таить, уважал кофе с коньяком. Это была маленькая роскошь – добавить в чашку примерно столовую ложку коньяка. Регина это знала – все-таки столько проработали вместе. Поэтому сразу выставила на стол бутылку дорогого коньяка – армянского.
– Ты не стесняйся, – сказала она. – У нас армянский всегда дома есть. Это – очень хороший, "Ахтамар".
Название Рома слышал, пробовать – не пробовал.
Кофейное застолье Регина устроила в зале, на журнальном столике, достала из бара красивые рюмки, принесла с кухни горячий кофе в серебряной джезве. Рома чувствовал себя неловко – его поразило богатство обстановки, и на полу, и на стенах были большие ковры, а люстра с хрустальными подвесками вообще казалась уворованной из Эрмитажа. Окна не были даже видны за великолепными шторами с золотыми шнурами. Эти шторы были совершенно не похожи на те, что повесила пару лет назад Ромина мать: те, из добытой непонятно где стеклоткани, задергивались только на ночь, а эти и днем создавали полумрак не полумрак, но что-то вроде…
Печенье Регина подала в хрустальной посудине, такой заковыристой, что Рома даже не знал, как это произведение искусства называется.
– Садись на диван, – предложила Регина. – Так будет удобнее.
Он сел на диван, она подвинула поближе столик и сама разлила кофе в маленькие фарфоровые чашечки, тоже явно дорогие. Налив до половины, она добавила в каждую доверху коньяка. Рома сделал глоток и понял, что попал в рай. Регина, выпив всю чашку, откинулась на спинку дивана.
– Ты не стесняйся, – уже неведомо в который раз повторила она. – А хочешь – я кофе со сливками приготовлю. Или с мороженым. У нас все есть. Сливки берем на базаре. Может, ты проголодался? У нас отбивные телячьи, я могу разогреть! Тебе не нравятся отбивные? Есть еще соте из курятины с грибами, папа очень любит. Хочешь?
Рома и слова-то такого, "соте", не знал.
– Ну, если можно, то отбивную, – попросил он. Регина побежала на кухню и принесла тарелку, а на тарелке, кроме мяса, гарнир из совершенно дефицитного зеленого горошка.
– Ого! – сказал Рома.
– Ты выпей для аппетита, – Регина опять налила ему коньяка, но не в чашку, а в рюмку. – У нас дома так принято.
Чтобы удобнее было наливать, они придвинулась поближе к Роме. Он, не предвидя опасности и с большим удовольствием, выпил рюмку для аппетита.
В редакции, как во всяком смешанном коллективе, где довольно много молодежи, сложилась своя иерархия. Корректоршу Асю считали красивой и недоступной, Людка из молодежного отдела, с огромными серыми глазищами и мальчишеской фигуркой, числилась пикантной и, под настроение, доступной, за нее можно было повоевать; Илона же считалась девицей с придурью, леший ее знает, что такая может отчебучить, а началось с того, что она, одичав в педагогическом институте, поначалу шарахалась от редакционных мужчин и их двусмысленных шуточек; Регина стояла на самой нижней ступеньке, потому что уродина. Уродство видели даже не во внешности – вот ведь за крупной, даже тяжеловесной Лидой признавали определенную привлекательность; у Регины была страшно неприятная ухмылка, а когда она принималась язвить, голос делался совершенно отвратительным. Даже если она говорила что-то совсем обычное – собеседник невольно ждал пакости, не в свой адрес, так в чей-нибудь.
Рома волей-неволей эту иерархию признал – вслух ее никто не расписывал, но отношение к редакционным женщинам просто незримо висело в воздухе. Регина до сих пор на него никакого внимания не обращала – ну, бегает какой-то щупленький и лохматый, ну, решил поработать в корректуре, – и под ее обстрел Рома не попадал – не то что Яшка, который как-то обозвал Регину, сделавшую химическую завивку, горгоной Медузой. И вообще для Ромы в редакции была только одна девушка – Илона. Регина же совершенно не соответствовала его понятию и о девушке, и о женщине. Он с ней и обращался соответственно.
Ему и в голову не приходило задуматься, сколько Регине лет и отчего она не замужем. Персона, которая не является девушкой или женщиной, и не должна выходить замуж, это было бы странно – так ответил бы Рома, если бы его, загипнотизировав, подвергли строгому допросу.
Словно бы желая подвинуть поближе к Роме посудину с каким-то темным соусом, Регина протянула руку, приподнялась, нависла над гостем – и поцеловала его прямо в губы. А целоваться она, оказывается, умела.
Она-то умела, а Рома не умел и от такого сюрприза ошалел. Настолько ошалел, что по мере возможности на поцелуй ответил.
Он очень стеснялся предлагать девушкам свои губы и свое тело. В классе он был самым маленьким и самым смешным. Потом, конечно, подрос, но душа осталась прежней.
Регина, не прерывая поцелуя, стала расстегивать на нем рубашку. Это были совершенно новые ощущения – женские пальцы на голой груди, и Рома не сразу опомнился.
Прибавилось еще одно ощущение – которому способствовал не столько рот Регины, сколько "Ахтамар", и Рома понял – сейчас произойдет то, что до сего дня только снилось. Ведь рано или поздно это должно было произойти!
Но с Региной?..
Он высвободился из объятия, посмотрел ей в лицо – и, бормоча какую-то извинительную ахинею, сбежал. Испуг был глобальный – Рома и не подозревал, что можно так испугаться некрасивого и совершенно бессмысленного женского лица. Возбуждение куда-то подевалось, дорогой "Ахтамар" оказался бесполезен…
Регина даже не сразу поняла, что происходит. А когда стало ясно, что Рома убегает, она разревелась самым тупым и пошлым образом.
Она не любила его – да и что там любить! – но она не могла больше быть одна. И быть с кем-то вдвоем она не умела, и слов даже таких, чтобы ими приласкать, не знала – ей казалось, что ее колкости должны показать неравнодушие, этот трюк не срабатывал, а годы шли, а бабьего ума, подсказывающего в нужный момент мурлыканье и воркование, не прибавлялось.
Рома шел по улице и улыбался. Хмель выветрился, ужас растаял, пришло осознание ситуации: как, оказывается, все просто! Все одноклассники прошли через это в школьном подвале, в закоулках темного гардероба после танцев, ну и что? Значит, раньше было – не время, а теперь время настало! И, в порядке неизбежного самооправдания: что-то такое нужно было пережить, чтобы все получилось с Илоной. На ум пришло слово "ликбез", и Рома расхохотался.
Илона же никому не давала о себе знать, и это беспокоило. Но у нее был обратный билет, было точно известно время, когда она вернется. Настал наконец день, когда Рома утром помчался на вокзал.
Она вышла из вагона понурая.
– Пролетела, как пустое ведро, со свистом, – сказала она. Рома, как будто так и надо, поцеловал ее в щеку, и она рассеянно поцеловала его в щеку. Если поглядеть со стороны – муж встретил жену…
– Ну, пролетела и пролетела, – ответил он. – Не последний день живем.
В редакции к провалу отнеслись в меру сочувственно. Варвара Павловна тоже успокаивала: мир не перевернулся, по крайней мере, ясно, какие там, в Москве, требования к поступающим.
Мать попробовала утешить. Дочь, потерпевшая крах, была ей ближе дочери, у которой все складывается неплохо. Илона приняла утешения, подарила матери привезенный из Москвы болгарский шампунь, и дома наступило некоторое благополучие.
Правду она сказала только Оле. А правда была гадкая.
Приехав в Москву и познакомившись у дверей приемной комиссии с другими абитуриентами, Илона как-то сразу задружилась с двумя девчонками, а девчонки познакомили ее со своими парнями. Потом все вместе гуляли по Москве, вышли на Красную площадь, подивились очереди возле Мавзолея, сходили на экскурсию в ГУМ, потом катались на метро, куда-то заехали, весело ввалились к кому-то в гости – и понеслось!
Первый экзамен, сочинение, был через день, и Илоне казалось, что до него – целая вечность. Весь этот день она развлекалась с новыми подружками по принципу "перед смертью не надышишься", потом поехали к Наташе (Наташа оказалась москвичкой) и там читали образцовые школьные сочинения, собранные за несколько лет у всех знакомых. Вдруг приехали какие-то друзья, привезли несколько бутылок хорошего вина, как оказалось – крепленого. Оно основательно ударило по голове, а в результате Илона с Наташей просто и незатейливо все на свете проспали. Когда они смогли сесть, Наташа – на тахте, а Илона – на диване, и взглянуть на часы, все приличные абитуриенты уже написали первые строчки сочинений. Дальше было элементарно – пропадай моя телега, все четыре колеса…
Илона пропивала не диплом – она смутную, ненадежную, размером в сотую долю шанса возможность отыскать Буревого пропивала, со всей страстью и отчаянием человека, решившего напоить себя до безболезненного и верного перелета на тот свет. Но вот как-то не получилось.
– Ну и хрен с ним, с институтом, – сказала Оля, которая со дня на день собиралась взяться за учебники, чтобы подготовиться к пересдаче своих заваленных экзаменов. После чего на столе откуда-то появилась бутылка.
Жизнь продолжалась, но кое-что в этой жизни изменилось…
В нее не то чтобы вмешалась, а пристроилась с краешка и стала наблюдать Регина.
Она, встречаясь с Ромой, делала вид, будто ничего не случилось. В самом деле – ну, притащил человек сумку, набитую старыми, еще сталинских времен, справочниками, которым место на помойке, ну, был за это напоен "Ахтамаром", а что, разве еще что-то имело место? О том, что он сильно увлечен Илоной, она и раньше знала, но Илона, как и все корректорши, не внушала ей ни малейшего уважения. И можно ли уважать тех, кому дуришь голову, предлагая втридорога одноразовые колготки? Но Регина была наблюдательна, а злость, бывает, сильно обостряет зрение и слух. Она стала прислушиваться к Илониным телефонным разговорам и нечаянно узнала много любопытного. Вдобавок оказалось, что Гоша, которого Регина знала с детства, – муж Илониной подруги Оли. Регина встретилась с Гошей, слово за слово – ехидно посочувствовала ему: тяжко иметь дома пьющую женщину. Гоша даже не сразу понял, о ком речь. Живя с Юлей, но все откладывал и откладывал хлопотный развод с Олей. А когда до него дошло, когда он в нужный день и час явился домой за теплыми вещами и обнаружил там законную супругу, которая лыка не вязала, то понял, что уход к Юле был очень даже правильным.
Выжидать пришлось довольно долго, потому что задуманный удар должен быть единственным, во второй раз получится какая-то пошлость.
После очередных посиделок у Оли Илона просто-напросто не вышла на работу. Обеспокоенный Рома названивал ей домой.
– Твоя Илоночка пьет, как вокзальная шлюха! – сказала Регина. И вволю насладилась его ошарашенной физиономией.
– Регина, выбирай слова! – одернула ее Варвара Павловна.
– А что выбирать – она сейчас на Парковой лежит, в стельку пьяная.
– Врешь! – крикнул Рома.
– Врет, – согласилась Варвара Павловна. – Нехорошо завидовать, Региночка. Поняла?
– Было бы чему… – Регина, оторвав нижний край гранки, написала хорошо знакомый Роме адрес. – Вот тут она. Можно поехать и убедиться.
– Регина, ты понимаешь, что будет, если ты соврала? – строго спросила Варвара Павловна.
– Понимаю. Вот и говорю чистую правду.
– Сейчас я позвоню Оле! – воскликнул Рома, набрал номер и услышал в трубке заспанный Олин голос; она явно не понимала, чего от нее хотят.
– Илоны там нет, – сказал Рома. – Все слышали – она не позвала Илону к телефону.
– Илона – там, – настаивала Регина. – А к телефону она не может подойти.
Варвара Павловна встала из-за стола и вышла.
Рома и Регина молча смотрели друг на друга – говорить уже было не о чем.
– Рома, я договорилась, редакционная машина внизу. Поезжай и разберись, только быстро, – велела Варвара Павловна. – Скажи Трофимычу – Бекасов его на полчаса отпустил. Ну? Пошел! А ты куда?
– К Трофимычу. Чтобы он вместе с Ромкой зашел туда и убедился, что она там! – ответила Регина.
Рома выскочил из корректорской.
Он понимал, что Регина не станет рисковать. Если обвинила Илону – значит, были основания, да и сам он знал, что посиделки у Оли без бутылки не обходятся. Увязать это с распитием "Ахтамара" он не сумел. Теперь нужно было как-то выкручиваться.
Трофимыч с машиной ждал не напротив редакции, а в переулке. Рома, умевший бегать куда быстрее Регины, кинулся к телефону-автомату и позвонил Ивану Дмитриевичу.
– Дядя Ваня, выручайте! Ни о чем не спрашивайте, только выручайте! – потребовал он.
– Ну? Что стряслось?
Рома дал адрес, чтобы Иван Дмитриевич на своем раздолбанном "запорожце" успел примчаться первым и вытащить Илону – любой ценой и в любом состоянии. Тот, полвойны прошедший в партизанском отряде, даже обрадовался странному дельцу. Теперь оставалось задержать Трофимыча в дороге подольше.
И откуда только взялась смекалка? Не доехав до нужного дома с полсотни метров, Рома попросил остановить машину, выскочил и добежал до телефона-автомата.
– Варвара Павловна, я возле того дома, скажите Регине – если она возьмет свои слова обратно, я возвращаюсь! – крикнул он.
– Погоди, сейчас я до нее дойду.
Маленькая корректорская находилась в двадцати шагах от большой, ходила Варвара Павловна уже неспешно. Рома ждал. Он видел, как во двор въезжает блекло-зеленый "Запорожец", и усмехнулся. Иван Дмитриевич при нем вскрывал замок маленьким ножиком, а без ножика он из дому не выходит.
Регина уперлась – пусть Рома с Трофимычем войдут, и Трофимыч доложит все как есть, поскольку он – лицо не заинтересованное во вранье. Игра шла ва-банк: мало было шансов, что Регина искренне ошибается, но имелся шанс, что Иван Дмитриевич все же не попадет в Олину квартиру и не успеет вывести Илону. Сердце у Ромы билось – как после стометровки в четырнадцать секунд, меньше у него никогда не получалось.
Однако Иван Дмитриевич оказался надежным товарищем – он успел вытащить заспанную Илону и подняться с ней по лестнице до следующего этажа, когда Рома с Трофимычем входили в подъезд. Он, как выяснилось, успел и прикрикнуть на Олю, чтобы она не выдала подругу: нет тут никакой Илоны, сто лет не была!
Трофимыч попросил позволения позвонить в редакцию и доложил Варваре Павловне:
– Нет тут вашей Илоны, мы возвращаемся.
По дороге Рома соображал – а что же делать дальше? Иван Дмитриевич, скорее всего, оставит Илону там, где взял, но остается невыход на работу, ничего хорошего…
У входа в редакцию его встретила Людка и сказала, чтобы вместе с Трофимычем шел в кабинет к Бекасову.
Там, в кабинете, ждали сам Бекасов, Варвара Павловна и хмурая Регина.
– Трофимыч, докладывай, – велел редактор и услышал доклад: обнаружена какая-то похмельная деваха, Илоны не обнаружено, деваха утверждает, что ее и не было.
– Так, – сказал Бекасов. – Сведение каких-то личных счетов, мне совершенно непонятных. Товарищ заведующая корректурой, что скажете?
– А то и скажу, что с товарищем Айвазовой уже никто работать не хочет. Уж на что Лида спокойный человек, но и она товарища Айвазову еле терпела. Но до таких склок и интриг дело не доходило, – ответила Варвара Павловна. – Мне это в корректуре не нужно.
– Уволить за склоки и интриги опытного работника я не могу… – Бекасов задумался. – Лучше всего было бы, если бы товарищ Айвазова написала заявление по собственному. А замену ей мы за месяц найдем.
В дверь кабинета постучали, ручка дернулась, образовалась щель, а в щели – лицо Илоны.
– Извините, – сказала Илона. – Извините, пожалуйста, что я так опоздала. Мне сказали, что вы вызвали к себе Варвару Павловну… Варвара Павловна, простите меня, я всю ночь не спала…