…Однажды мы с Веркой поехали в магазин IKEA в Екатеринбург. Сына оставили моей матери, сами запаслись пропитанием (Вера налила в трехлитровый термос чай со смородиной, нарезала бутербродов). Ехать предстояло две с половиной сотни километров. Не то чтобы нам очень хотелось попасть именно в этот гигантский супермаркет. Лично я всегда ненавидел совместные с супругой шоппинги. Жена прилипала буквально к каждому прилавку с одеждой, обувью, домашней утварью, прочими полезными в хозяйстве вещами и долго мучила продавца вопросами, хотя и так уже решила покупать понравившуюся вещь. Процесс покупки она превращала в бесконечный спектакль с предсказуемым финалом, создавая нелепую драматургию там, где ее быть не могло, и вынуждая меня спешно покидать зрительный зал и скрываться в буфете.
Но той зимой нам хотелось сгонять куда-нибудь вдвоем. Нам казалось, что мы сумеем отвлечься от забот и тягот, поговорить, развеяться. А еще нам хотелось понять, насколько сильно мы надоели друг другу и есть ли у нас еще шансы.
Мы ехали, разговаривали. Я поставил музыку, какую хотелось послушать Вере. На некоторое время я готов был прогнать из машины Стинга ради Дмитрия Маликова, и это, уверяю вас, была не самая большая жертва в моей семейной жизни. Мимо проносились заснеженные поля, замерзшие лысые березы, согбенные под грудами снега деревенские избушки. Зимний пейзаж за окном автомобиля, несущегося со скоростью под сто километров в час, не очень способствует сближению.
Но тем не менее мы общались. Мы же много лет вместе, и найти повод для разговора для нас не проблема.
– Вчера звонила Марина. У нее, кажется, наклевывается еще одна беременность.
– Наклевывается беременность? Это как?
– Просто задержка. Снова…
– От мужа хоть?
– В том-то и дело, что она не знает. Муж в отключке уже какую неделю, выныривает на пару дней, приносит ей цветы, молча трахает и опять в анабиоз.
– То есть у нее вполне достаточно времени забеременеть и без мужа?
– Вполне. Ты ее осуждаешь?
– Скорее, нет. Мужская солидарность хороша там, где мужчины ведут себя как мужчины, а женщины – как истеричные суки.
– Спасибо, милый, ты такой ласковый.
– На здоровье… Но здесь не тот случай. Антон – козел, и все это знают. Я сам всегда это говорил, в том числе ему в глаза. Сомневаюсь, что он это помнит. Марина, правда, тоже не принцесса, но такую скотину она не заслужила. Так что я последний, кто будет ее обвинять за наличие вменяемого любовника.
– А что ей делать, если беременность подтвердится?
– А что она делала до сих пор?
– Ну, у нее ничего не получалось, ты же помнишь – два выкидыша.
– Да, точно.
– Можно сказать, везло, прости господи… но в прошлые разы она точно беременела от другого.
– Оба раза – от разных "других"?
– Точно не знаю, но мне кажется, что от разных.
– А сейчас, возможно, третий?
– Угу.
– А у Антона – запой?
– Да.
– Потрясающе. Зачем она с ним живет, скажи мне?
Вера помолчала. Передо мной по темной ленте дороги перелетали тонкие покрывала снежной поземки. Красивое зрелище. Я уже забыл свой вопрос, когда услышал отзыв:
– А зачем мы с тобой живем?
– В смысле?
– Разве у нас гармония?
Я начал нервничать, теребить руль, стучать по нему пальчиками. Стрелка спидометра медленно поползла дальше по шкале, минуя метку "110" и приближаясь к "120". Обычно я не превышаю скорость настолько безответственно. Поговорка о русском, достигающем оргазма от быстрой езды, ко мне не относится никоим образом, потому что я предпочитаю увидеть, как женится и стругает мне внуков мой сын. Но иногда я не в силах сопротивляться порыву, и виной тому – моя супруга. У Верки было много недостатков разной степени тяжести, но самый чудовищный, на мой субъективный взгляд, заключался в ее способности выносить мой мозг, занятый слежением за дорогой.
– Давай сейчас не будем, – мягко отстранился я от неприятного разговора.
Вера меня не услышала.
– Не хочешь признать, что у нас есть проблемы, которые нужно решать?
– Милая моя… я признаю существование марсиан и даже наличие честного человека в правительстве, но не сейчас.
– Конечно…
Она надула губы, отвернулась к окну. Я надеялся, что на этом закончится, но ошибся.
– Маринка тоже хочет от него уйти.
– Что значит – тоже?
– То и значит. Какой смысл тратить жизнь на человека, который тебя не ценит.
– Считаешь, я тебя не ценю?
– А разве ценишь?
– Я очень тебя ценю. Особенно сейчас, когда достаточно одного неуверенного движения рук, чтобы мы продолжили дискуссию в офисе архангела Гавриила.
– Я не знаю никакого архангела.
– Сочувствую.
Еще один чудовищный недостаток Веры заключался в том, что свое невежество она пыталась скрыть высокомерным равнодушием. Она не спросила: "А кто такой архангел Гавриил?", – но предпочла отметить, что чихать на него хотела.
Я сжимал руль все сильнее. Перевел взгляд на панель управления приборами. В последний раз наша перепалка в автомобиле на большой скорости закончилась разбитыми кнопками включения отопления и подогрева сидений. Что мы сломаем на этот раз?
– Да будет тебе известно, – начал я свой просветительский монолог, – что архангел Гавриил открывает тайные знаки Бога. Например, деве Марии он сообщил благую весть о рождении у нее сына. Он же, кстати, предсказал и ее кончину. А у иудеев, например, Гавриил вообще является ангелом смерти. Он приходит к жертве с длинным заточенным тесаком и забирает невинную душу.
– В Википедии вычитал?
– Ага.
– Очень интересно. Хочешь подчеркнуть свое интеллектуальное превосходство?
– Я хочу подчеркнуть, что не хочу говорить глупости.
– Разговор о нашей совместной жизни ты считаешь глупостью?
Я промолчал. Стрелка спидометра давно миновала экватор.
Что, черт побери, происходит?! Почему я не могу ответить ей адекватно, хотя ясно осознаю нелепость ее аргументов? Ведь неуместность этого разговора была очевидна. Почему я молчал, хоть и чувствовал, что она меня разоружает? Да, она права, нам нужно говорить и говорить о том, как мы живем и почему так живем, но разговор этот (точнее, с некоторых пор – лишь попытки разговора) всегда заканчивается одинаково: я несу на себе груз вины за ее бездарно прожитые годы. Она не несет, я – несу. Может, я святой?
Я затосковал по термосу со смородиновым чаем и бутербродам. Похоже, маленький праздник семейного дорожного чревоугодия накрылся медным тазом. Мы самым чудесным образом в сотый (тысячный?) раз уничтожили возможность радоваться простым и приятным вещам.
– Давно ты притворяешься, что испытываешь оргазм со мной? – спросил я, не отворачиваясь от дороги. Не услышав в ответ ни звука, осторожно повернулся. В глазах у Веры блестели слезы. Мне бы остановиться в тот момент, но нет – шанс был упущен. Руки жестко сжимали руль, стрелку спидометра лихорадило. Деревни, автозаправочные станции, придорожные кафе пролетали мимо нас, как черно-белые слайды на крутящемся барабане.
– Будем считать, что ты ответила. Хотя я и сам догадывался, что могу в постели хоть волчком вертеться, хоть на голове стоять – тебе один хрен. Меня только одно интересует: как давно? Сколько лет я выкладываюсь вхолостую?
– С тех самых пор…
– С каких?
– С того вечера, когда завис с этой сучкой.
– Господи боже, с какой еще сучкой?!
Машина взвыла, бросилась вперед, едва не соскочив в засыпанный снегом кювет.
– С рыжей.
– О, блин… да не зависал я с ней! Мы просто выпили по бокалу шампанского!
– После которого она висела у тебя на шее как шарфик.
– Она была пьяна и действительно мало отличалась от шарфика!
– Она прекрасно понимала, что делает, и мое присутствие ее не остановило. Не будь меня рядом, она спустила бы тебе штаны и отсосала…
Тут я не выдержал, заорал:
– И это было бы здорово, дорогая, потому что ты не отсасывала мне уже целую вечность!!! Куда мне идти, к шлюхам?! Я не хочу к шлюхам, я старомодный дурак, я хочу заниматься этим с человеком, которому как минимум симпатизирую… да что я, господи, объясняю тебе опять!
– Хочешь, чтобы я сделала это прямо сейчас?
Верка развернулась ко мне, протянула руку к ширинке. Кажется, она действительно собиралась расстегнуть молнию на брюках.
– Прекрати…
– Нет, почему, ты же об этом мечтаешь! Давай, доставай, я все сделаю как надо и проглочу, как ты любишь!!!
Она чуть не плакала, но дрожащие пальцы при этом проворно расстегнули пуговицу на штанах.
– Да что с тобой, Вера! Перестань!!!
Я перехватил ее руку, отбросил. Получилось довольно грубо, будто я оттолкнул ее. Вера отшатнулась к дверце. С минуту не говорила ничего, потом начала медленно приколачивать мои конечности ржавыми гвоздями к кресту:
– Да, я плохая любовница… наверно, гораздо хуже твоей рыжей. Меня никто этому не учил, у меня до тебя был лишь один мужчина, да и тот только прибегал вечером по пятницам и понедельникам, быстро кончал мне на живот и убегал к жене. Я была у него дыркой, понимаешь… дыркой!!! И для тебя я тоже – дырка! Ни души, ни сердца, ни желаний. Ничего не нужно – ни цветов, ни мороженого, ни кино, ни ресторанов, ни просто спросить, как прошел день, о чем я думаю и чего хочу, какая кофточка мне в магазине понравилась, кто мне улыбнулся на улице, сделал комплимент, нравлюсь ли я еще кому-нибудь, кроме собственного мужа…
Она протянула ко мне руки ладонями вверх.
– Посмотри.
Я бросил короткий взгляд.
– А теперь сюда посмотри. – Она указала двумя указательными пальцами на темные круги под глазами. – А мне всего тридцать…
Она взяла небольшую паузу. Я слушал ее всхлипывания, и сердце мое теперь раскалывалось на маленькие кусочки. Лишь одна вещь в этой жизни может тронуть меня – это искренние слезы. Не важно, плачут ли дети, женщины или взрослые мужчины, я всегда хватаюсь за горло, будто слезы эти душат заодно и меня самого.
Слезы делают человека беззащитным.
– Я хочу второго ребенка, – сказала Вера. – И еще хочу пожить для себя, хочу быть интересной, сексуальной, желанной…
Она шмыгнула носом. Я уже готов был обнять ее, но уже в следующую секунду она допустила серьезную ошибку:
– Почему ты не можешь мне этого дать?!!
Укол! Новый укол в сердце. Снова лишь я отвечаю за наши общие неудачи. Если бы в тот раз она воздержалась от обвинений и просто посетовала, что плохо у нас получается быть счастливыми, клянусь, я бы действительно остановил машину на обочине, прижал бы Верку к себе и покрыл лицо поцелуями. Пусть на короткое время, но между нами установился бы мир, потому что я знаю: несмотря ни на что, эта женщина отдаст за меня все, что у нее есть, в том числе и жизнь… Но, увы, она вновь выступила в роли прокурора, а я по-прежнему сижу в клетке, как опасный для общества рецидивист. И так было всегда. И так будет…
– А мне кто-нибудь дает?! – рявкнул я, вдавив педаль газа до упора. Двигатель взревел. – Мне кому плакаться?! Почему я должен каяться все время?! Каяться, каяться, каяться… Я устал носить этот кирпич на шее!
– Не гони…
– Почему, я тебя спрашиваю?!
Я пытался перекричать двигатель, но машина ревела так страстно и разгонялась так быстро, что голос мой терялся. И я заводился еще сильнее и кричал еще громче. Я даже не замечал, что глаза у Веры, глядящей на дорогу, становились большими.
– Не гони так! – крикнула она, но смысл фразы я понял лишь по губам и мимике.
Вскоре я и сам увидел, насколько опасной стала наша скорость. Мир по обеим сторонам шоссе превратился в две серые полоски с мелькающими белыми и черными пятнами, а асфальтовая лента дороги перед нами, наоборот, словно застыла. Мои конечности заледенели.
Собака… я увидел впереди пса. Он пересекал дорогу примерно в двухстах метрах от моей машины. Несчастная глупая псина, потерявшая хозяина и в испуге мечущаяся по окрестности в поисках живой души.
Вот тут я реально испугался и отпустил ногу с педали газа, чтобы поставить ее на тормоз…
– Я не знаю, что с нами произошло, – сказал я в темноту. В ответ не услышал ни звука. Только холодильник на кухне вздрогнул, очнувшись ото сна.
Я посмотрел на свою возлюбленную. Она уже сопела, уткнувшись носом мне в плечо и обнимая одной рукой. Я ощущал бедром ее нежный пушок внизу живота. Она не надела трусики… моя маленькая прелесть.
Утром я проснулся в одиночестве. Точнее, проснулся раньше рассвета, но одиночество осознал лишь утром, когда окончательно разомкнул глаза (я уже привык спать один и теперь всю ночь ворочался, ощущая рядом еще одно тело, пусть и столь прекрасное, но все же постороннее).
Я сразу почувствовал, что нахожусь в квартире совсем один. Ее не было в кухне, где она могла бы готовить мне завтрак, она не плескалась в душе и не выносила мусор. Ее точно не было со мной.
Впрочем, не стоило паниковать. Она ведь могла выйти в магазин за свежим сыром, например, или молоком. Она девочка вроде хозяйственная, деловитая, организованная.
Я потянулся, развел руки в разные стороны, зевнул. Тут же заметил на прикроватной тумбочке записку – прямоугольный клочок бумаги, вырванный из моего кухонного блокнота.
В записке красовалось всего одно слово:
"Прости".
…Я снова на вокзале. Нет никакого ангела и быть не могло. Вокруг снуют пассажиры с сумками, ребята из охранного агентства и менты. Монотонный женский голос по радио объявляет о посадке на поезд, следующий из Новосибирска в Адлер. Все тот же вечный Адлер, как единственно возможный город счастья на земле. В общем, все как всегда… просто я задремал в зале ожидания на втором этаже.
Пробуждение не принесло мне хорошего настроения. Возле киоска с периодикой стоял высокий темный человек. Он смотрел на меня. Смотрел с мрачным интересом, будто на диковинное, но опасное животное.
Вокзальная мафия готовила покушение.
День второй – 30 декабря
ТЕНИ
С каждым днем их становилось все больше, этих высоких темных людей. Не подумайте, что у меня едет крыша по Кингу, но иначе как "темными людьми" я их назвать не могу. Они выделялись из общей пестрой массы пассажиров. У них обязательно серая или черная не по сезону одежда, такого же оттенка головной убор, обязательно высокий рост, мутный цвет лица и пристальный взгляд. Темный пристальный взгляд. Так смотрят из подворотни карманники или маньяки-убийцы, прицеливаясь к жертве.
Впрочем, мои "маньяки" как будто и не прятались от меня, толкались возле кофейных автоматов и платежных терминалов, сидели в креслах возле фонтанов на первом этаже, разговаривали с девушками, покупали что-нибудь в продуктовых магазинах (один из них вышел из стеклянного павильона с большим пакетом попкорна, совершенно счастливый). Но я спинным мозгом и мурашками по всему телу чувствовал, что они ищут меня в толпе, высматривают и выжидают момента, когда смогут схватить. Интересно, где они будут меня убивать? В туалете?
Вырасти глаза на заднице, приятель, или вообще вали отсюда, сказал мне капитан Самохвалов.
Прости, друг, ни того, ни другого я сделать не могу. Мне еще надо дождаться мою Любовь.
Пообедал скромно. Попросил Ирину нарезать мне свежих бутербродов. Те, что лежали у нее на прилавке, выглядели так, будто их уже кто-то поел. Ирина смешно надула губки, демонстрируя одновременно и обиду, и признание собственной вины, но просьбу выполнила. Парочку длинных бутериков с листьями салата, ветчиной и сыром дополнила чашка прекрасного свежесваренного кофе. Ирочка умница, но поговорить с ней мне снова не удалось. Она суетилась под прилавком, производила какие-то сложные манипуляции с бутылками, и ее конский хвостик волос то и дело подпрыгивал над стойкой. Чертовски интересная девушка, подозреваю, что не только внешне, но и внутренне. Иногда она смотрит долго и вдумчиво, и я ожидаю, будто раскроет сейчас рот и в два приема сцапает меня, как кошка неприкаянного голубя, затащит в постель, а потом и в загс.
Но ничего подобного, конечно, не произошло. Не может мой организм, и уж тем более моя психика, осваивать две любви одновременно. Слишком хлопотно и глупо, отдает шизофренией… хотя мой первый в жизни психолог, которого я повстречал в институте, уверял меня, что человеческое сердце способно вместить большое количество Любовей самого разного свойства.
Случилось это на втором курсе. Я был околдован однокурсницей – милой сексуальной брюнеткой с круглой попой, похожей на кунцевскую булочку. Я запал на внешность, а уж потом разглядел и все остальное. С мужчинами такое случается сплошь и рядом, если это вообще не единственный у мужиков способ выбирать спутниц. В общем, влюбился до беспамятства – только о ней и думал с утра до вечера. На лекциях сидели вместе, домой шли взявшись за руки, даже пытались снимать вдвоем квартиру (девушка приехала учиться из областного машиностроительного городка). Она называла меня "любимым", "единственным", "неповторимым", но через полгода охладела. Я-то отдавался чувству всерьез, по юношеской неопытности своей, а она уже двоих таких оприходовала, причем оба были "любимыми" и "единственными". Не знал я, дурачок.
Горевал долго. Паршиво было на душе так, что хоть волком вой, хоть кошек вешай. Выбор небогатый, как видите. Лекции пропускал, пил горькую, с однокашниками ругался, преподавателей игнорировал. Выныривал на поверхность бытия из похмельной пучины, как ловец жемчуга, – хватануть воздуха и исчезнуть снова. Насобирал "хвостов" по самым разным предметам столько, что даже половина из них могла навеки похоронить меня на дне.
Не знаю, сколько бы это все продолжалось, но точно могло закончиться отчислением и белой горячкой, кабы не поймал меня однажды в кафе напротив института наш преподаватель по психологии Виталий Дрягин, средних лет дядечка с аккуратной бородкой и элегантными очками. Прямо там, за стойкой бара, он и прихватил меня за грудки, не дав возможности сбежать.
– Рассказывай.
Я тогда еще не успел набраться, вполне сносно владел языком. Рассказал все, как есть.
Дрягин думал минуту, перекатывая во рту зубочистку, потом взял у бармена целую тубу этих деревянных палочек и высыпал содержимое на стойку. Положил одну зубочистку передо мной горизонтально.
– Это твоя любовь к девушке, – сказал он.
Я хмыкнул, но промолчал.
– С ней все ясно, она ушла, оставив тебя в крайнем смятении… Но позволь мне спросить, что еще ты любишь, кроме нее? Что наполняло твою жизнь до того момента, как ты ее встретил?
Я сконфузился, ожидая скучной лекции о борьбе с алкогольной и любовной зависимостью, но профессор настаивал на ответе.
– Кино люблю, – сдался я.
– Кино… что ж, отлично. – Дрягин положил справа от первой зубочистки вторую, продолжив ровную линию. – Еще что?
– Ну, читать люблю, фантастику, триллеры, драмы.
– Здорово, кладем сюда фантастику и триллеры. – Цепочка зубочисток увеличилась еще на одно звено. – Дальше.
– Люблю сидеть на берегу озера и слушать, как шумят волны… люблю пельмени, первый глоток холодного пива, прогулку по проспекту Ленина летом после девяти вечера…