Я вспоминал все, что действительно доставляло мне удовольствие до того момента, как эта девчонка запудрила мне мозги. Вспомнилось колоссальное количество интересных вещей. Линия зубочисток оказалась очень длиной, едва ли не в метр. Я смотрел на нее обалдевшими глазами. Кажется, и бармен обратил на нас внимание.
– Видишь, – сказал Дрягин, отметив одной рукой правый конец цепи, а другой – левый. – Вот это все, что наполняет твое сердце счастьем. Точнее, почти все, потому что таких вещей наверняка больше, ты просто не все вспомнил. Длинная, правда?
– Угу.
– А теперь убираем центральное звено.
Он аккуратно выудил из цепочки первую зубочистку, которая символизировала мою сбежавшую невесту, переломил пополам и сунул обломки в задний карман джинсов.
– Стало твое счастье меньше?
Я покачал головой.
– Незначительно, – согласился психолог. – Все, что ты любил, по-прежнему с тобой. Нужно всего лишь заполнить образовавшийся пробел. Так, кладем твои роликовые коньки с левого края в центр – оп-ля, цепочка снова цела.
Он повернулся ко мне, положил руку на плечо.
– У тебя еще есть шансы сдать сессию и нагнать поезд. Запомни то, что я сейчас сказал, и продолжай функционировать как полноценный здоровый организм. А это оставь на память.
Он собрал зубочистки со стойки в горсть и отдал мне.
Клянусь, я хранил их, пока не использовал одну за другой по прямому назначению. Дрягин преподал мне хороший урок…
Но, увы, предложенная им антикризисная программа в моей нынешней ситуации почему-то не сработала. Ведь я продолжал сидеть на вокзале и горевать по своей любимой, уехавшей в ночь.
Разделавшись с обедом, я поблагодарил Ирину воздушным поцелуем и поднялся. На площадке у фонтана заметил суету и яркий свет. Телевизионщики что-то снимали, брали интервью. Очень интересно. Я стал подбираться поближе с явным намерением попасть в кадр, а если повезет, то и сказать в камеру несколько слов.
Вокруг фонтана стояли полукругом алюминиевые кресла. Я занял крайнее, закинул ногу на ногу, сделал вид, что скучаю. У фонтана девушка с микрофоном слушала, что говорит мужчина лет шестидесяти в зимнем пальто. Мужчина волновался, все время порывался забрать у девушки микрофон, она одергивала его, но дед снова пытался. Не знаю, о чем они говорили, но нить разговора в какой-то момент явно ускользнула от обоих – все их внимание поглотила борьба за право обладания микрофоном. Когда мужчина, наконец, закончил монолог, девушка с натянутой улыбкой поблагодарила его и отправила восвояси. Он нахлобучил на голову старомодную шапку из какого-то потрепанного черного меха и двинулся по своим делам. Оператор выключил лампу, опустил камеру. Девушка-интервьюер стала с жадностью оглядываться вокруг.
Моя жена всегда говорила, что я обладаю талантом останавливать на себе взгляд. Когда-то давно в советском молодежном журнале "Ровесник" так написали об Эдди Мерфи, пояснив, что подобными способностями обладают все гениальные актеры. Возможно, однажды это сыграло злую шутку и с самой Верой (если называть многолетний брак, закончившийся разводом и безотцовщиной, шуткой). Она увидела меня в толпе на шумной вечеринке в честь юбилея университета. Я не принимал участия в фуршете, сидел в стороне, читал книгу Юрия Козлова "Изобретение велосипеда" в старой, потрепанной и изогнувшейся от времени обложкой. Я купил ее еще в конце восьмидесятых и с тех пор перечитывал раз в пару лет, чтобы не терять цельности личности. Верка меня увидела, подошла, заговорила. К тому моменту она выпила пару шампанского и была весьма склонна к новым неожиданным знакомствам, к тому же и со своим непутевым бой-френдом только что рассталась.
– Вы знаете, что умеете останавливать на себе взгляд? – сказала пьяная Вера. – Весьма редкий дар в наших кругах. Я уже целый час за вами наблюдаю…
С тех пор я верю в это, но, увы, останавливаю на себе лишь взгляды ментов, карманников да старушек, которым нужно помочь перейти дорогу.
Но вот взгляд девушки с микрофоном останавливается на мне, примерно с пару секунд оценивает и становится теплым. Девушка шагает прямо на меня.
– Здравствуйте, телекомпания РТВ, у вас найдется для нас пара минут?
– Да, – говорю, – конечно.
– Мы хотим взять у вас небольшое интервью.
Я поднимаюсь с кресла, чувствуя, что поступил бы неправильно, позволив девушке разговаривать со мной свысока. Теперь мы с ней лицом к лицу. От нее пахнет туалетной водой "мандарина дак" – точно такими же пользуется моя любимая. Я схожу с ума от этого запаха, у меня совершенно едет крыша. Я не специалист в парфюмерии и могу ориентироваться лишь по мимолетным ассоциациям, но достаточно легкого дуновения, чтобы я вспомнил, где нахожусь и по какой причине. У меня сворачивает желудок.
Любимая, любимая… кто послал тебя, кто подарил и отнял, не поинтересовавшись, желаю ли я того, – Бог или Дьявол?
Ай, не все ли равно…
– С вами все в порядке? – спрашивает журналистка. На ее милом личике с ямочками на щеках написано беспокойство. Наверно, она уже отчаялась взять сегодня нормальное интервью у нормального гражданина.
– Да, конечно. Что вы хотели спросить?
Она суетливо поправляет свою милую голубую кофточку, заглядывает в блокнот.
– Мы делаем большой документальный фильм. О дороге…
– О железной?
– Нет, о дороге вообще… и о нашем гостеприимстве. О разных людях, которые оказались здесь по разным причинам, о гостях, о тех, кто здесь проездом. В общем, вы понимаете.
Она оглядывает просторный зал, задерживается на фонтане у себя за спиной. В центре композиции стоит древняя бронзовая воительница в шлеме и с мечом. Без воды. Оба фонтана почему-то безмолвствуют.
– Здесь комфортно, – говорит журналистка. – Вокзал – как перекресток дорог. Можно пересесть в другой поезд, который повезет тебя в обратную сторону, а можно застрять здесь навсегда, правда ведь?
Я склоняю голову, вроде как размышляю. Мне кажется это натяжкой, но, по большому счету, ей как автору виднее, тем более что я не могу окинуть взглядом всю широту замысла. Возможно, она где-то права.
– Вы готовы с нами поговорить? Если не торопитесь, конечно.
– Нет, у меня есть время, – отвечаю, – давайте поговорим.
Девушка присаживается рядом, переворачивает блокнот на чистую страницу.
– Представьтесь, пожалуйста, расскажите чем занимаетесь, куда направляетесь…
…Еще один экскурс в прошлое. Зачем они мне нужны? Что там можно изменить?
Я не стал звонить ей в то утро, когда обнаружил на тумбочке бумажку со словом "прости", потому что понимал: сбываются ее предостережения. Конечно, я был немало ошарашен и огорчен – как пел Виктор Цой, "знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро" – однако смысла бросаться в погоню и вытряхивать из нее объяснения не видел ровным счетом никакого. Будет время – будет пища, любит повторять моя матушка.
Время пришло. Рабочий день, мы снова в сети, на своих местах. Я едва успевал отбиваться от клиентов в тот день, она же просто молчала. Возможно, тоже была занята. А я взращивал свою мужскую гордость. Пусть потрудится объяснить, а я подумаю, стоит ли прощать ее снова. Ведь прошло совсем немного времени с того момента, как мы приняли решение "попробовать"!
И она объяснилась. Написала мне после обеда, когда гордость моя уже искрошилась, как кекс, и я уже тянул руки к клавиатуре, чтобы обложить ее по полной программе.
Она: Прости меня…
Я: Опять? Подбери другое слово.
Она: Не могу. Другого слова у меня для тебя нет.
Я: Почему ты ушла? Что случилось?
Она: Испугалась.
Я: Чего именно? Что я укушу тебя? Поведу подавать заявление? Заставлю есть собственноручно приготовленную яичницу? Чего ты всю жизнь боишься, от кого бежишь?
Она: Смешной ты…
Я: Отлично! Вот и поговорили!
Она: Я не бегу… знаю, я непредсказуема, но я не бегу. Я ищу.
Я: Кого? Где?! Я ведь рядом лежал!
Она: Да, я помню, и мне было хорошо с тобой, потому что ты согревал меня своим теплом всю ночь.
Я: А утром…
Она: …а утром я испаряюсь, любимый, и начинается совсем другая жизнь. Каждый день – новая жизнь, и каждый день все сначала.
Я: Не понял…
Она: Поймешь со временем.
Я: Ой, вот только не надо меня лечить, что за глупости! Почему я должен каждый новый день вновь тебя завоевывать? Почему нельзя тепло прошедшего дня перенести в новый?
Она: Потому что ушедший день – ушел. Сегодня все иначе.
Я: Да что за ерунда?!!!!…
Клянусь, я неистовствовал. Если бы аська могла издавать звуки, соотносимые с экспрессией текста, ко мне в офис сбежался бы весь коллектив. Я молотил по клавиатуре всей пятерней, рискуя повредить пальцы.
Она: В любви не может быть по другому. Каждый новый день не похож на предыдущий. Нельзя в одну и ту же реку войти дважды, во всем свете не найти два одинаковых отпечатка пальца, хотя нас, идиотов, больше шести миллиардов особей…
Я: Что ты несешь?!
Она: Ты злишься на меня, милый?
…Тут я спасовал. Я представил ее иронично вздернутую бровь, и это видение несколько остудило мой пыл. Не стоило мне на нее наезжать, как бы я ни злился. Да и вообще имел ли я право злиться? У нас нет друг перед другом никаких обязательств. Она меня в свою жизнь не звала, я сам пришел. Так что терпи, казак.
Я: Ладно, проехали… хотя я все равно ничего не понял.
Она: Я знаю, милый. Но ты обязательно поймешь. Чем я смогу загладить свою вину?
Я: Я подумаю.
Она: Только не бросай меня в терновый куст…
Я: Найду другой способ…
Она была права. Каждый новый день не похож на другие. И вечером, когда я встретил ее возле офиса, она выглядела совсем не так, как накануне во время нашего романтичного ужина. Я встречался с той же самой женщиной, несомненно… но будто бы с другой, и дело даже не в прическе, макияже, новом платье или туфельках. Я не могу это объяснить, даже не просите.
Я потерял дар речи. Кажется, я действительно любил ее, хотя и не мог почему-то признаться в этом даже себе самому.
– Любовь сложная штука, правда? – сказала она с улыбкой. В ее улыбке появилось что-то дьявольское.
Вечером снова был секс. Страстный, новый, не похожий на вчерашний. Она восседала на мне, как воительница на коне, она не давала мне шевельнуться, все делала сама от начала и до самого конца, пока я в изнеможении не рухнул на пол возле кровати в ее спальне. Она сверху протянула ко мне руку, провела пальцем от подбородка до пупка, там задержалась на мгновение, потом продолжила движение. Остановилась на мошонке. Я почувствовал, что снова напрягаюсь, хотя, казалось, был выжат до капли.
– Я люблю тебя, – произнесла она с тоской.
Я тяжело дышал и не смог ответить.
Точнее, не захотел.
…Бронзовая воительница с мечом, забравшаяся в фонтан, чем-то походила на мою возлюбленную. Если снять шлем, переодеть в платье, получится вылитая она. И как я раньше не замечал!
– Итак, – говорит журналистка, поднося к моим губам микрофон, – куда вы направляетесь?
– В Адлер… из Новосибирска.
– Вы здесь проездом?
– Да, можно и так сказать.
– Как долго пробудете?
– Как получится…
Ее вопросы впиваются в меня как гвозди. У меня нет ни одного точного ответа, но девчонка все спрашивает и спрашивает, а мне приходится отвечать. Мой талант останавливать на себе взгляд и мое тщеславие, заставившие влезть в объектив камеры, сыграли теперь и со мной злую шутку. Я буду выглядеть на телеэкране полным идиотом.
Я понимаю: журналистку подослали ко мне темные люди. Тени. Это их работа, несомненно. Я даже вижу одного из них, он стоит по другую сторону фонтана спиной ко мне. Читает газету якобы, но он явно напряжен.
– А от кого зависит время вашего пребывания здесь? – спрашивает девица. Объектив камеры изучает меня, свет лампы бьет в лицо.
– Не от меня.
– Неужели? А от кого?
Ее голос становится ниже, как будто записанный на пластинке, которую притормаживают рукой. На лбу у меня выступает пот. Мне становится душно, нечем дышать. Паника.
– Знаете, – говорю, – давайте, пожалуй, закончим на сегодня. Приходите завтра, я буду ждать вас здесь, не потеряете.
Девушка ничего не отвечает. И я не смотрю на нее. Я не отрываю взгляда от темного человека. Он разворачивается ко мне, складывая газету вчетверо и засовывая под мышку. Пальцем приподнимает шляпу. Лицо его какого-то серого оттенка.
Человек смотрит на меня с вызовом. Он ждет.
– Все, девушка, я больше не даю интервью, свяжитесь с моим агентом, что-нибудь придумаем на февраль, всего доброго.
Я проговариваю этот текст скороговоркой, встаю с кресла и, не обращая внимания на оператора, продолжающего снимать меня, подхожу к человеку-тени. Пульс у меня, кажется, подскочил до трехсот ударов в минуту.
Человек смотрит исподлобья. Я едва раскрываю рот, как меня сзади за локти хватают еще двое.
– Не ори, – слышу тихий шепот в левом ухе, – топай молча и останешься жив.
Не смею возражать.
Они ведут меня по первой платформе в самый конец. На город уже опустились сумерки. Довольно зябко. Я не вижу тех людей, что сзади, потому что боюсь обернуться. Если они такие же красавцы, как мой ведущий проводник, то дела совсем плохи, потому что Темный человек в шляпе и легком плаще похож на индейца, побывавшего в передрягах: изрытое оспинами серое лицо, густые брови, плотно сжатые толстые губы, волосы, торчащие из ноздрей, суровость и жесткость во взгляде – все это убивало малейшую надежду на возможность мирного исхода переговоров. Когда мы проходим мимо здания старого вокзала, я слегка задерживаюсь напротив двери отделения милиции, но сзади меня подталкивают. Клянусь, я вспоминаю капитана Самохвалова с какой-то щенячьей тоской. Почему я не послушался его и не убрался с этого проклятого вокзала!
Подходим к краю платформы. Где-то здесь мы с любимой прощались. Я тогда догнал ее уже на перроне, иначе не смог бы даже и попрощаться. Она ведь уезжала, как обычно, ничего не объясняя. К тому моменту я уже привык к ее зверствам. "Любовь – штука болезненная", – крикнула она, а я так и не сказал ей, что люблю. Она ждала этого слова многие недели, но не дождалась. Что-то мешало мне его произнести. Я боялся. Я больше не хотел боли.
Можно подумать, сейчас тебе не больно.
Но слово "прости" с тех пор ненавижу всеми фибрами своей души.
– Шевели ластами, – говорит один из тех, что сзади, и толкает меня в спину. Гад… встречу тебя в другой ситуации – накостыляю!
Но отчего кажется мне, что другого случая уже не будет.
Мы идем вдоль путей. Не знаю куда. Слева от меня – одноэтажные кирпичные сараи, зияющие черными глазищами пустых окон, металлические гаражи, груды шпал и мусора. Справа – рельсы, рельсы, товарные вагоны, рефрижераторы, платформы. Целый город застывшего железнодорожного транспорта. Мы идем уже минут пятнадцать, а он все не заканчивается. Наверно, мы движемся в какой-то параллельной реальности, и конечный пункт все отдаляется и отдаляется.
В конце концов я останавливаюсь. Кто они такие, черт возьми, чтобы тащить меня на привязи, как бычка!
Двое, что шли сзади, упираются мне в спину кулаками. Я ожидаю удара и группируюсь, готовясь дать сдачи, но вместо тычков следует речь, внятная и спокойная:
– Расслабься, мы почти пришли.
Я верчу головой. Слева за углом очередного скособоченного металлического гаража – большой ангар. Туда ведет пара рельс. Наверно, какой-то технический ремонтный цех для тепловозов или вагонов. Ворота в три человеческих роста чернеют полукруглой пастью. Темный человек в шляпе идет вперед и пропадает во тьме. Я нехотя следую за ним, потому что мне по-прежнему не хочется оборачиваться.
По пути задаю себе вопрос: я сплю? Ведь находясь в трезвом уме и твердой памяти, я ни за что не сунулся бы сюда даже днем, да еще и в такой компании!
Я явно не в себе.
Вхожу в ангар. Не видно ни зги, только впереди светится маленький огонек. Мы подходим ближе, и вскоре выясняется, что это костер. Кто-то развел его прямо посреди бетонного пола чуть в стороне от рельсовой дороги, почти в углу. Еще три тени маячат возле костра, одна женская, две мужские, такие же длинные, в шляпах, как и мой проводник.
Попал я, ребята. Где мой любимый капитан?
Я все-таки оборачиваюсь… и вижу, что за спиной никого нет. Только что меня подталкивали в спину, а теперь – пустота. Только огни вокзала где-то в тысяче километров отсюда.
– Подходи ближе, не стесняйся, – слышу женский голос. Его обладательнице, наверно, лет шестьдесят-семьдесят. Точнее определить не могу.
Подхожу ближе. Мой проводник в шляпе отходит в сторону. Он выглядит как человек, который отлично выполнил приказ и теперь имеет полное право расслабиться с сигаретой и кружкой пива. Он почти так и делает – берет из рук человека, сидящего у костра, бутылку, откупоривает и исчезает в тени. Больше я его не вижу.
Меня сковывает страх. Если по пути сюда я просто прилично боялся, то теперь я парализован. Холод пробирает до костей, но это не температура окружающего воздуха, это гораздо хуже – это у меня внутри.
Досиделся я на своем вокзале, ребята.
Лицо хозяйки костра, укрытое темной шалью, прячется в тени. Зато я слышу ее голос, и этого достаточно, чтобы сердце покрылось льдом. Наверно, так разговаривали средневековые ведьмы – глухо, словно из ведра, неторопливо и весомо. Мне не хочется представлять, как выглядит женщина. Это явно не Мисс Вселенная на пенсии.
– Садись, – говорит Хозяйка. – Не бойся, здесь все свои.
– Свои в такую погоду дома сидят и телевизор смотрят…
– Что ты говоришь?
– Ничего, это я о своем, не обращайте внимания.
– Добро…
Я все же стою какое-то время, размышляя над предложением, ищу глазами место для себя. Когда двое у костра, сидящих спиной, раздвигаются, вежливо покашливая, я вижу небольшой пляжный стульчик напротив старухи.
Присаживаюсь. Костер занимается сильнее, языки пламени взлетают вверх.
– Он рад тебя видеть, – кивает Хозяйка.
– Не могу сказать, что это взаимно.
Хозяйка посмеивается, и смех ее не многим лучше скрипа ржавого металлического ящика, который тащат по бетонному полу.
– Даже перед лицом смерти дерзит. Люблю таких.
Я бледнею.
– Я… вы меня простите, если я кого-то обидел. Просто вижу, как он тащит из кармана кошелек… я остановил его чисто автоматически, мне плевать на ее кошелек было… совсем…
– Трусишь?
– Эээ…. в смысле?
– Повел себя как мужчина и стыдишься?
Я бледнею еще сильнее, пальцы мои вцепляются в колени. Пожалуй, причина моего появления здесь – не чужой спасенный кошелек. Впрочем, я все равно продолжаю лепетать: