– Я уйду с вокзала и не буду больше никому мешать, если вы так поставите вопрос. И не буду свидетельствовать против вас… у меня жена… бывшая, правда, но ближе никого нет… только сын еще… – Я лезу в карман за фотографией сына, но вспоминаю, что никакой фотографии там отродясь не водилось – ни сына, ни жены, ни другой милой моему сердцу зверушки.
– Сколько лет сыну? – спрашивает Хозяйка.
– Пять… семь… ой, нет, семь лет мы только в разводе… значит…
– Ты не помнишь.
– Я не…
С ужасом, превосходящим тот, что сковал меня при виде этого костра, я понимаю, что действительно не помню.
– Погодите… сейчас…
– Не старайся, – смеется старуха. Спутники подхватывают. Мне обидно до слез. Что вообще здесь происходит?!
– А давно тебе звонили?
– Мне… на телефон… эээ. – Я лезу в карман, вынимаю трубку и вижу, что она давно разряжена. Звонили мне или нет, я не знаю, потому что зарядное устройство, разумеется, осталось дома. Впрочем, я, наверно, смогу зарядить телефон на вокзале в комнате вип-обслуживания, если, конечно, вернусь когда-нибудь на вокзал, в чем уже сильно сомневаюсь.
– Телефона у тебя тоже, считай, нет. Могу успокоить – никто не звонил.
– Откуда вы знаете? – спрашиваю с вызовом, но она игнорирует мой вопрос и задает свой:
– А ту девушку, которую ждешь, ты хоть помнишь?
Я замираю.
– Да.
– Хорошо помнишь?
– Вполне. А почему вы спрашиваете? Вы что-то знаете о ней?
– Конечно. А как расстались, помнишь?
– Д… – Я хочу ответить утвердительно, но что-то останавливает. Постыдный провал с возрастом сынишки все еще жжет мне грудь, и я не хочу повторения.
Я пытаюсь вспомнить. Меня никто не торопит. Сидящие у костра люди ведут себя так, словно у нас впереди вечность.
…Пришло время знакомиться с ее мамой. Мы могли бесконечно встречаться вечерами то у нее дома, то у меня, могли заниматься любовью до потери товарного вида (с каждым новым разом у нас получалось все лучше и лучше, и она действительно каждый новый раз была в постели другой, а я, каюсь, не всегда поспевал за ее эволюцией), разговаривать в сети в рабочее время и даже ходить по магазинам, присматривая новую мебель, но рано или поздно мы должны были познакомиться с ее мамой. Так бывает всегда. Ее не остановило даже то, что я до сих пор не сказал "люблю".
Разговор у нас случился не из приятных.
– Я должен произвести на нее хорошее впечатление?
– Ты никому ничего не должен, это дело сугубо добровольное.
– То есть я могу не ходить?
– Можешь и не ходить, если не желаешь продолжать наши отношения.
– Ты хочешь сказать, что знакомство с родителями – обязательный ритуал отношений?
– Не обязательный, но довольно важный. Ты переступаешь черту…
– Господи, какую?!
Она расстроилась. Поняла, что я сопротивляюсь, но не могла взять в толк, чему именно. То ли боюсь не понравиться маме, то ли не желаю, чтобы отношения наши переросли во что-то очень большое и красивое.
Мы долго молчали, глядя, как гуляют мимо нас мамы с колясками и бабушки с дедушками. Мы сидели на скамейке в том самом парке, где впервые встретились (и где она подсунула вместо себя дублершу и наслаждалась нашей глупой беседой), только аллеи были усыпаны снегом и ветер нещадно задувал внутренности куртки. С наступлением зимы любовь, зародившаяся летом, проходит первое испытание на морозоустойчивость. Если оно будет успешно пройдено, любовь выдержит и все остальное.
Но у нас, кажется, пошла трещина.
– Скажи мне прямо, ты не хочешь идти?
Я отвел глаза.
– Не вижу необходимости.
– То есть мы сегодня никуда не идем?
– Послушай… – Я взял ее за руку. Я хотел поговорить с ней откровенно и объяснить причину своих страхов, как она когда-то откровенно рассказала о своей главной проблеме. – Мой первый брак окончился неудачей. Одним необдуманным движением я сломал… нет, не сломал, наверно, но значительно изменил жизнь нескольких человек. Я тогда не думал – просто шел за своим чувством, надеясь на лучшее, и чем все это закончилось?
Она насупилась, посмотрела на бегущие за ветром клочки бумаги. Мне стало казаться, что я несу полную чушь. Рядом со мной сидел человек, ближе и дороже которого уже нет. Я привык к ней, подсел на нее, как на сильный наркотик, и уже не представлял, что могу провести без нее хоть один день. Она была мне очень нужна…
…но – мама? Причем здесь ее мама?!
– Ладно, я поняла. – Она поднялась со скамейки, закинула на плечо сумочку. – Мой влюбленный рыцарь боится замочить ножки.
– Подожди.
– Да нет, все правильно. В конце концов, я делаю тебе больно значительно чаще, чем ты мне. Я не могу дать тебе никаких гарантий, почему же ты должен связывать со мной свою жизнь. Все верно, милый, все правильно, я нисколько не обижаюсь.
Она поцеловала меня в щеку и пошла в сторону памятника Ленину. Там летом стояло уютное кафе под шатром, от которого остались лишь металлические каркасы. Белое пальто моей любимой развевалось на ветру, но вскоре затерялось среди деревьев. Ее поглотил шумный проспект.
Она пропала на неделю. Не разговаривала со мной в аське и не звала на свидание. Наверно, имела право. Возможно, она ожидала, что я изменю решение, позвоню или напишу… но поединок двух нанайских мальчиков внутри меня был далек от финала.
Через неделю я сломался. Купил цветов, подъехал вечером к ее офису. Ждал долго, но точно знал, что она еще не выходила, потому что ее статус в аське (со временем я завел эту проклятую программу в своем мобильном телефоне) не менялся. Когда значок "любимая" из зеленого стал красным, я весь подобрался. Сейчас она выйдет, я посажу ее в машину, отвезу куда-нибудь, и мы поговорим. Я расскажу ей все: как любил Веру, как она любила меня, как мы вкладывались в наш маленький счастливый мир, с каким восторгом следили за первыми шагами нашего сынишки, пухленького карапуза с вечно удивленными глазюками… и с каким ужасом наблюдали увядание цветов и крушение надежд. Мир наш затягивался паутиной, и я ничего не мог с этим поделать, долгая негативная история волочилась следом, не позволяя начинать каждый новый день с чистого листа. Обиды, ревность, непонимание, ненависть… любовь и нежность потерялись в этой адовой смеси, потому что ложка меда неспособна сделать слаще бочку дерьма.
Я был уверен, что так заканчиваются все истории любви, потому и не хотел больше верить в возможность счастья. Поэтому я еще могу ходить с любимой по магазинам, выбирая мебель, коврики и посуду для нашей общей квартиры, но едва ли я готов знакомиться с ее мамой, изображая положительного героя, предупредительного и внимательного. Я не герой. Я не сумел сделать счастливыми тех, кто был рядом все эти годы, потому и не могу броситься сломя голову делать счастливой кого-то еще.
Все это я и собирался ей сказать, и пусть она решает сама, стоит нам углублять наши отношения или же достаточно будет остановиться на сексе, благо он действительно прекрасен.
Но вот к парадному крыльцу небоскреба подъехало такси, белый "логан" с рекламной конструкцией на крыше. Моя возлюбленная выпорхнула из автоматически открывшихся дверей здания, будто все это время ожидала в вестибюле, и села в машину. В последний момент она бросила взгляд в мою сторону и – я уверен в этом! – увидела меня.
Но не задержалась. На ее плече висела спортивная сумка. Куда можно уезжать в такси с большой спортивной сумкой?
Я преследовал такси до самого конца. Всю дорогу набирал ее номер, но она не отвечала. Пару раз я мог сверлить ее затылок взглядом, когда мы останавливались на светофоре, но она не оборачивалась. Я плакал от досады…
Она приехала на вокзал. Таксисту нет нужды искать удобное место для парковки, он волен выбрасывать пассажиров где им вздумается, поэтому она довольно шустро выскочила у центрального входа, а мне пришлось колесить по парковке. Это в романтическом кино герои бросают все на свете и бегут за своей мечтой в чем мать родила, но в реальности все гораздо сложнее. Я не могу бросить машину поперек дороги.
В общем, я не успел. Она запрыгнула в последний вагон красного поезда, едущего на запад. Я стоял на перроне и смотрел. Она послала мне воздушный поцелуй. Стук колес ушел вправо, оставив меня в мертвой тишине.
Вот так мы и попрощались…
…Старуха слушает молча, время от времени протягивая руки к костру. Я замечаю, что интенсивность пламени остается постоянной, хотя из топлива осталась лишь пара жалких обуглившихся поленьев и горстка углей.
– Вот поэтому я здесь, – заканчиваю рассказ. – Я не могу уйти.
– А ты пробовал?
Я задумываюсь. Действительно, что мне мешает покинуть зал, спуститься по лестнице, сесть в машину и вернуться домой? Ведь меня наверняка потеряли на работе, родные и близкие разрывают телефон на части. Мама, в конце концов, тоже довольно часто звонит, и если меня долго нет на месте, начинает бить во все колокола, а сейчас я отсутствую практически целую неделю. Как можно быть таким легкомысленным!…
Но я ищу себе оправдание.
– А куда мне идти?
– Тебя никто не ждет? – Старуха усмехается.
– Ну почему же, ждут, наверно.
– Кто?
Я начинаю нервничать, не совсем понимая предмета разговора. Кажется, я уже извинился за их обиженного товарища-карманника, но если они хотят меня порезать – пусть режут, но не читают мне морали.
– Ты действительно не понимаешь, – говорит старуха. – И даже не представляешь, насколько ошибаешься в том, что думаешь о своем положении. Ты прав лишь в том, что у тебя нет выхода отсюда, но причина в другом.
– В чем?
– Попробуй уйти – узнаешь.
– Прямо сейчас?
– Ага. Иди, тебя никто не держит.
Я оглядываюсь. Темный человек в шляпе, что привел меня сюда, стоит в углу ангара, молча пьет что-то из темной бутылки, по черной щетине стекают капли напитка. Двое других, сидящих у костра, не выказывают желания задерживать гостя. Кажется, им всем на меня глубоко наплевать.
Я поднимаюсь.
– Так я... пошел?
Хозяйка поднимает руку, указывая на ворота.
– Что ж… приятно было повидаться.
Я пячусь назад. Вряд ли мне стоит ожидать нападения или выстрела в спину, но береженого Бог бережет. Я спотыкаюсь о невидимое препятствие, налетаю на рельс и едва не падаю, но мне везет. Когда удаляюсь от костра на безопасные двадцать-тридцать метров, поворачиваюсь к нему спиной. Передо мной – спасительные ворота и свежий воздух.
Я запахиваю куртку, накидываю на голову капюшон и выхожу на свободу…
…и резко останавливаюсь. Из гортани вырывается короткий сдавленный "ох". С минуту я вращаю головой, затем приседаю на снег, зачерпываю рукой пригоршню и бросаю в лицо. Не помогает.
Я вижу то, что вижу.
Вокзала нет. Вокруг меня – снежная пустыня. Слева мимо ангара проходит железнодорожная колея, вдоль рельсов стоят столбы с сигнальными огнями. Линия теряется где-то вдали.
Я оборачиваюсь. Ангар на месте, и внутри по-прежнему горит костер. Но вокруг, кроме снега и пары рельсов, больше ничего нет. Я в Антарктиде! На полярной станции!
Ужас и инстинкт самосохранения гонят меня обратно, к людям, какими бы странными они ни были.
– Эй?!! – кричу старухе на бегу. – Что это всё?!
Она смотрит на огонь. Лицо скрыто капюшоном.
– Действительно хочешь знать, где ты сейчас на самом деле?
– Да!!! Что происходит?!
– Не догадываешься? – она снова усмехается. – Ты ни разу не задавал себе вопрос, почему молчит твой телефон? А помнишь ли ты, где ночуешь? Где справляешь нужду? Куда отправляешься, когда солнце прячется на западе, и откуда приходишь на вокзал, когда оно восходит на востоке? Тебя не волнуют эти мелочи, не правда ли?
Я молчу, но не потому что мне нечего сказать. Горло что-то давит.
– Хочешь знать, что происходит?
Я сажусь перед костром на колени, утвердительно кивая. Старуха поднимает голову, и новая волна ужаса парализует меня.
В капюшоне – чернота.
В кратчайшие мгновения, в миллисекунды, озарение пронзает меня насквозь от макушки до пят. Окружающий мир наваливается на мое тело со всех сторон. Я вскакиваю. Руки придавлены к бокам и бедрам, ноги словно стянуты толстыми канатами. Меня закручивает вихрь, и внешне я, наверно, становлюсь похожим на гусеницу в коконе, но я себя не вижу. Я не вижу ничего, только огни и силуэты. Скорость превращения невероятная. Кажется, я кричу, но крик мой похож на свист от сбитого дыхания после удара в солнечное сплетение.
Я проваливаюсь в пустоту. Я умираю…
…И прихожу в себя.
Я в горизонтальном положении. Надо мной нависает белый потолок. В комнате полумрак, потому что светит, судя по всему, ночной светильник в углу. Слышно монотонное звуковое пульсирование какого-то прибора. У меня от носа тянется резиновая трубка, к рукам прицеплены иглы капельниц. Нижнюю часть тела закрывает простыня.
Что ж, это многое объясняет. Я в палате интенсивной терапии. Судя по ощущениям, относительно цел и жизнеспособен. Во всяком случае, конечности вроде отзываются на посылаемые мозгом импульсы, пусть и немного вяло, но они по-прежнему со мной. Голова же, напротив, сильно гудит.
Я поворачиваюсь направо и вижу…
…черт побери, там Вера. И, кажется, ей повезло гораздо меньше.
День первый – 31 декабря
ВЕРКА
Ее лицо разбито. Ту половину, что обращена ко мне, покрывает чудовищная гематома. Я надеюсь, что кости целы. Лоб перебинтован. Из полуоткрытого рта тянется трубка. Моя любимая укрыта покрывалом до шеи, и я не представляю, что может под ним скрываться.
"Господи", – думаю я. Слезы не идут, они меня душат изнутри.
За кроватью моей жены стоит кардиограф. Это он издает пунктирные звуки. На мониторе – рисунок ее сердцебиения. Одинокие редкие пики. Пульс есть, значит есть и надежда…
Я отворачиваюсь и понимаю, что не хочу здесь находиться больше ни минуты. Я хочу обратно на вокзал. Там уютно, просторно, там жизнь течет плавной неспешной рекой. Я готов торчать на вокзале целую вечность, лишь бы не здесь, где мы болтаемся между жизнью и смертью и неизвестно в какую сторону прорвемся.
Кажется, Господь слышит мои молитвы. Меня снова окутывает туман, глаза закрываются, кровать подо мной исчезает, и я лечу вниз.
Новая круговерть…
… В ангаре еще темнее, чем до моего перемещения, потому что костер теперь едва теплится. Очевидно, у нас не очень много времени, и если использовать его на пустые препирательства и риторические вопросы, будет потеряно то, что потом не вернешь ни за какие блага мира.
Я опускаюсь на колени, охватываю голову руками. Протяжный стон отдается эхом от жестяных стен.
– Снизошло озарение, – говорит старуха. Щадя мою поврежденную психику, она больше не показывает содержимое капюшона и смотрит на костер.
– Как это случилось? – спрашиваю я.
– Как обычно это и случается. Неожиданно. Цена жизни – короткие секунды забвения, отрешенности, невнимательности, ненависти, отчаяния. Всем вам кажется, что вы будете жить вечно, не представляя, что самое страшное может случиться уже в следующую секунду. Твою дорогу перебежал бродячий пес. Ты слишком поздно сбросил скорость, рука дрогнула. – Старуха покачала головой. – Вы всегда выбираете неудачное время для выяснения отношений.
– Она выбирала, не я.
– Неужели?
Я хочу что-то возразить и даже открываю рот, но в последний момент сдаюсь. Старуха права, нельзя оставаться неприкаянным на корабле, терпящим бедствие в открытом море. Я начинаю вспоминать.
Впереди ровная дорога, я не свожу взгляда с горизонта, но вдруг проклятая собака выскакивает на трассу в двухстах метрах от машины. Скорость моего автомобиля достигла ужасающих показателей, и я не придумываю ничего лучше, как утопить педаль тормоза. При таком бешеном темпе резкое торможение на зимней дороге – верный кульбит.
Так и вышло.
Дальше все происходит будто не с нами. Мы взлетаем. Перегрузки сравнимы с теми, что испытываешь при отрыве самолета от земли – тебя поднимает вверх, ты испытываешь благоговейный ужас и смотришь, облизывая губы, вниз, на удаляющиеся ангары аэропорта, взлетную полосу и зеленые газоны.
Машину выносит за пределы трассы. Ни о каком пьянящем восторге речь не идет – в салоне стоит сплошной вопль ужаса. Я бросаю руль, ибо в нем нет абсолютно никакой надобности, и закрываю глаза. Машину ударяет во что-то, слышен хруст стекла, мне на грудь давит руль, и я отключаюсь…
Я знаю, что Вера вылетела из машины через лобовое стекло, потому что не пристегнулась ремнем. Я не знаю, откуда я знаю, но это меня уже не особенно беспокоит. Сидя у костра со странной, похожей на саму смерть, старухой, я могу знать все, даже то, чего никогда не видел, начиная от крушения Римской империи, заканчивая военной кампанией в Ираке. Ко мне приходит Знание.
– Я на том свете?
Старуха издает звук, напоминающий одновременно и смех, и кашель, и шипение открытой бутылки "колы". Костлявая рука подпрыгивает. Костер горит ярче.
– Не задавайте глупых вопросов, юноша. "Тот" свет, "этот" свет… фантазии всё. Лучше подумай о том, что ты видел.
Что ж, я думаю. Давно думаю. Что я видел? Вокзал, разбегающиеся поезда, восходы и закаты, людей… Забавно, получается, никаких людей вокруг меня не было? А капитан Самохвалов? Рыжий перекати-поле Павел Кутепов? Девушка с телефоном, скучавшая по отцу? Карманник? Бармен Ирина?
Стоп… Я все эти дни вспоминал свою любимую. Ведь она существовала! Я не мог ее придумать, я помнил все: ее улыбку, губы, смешной носик, запах шампуня, которым она пользуется, запах ее возбужденного тела, голос, смех, похожий на журчание ручейка, трещину на ногте большого пальца правой ноги – все до мельчайших подробностей. Я вспоминал ее и находился на вокзале лишь по одной простой причине – она уехала, бросила меня одного, не объяснив причин.
Нет. Что-то не срастается. В чем вообще можно быть уверенным здесь, в этой… кстати, для начала, все-таки где – здесь?
– Ты действительно хорошо помнишь детали, – усмехается старуха. – Но помнишь ли ты ее имя?
Я замираю на секунду. Еще один хороший вопрос.
– Не помнишь, – соглашается старуха. – И тебя это нисколько не смущает. Она делает тебе больно, но ты, словно пес, тянешься к ней и не можешь прожить без нее ни одного дня. Ты не понимаешь ее логики, не можешь знать, что ожидает тебя завтра, потому что не в состоянии проследить за ходом ее мыслей, и с каждым новым днем для вас будто начинается новая история. Она может быть блондинкой, брюнеткой, шатенкой, она может смеяться, плакать, лежать у тебя на груди, как котенок, царапаться и раздавать пощечины. Когда она исчезает, твое сердце засыхает, покрывается коркой, но корка эта, как заметил один твой знакомый, тонка и ненадежна, ткни пальцем – рассыплется…
Один из темных людей, сидящий у костра по левую руку от меня, поворачивается лицом, и я узнаю в нем своего недавнего гостя. Он тогда представился Ангелом.
Старуха продолжает свою речь:
– Ты понимаешь, о чем я говорю, не так ли? Великое счастье и великое наказание роду человеческому. Движущая сила мира, которая подчас приносит столько же страданий, сколько радости. Тебе посчастливилось увидеть Ее воочию.
У меня пересыхают губы.