До противоположного берега он добрался без приключений. Пару раз казалось, что за ним наблюдают, хотелось обернуться, но Клим не стал. В лесу, отделяющем озеро от города, ощущение это исчезло, и он помимо воли вздохнул с облегчением. Оставшийся путь до гостиницы Клим преодолел быстро, но подумалось, что лошадь бы ему не помешала.
Город уже давно спал. Как во всех провинциальных городах, люди здесь рано вставали, но и ложились тоже рано, улицы и центральная площадь пустели до утра, чтобы очнуться с первыми рассветными лучами. Гостиница спала. Свеча горела лишь в одном из окон первого этажа, и Клим, подобно глупому мотыльку, устремился на свет этой свечи. Захотелось вдруг увидеть того несчастного, кого этой летней ночью заграбастала в свои объятия бессонница.
Не несчастный – несчастная да еще ко всему прочему одинокая… Графиня Шумилина сидела за письменным столом. Несмотря на жару, на плечи ее была накинута пуховая шаль, а плечи эти то и дело вздрагивали от тяжелого кашля. Все ж таки больная девица, пусть бы даже и графиня – это сплошная морока. Клим даже попытался понять Подольского. Тащить за собой на остров существо унылое, беспрестанно кашляющее да еще и со скверным характером – занятие неблагодарное. Куда как разумнее оставить ее в гостинице до окончательного выздоровления.
А графиня тем временем словно почувствовав, что за ней наблюдают, кашлять перестала, поплотнее закуталась в шаль, встала из-за стола. Встала, чтобы тут же покачнуться и упасть. Упала она с совершенно неблагородным стуком и окончательно пропала из поля зрения. Теперь Клим мог видеть лишь кончик ее косы. Туманов немного подождал в надежде, что барышня придет в себя и его помощь не потребуется, но не судьба. Барышня лежала на полу между столом и кроватью и не подавала признаков жизни. Ох уж эти благородные девицы! Клим вздохнул и, подтянувшись на руках, улегся грудью на подоконник. Благо по случаю жары окно было открыто, и вышибать стекло не пришлось. Мысль, что можно просто разбудить коридорного, в тот момент Клима не посетила, да и путь через окно казался самым коротким.
В комнате было душно, куда душнее, чем снаружи, Клим тут же покрылся испариной. Слабого света свечи недоставало, чтобы рассмотреть все в деталях, но недвижимое тело обнаружилось сразу.
– Анна Федоровна, вам плохо или вы просто так прилегли? – спросил он на всякий случай и, не дожидаясь ответа, положил ладонь на лоб барышни.
Лоб был горячий, а дыхание частым и неглубоким. Дыхание не понравилось Климу особенно. Впрочем, в сложившейся ситуации не было ничего, что могло бы ему понравиться. Даже изящные щиколотки, выглядывающие из-под платья, не возбудили его интереса. Интересовало Клима сейчас лишь две вещи: имеется ли в этом чертовом городе доктор и когда наконец соизволит явиться блудный жених. Сам он с девицами благородного происхождения дела если и имел, то лишь амурного свойства. Отношения те были взаимно приятными и совсем неутомительными, в отличие от нынешних, которые и отношениями-то назвать можно было лишь с большой натяжкой. Что можно делать с беспамятной девицей? Особенно принимая во внимание тот факт, что девица – чужая невеста, можно сказать, без пяти минут чужая жена.
Пришлось действовать по обстоятельствам, поднимать девицу с пола. Жар, от нее исходящий, Клим почувствовал даже сквозь ее и свою одежду. Длинная, туго заплетенная коса, соскользнула с ее плеча, коснулась кончиком пола и, перекладывая Анну на кровать, Туманов не к месту подумал, что пол может быть не слишком чистым. Косу Клим аккуратно пристроил на подушке рядом с хозяйкой, а кончик так и вовсе отряхнул от невидимой в темноте пыли. Вот только, что делать дальше, он не знал, а потому похлопал девицу по щекам, сначала осторожно, а потом довольно сильно. Наверное, из обмороков прекрасных дам нужно выводить каким-то иным, более изящным способом, но тут уж не до жиру.
– Эй, Анна Федоровна, очнитесь, – сказал он раздраженным шепотом и затаил дыхание в надежде на чудо.
Увы, чуда не произошло, прекрасная дама приходить в себя не желала. Кокетничала? Дамам ведь свойственно кокетство. Чтобы убедиться окончательно, Клим потянулся за стоящей на столе свечой. Взгляд зацепился за сложенный пополам листок бумаги. Изображенное на нем Клим сначала принял за рисунок, а потом решил, что это все же не рисунок, а какая-то схема. Часть схемы, если быть точнее. Но схемы и рисунки интересовали его сейчас меньше всего, горящую свечу он поднес к лицу Анны. В неровном свете лицо это было иным, незнакомым: запавшие глаза, заострившиеся скулы, тени от ресниц на полщеки, ложбинка между ключицами и яркой искрой серебряная ласточка на витой цепочке. Стало совершенно ясно, что пощечины не помогут и не спасут, что действовать нужно быстро, потому что все это – не легкая простуда, которая пройдет сама собой, и уж точно не дамское кокетство. Ни одна дама не хотела бы, чтобы посторонний мужчина видел ее такой некрасивой и беспомощной. Вот только так уж вышло, что решать проблему придется ему, постороннему мужчине, потому что непосторонний променял вечер с невестой на вечер с другом. Клим его даже в чем-то понимал, мало радости возиться с больной дамочкой, когда светское общество Чернокаменска распахнуло тебе свои радушные объятия. Он бы и сам сейчас предпочел вернуться в замок. Там, по крайней мере, не так душно, а на озере так и вовсе прохладно.
Наверное, от воспоминаний о прохладе в комнате вдруг похолодало. Пламя свечи заплясало, словно на сквозняке, и вместе с ним заплясали на стене тени, складываясь в женский силуэт. Призрачная женщина тянула к Климу тонкие руки с прозрачными серпами когтей, а над головой ее, точно змея, извивалась длинная коса. Извивалась, сплеталась в призрачную же удавку.
Стало холодно. Только теперь не снаружи, а внутри. Сердце, до этого бойкое и горячее, в одночасье превратилось в кусок льда, и кровь в жилах застыла, замерзла, как вода в реке. Ему бы обернуться, одним лишь взмахом свечи развеять морок, но где взять силы, когда внутри такой холод, когда даже губы онемели? Сейчас бы притулиться плечом к теплому печному боку, как когда-то в детстве. Да нет печи! Печи нет, а Анна есть, с кожей сухой и горячей…
Стылые, теряющие чувствительность пальцы сжали узкие девичьи запястья, и тепло, убивающее одну, вдруг сделалось теплом, спасающим другого, полыхнуло, обожгло до боли, до едва сдерживаемого крика, а потом потекло по жилам, растапливая кровь, ломая ледяной панцирь. У этой жаркой волны был запах озерной воды и плавящегося металла, она была яркой, как радуга, и Клим с отстраненным равнодушием подумал, что от надвигающегося приступа мигрени никуда не деться, если удастся остаться в живых, если призрачная удавка, зависшая прямо над его головой, не захлестнется на его шее с совсем не призрачной силой.
А та, которая спасала его собственным теплом, но до которой в этот самый момент Климу не было никакого дела, вдруг открыла глаза. Ее глаза были цвета серебра, и смотрела она не на него, а на кого-то, стоящего за его спиной. Клим шкурой чуял, что в комнате они не одни, что позади него кто-то есть, кто-то страшный и смертельно опасный, сжимающий в когтистой лапе тонкую нить его судьбы, в любой момент готовый нить эту оборвать. К страху вдруг присоединилась злость. С ним часто такое случалось, страх в его жизни не задерживался надолго именно из-за этой ослепительной, из ничего возникающей ярости.
Бояться неизвестности, какой-то твари, прячущейся в темноте?! Нет, это не про него!
Клим обернулся так стремительно, что свеча в его руке едва не погасла. Не погасла, пламя ее вздрогнуло, присело, почти слившись с фитилем, а потом вспыхнуло с новой силой, освещая пустую комнату. За его спиной не было никого. Сейчас не было, но к распахнутому окну вели мокрые следы босых ног. Женских ног…
А холод исчез, отпустил и кости, и мышцы, и мысли, которые до этого момента были вялыми, словно чужими. Клим полной грудью вдохнул сладкий ночной воздух, помотал головой, прогоняя морок. Ведь и в самом деле морок, вот и следов уже никаких нет. Да и были ли?
– Анна Федоровна, вы это видели?..
Она должна была видеть, пожалуй, только она одна и видела ту, что стояла за его спиной. Вот только графиня не ответила. Глаза ее, еще недавно яркие, с серебряным блеском, были закрыты, а на лбу выступили бисеринки пота. Дыхание, до этого частое и сбивчивое, сейчас, казалось, выровнялось, но являлось ли это хорошим признаком? Слишком уж спокойной, слишком уж неживой она казалась. И холодной… Раньше до кожи ее было не дотронуться, а теперь… Клим провел пальцем по тонкой шее, задержался, проверяя, есть ли пульс. Пульс был. Кажется… Пришлось прижаться ухом к груди, затаиться, прислушиваясь, из тысячи ночных звуков-шорохов вычленяя один-единственный, самый важный.
Тук-тук… Тук-тук…
Живая! Живая, хоть и похожа на покойницу. Но как долго живой останется без помощи врача? Из Клима помощник аховый, не по этой он части. А время уходит, с каждым тук-тук надежды становится все меньше.
Некогда было Климу раздумывать, да и не думал он особо, когда подхватывал девчонку на руки – называть ее графиней в нынешних обстоятельствах не поворачивался язык, – когда ногой едва не вышиб дверь номера, до смерти напугав спящего за конторкой коридорного, когда орал во все горло, требуя и извозчика, и адрес ближайшего врача. Наверное, выглядел он достаточно грозным или достаточно безумным, потому что в кратчайшие сроки получил адрес. Доктор жил поблизости, в нескольких шагах от гостиницы, не понадобился извозчик. Окончательно проснувшийся коридорный растолкал спящего в чулане мальчишку, велел показать барину дорогу и торопливо, с изрядной долей опаски распахнул перед Климом дверь.
На улице Клима отпустило. Морок спал окончательно, в голове просветлело, и с просветлением этим пришло осознание, что, возможно, он только что спас графине Шумилиной жизнь, но точно испортил репутацию. А репутация для девицы благородного происхождения порой важнее жизни. Глупость, конечно, несусветная, но девицы вообще существа странные, вещам совершенно второстепенным склонные придавать излишнее значение. Подумаешь, весь город к утру будет знать, что в комнате ее ночевал мужчина! Ведь скажут же, что ночевал, а иначе как он там очутился! Подумаешь, мужчина этот не муж и даже не жених! Подумаешь, жениха в это время не было в гостинице! Красота…
На громкий стук Клима дверь открылась почти без промедления. Наверное, доктор, немолодой мужчина в наспех наброшенном поверх пижамы красном бархатном халате, был привычен к таким вот ночным визитам. Гостя он выслушал молча и так же молча поманил за собой.
Кабинет был небольшой, из мебели в нем имелась лишь кушетка, шкаф с разными медицинскими склянками да письменный стол.
– Сюда кладите, – велел доктор, указывая на кушетку. – Вы муж? Пуговицы на платье пока расстегните, а я сейчас. Руки пойду вымою.
Пуговицы на платье… Конец репутации, теперь уж точно конец. Но доктор велел. Как его ослушаться? С пуговицами Клим справился быстро, благо опыт имел в этом деле немалый, но вот не к месту приключившейся вдруг неловкости никак не ожидал. Наверное, из-за испорченной репутации. Раньше порочить дамскую честь ему не доводилось, дамы раздевались и отдавались совершенно добровольно, находясь при этом в сознании. Но доктор велел…
На то, что скрывалось под платьем и под нижней сорочкой, Клим старался не смотреть. Ну, может, глянул одним глазком из чистого любопытства, а справившись с заданием, деликатно отошел к окну. Благо доктор вернулся быстро, придвинул к кушетке стул, вытащил из кармана халата стетоскоп, склонился над Анной, начал осмотр. А Климу вдруг подумалось, что доктору ее нужно было показать раньше, многим раньше. Что еще в поезде во время их короткой пикировки Шумилина ему не понравилась. Что уже тогда глаза ее блестели не только от праведного гнева, но и от нарастающего жара. И ведь можно было не ехать в Чернокаменск, остаться в Перми, найти хорошего доктора, дождаться выздоровления. Клим бы так и сделал, но тогда он был никем, случайным попутчиком. Да он и сейчас никто, человек, который скомпрометировал благородную девицу. Клим сделал глубокий вдох, прижался лбом к прохладному стеклу. За окном уже брезжил рассвет, и темнота больше не была непроглядной.
– Все, – сказал за его спиной доктор, и это "все" Клима неожиданно напугало. Что – все? Насколько плохо это "все"?
Спросить он не успел, доктор заговорил сам:
– Случай сложный, я бы даже сказал, казуистический. У супруги вашей есть все признаки двустороннего воспаления легких. Влажные хрипы, приглушенный перкуссионный звук… Да-с… Это на начало осмотра, но сейчас… – Доктор сдернул с переносицы очки, с изумлением посмотрел на Клима. – Ситуация выправляется прямо на глазах, погодите, я еще раз… – Он снова вытащил из кармана стетоскоп, Клим благоразумно отвернулся.
– Нету хрипов! Вы представляете, только что были, а теперь нету! Чистейшее везикулярное дыхание! Сердцебиение тоже в норме! Голубчик, ваша супруга – самый настоящий медицинский феномен.
– Она мне не супруга. – Надо было бы сказать раньше, еще до того, как доктор велел подготовить пациентку к осмотру, но кто ж ему дал… – Знакомая. Случайная…
– Случайная?.. – Доктор снова нацепил очки, посмотрел на Клима поверх стекол, а потом пробормотал: – Ничего, во имя спасения жизни… – И тут же добавил: – Странное у меня чувство, юноша. Сдается мне, что я ее раньше встречал…
– Это невозможно, графиня Шумилина родом из Санкт-Петербурга.
– Графиня Шумилина?.. – Доктор озадаченно крякнул, снял и снова нацепил очки, поскреб кончик носа, а потом сказал: – Вот оно, значит, как… Значит, врала молва… – И тут же добавил: – Вы ошибаетесь, юноша, графиня Анна Федоровна Шумилина родом из этих мест. Я лично присутствовал при ее рождении, можно даже сказать, принимал непосредственное участие в ее появлении на свет. Она ведь в самом деле похожа на мать, только цвет волос… Да-с, волосы у нее отцовские. И ласточка. Как я мог забыть этакую удивительную вещицу?! Кстати, это многое объясняет…
– Что объясняет? – Сам Клим не понимал ровным счетом ничего. Уже одно то, что доктор знал полное имя девчонки, казалось чудом, что уж говорить о фактах из ее биографии. Родом из этих мест?..
– Объясняет поразительные метаморфозы, с ней происходящие. – Доктор укрыл Анну простыней, не забыв заботливо подоткнуть край под ее босые ноги. – Ее матушка, да и дед были удивительными людьми. В общечеловеческом и научном смыслах этого слова. Даже не в научном, а антинаучном. Знаете ли, прожив всю жизнь в Чернокаменске, я из прожженного прагматика и материалиста превратился в человека, допускающего существование чуда. Сам не единожды становился свидетелем таких вот чудес. И скажу я вам…
Договорить он не успел, дверь с громким стуком распахнулась, и в кабинет ворвался Михаил Подольский.
– Где она? – Голос его дрожал, как дрожали руки и губы. Климу хотелось верить, что из-за страха за любимую женщину, но он знал правду. Причиной этой дрожи была злость.
– Молодой человек, позвольте полюбопытствовать, вы кто такой? – Доктор встал между ним и кушеткой.
– Я ее жених! – Подольский оттолкнул врача, упал на колени перед Анной, спросил срывающимся шепотом: – Что с ней? Она… жива?
– Жива. И если вы позволите мне сделать свою работу, в ближайшее время будет в полнейшем здравии.
Наверное, Клим все-таки ошибся в своем предположении, потому что Подольский вздохнул с явным облегчением, поднялся с колен, сказал шепотом:
– Простите, доктор, я вам очень признателен.
Тут взгляд его остановился на стоящем у окна Климе, и тонкие аристократические пальцы сжались в кулаки.
– Ты!..
Он бы мог увернуться от удара, но не стал. У Подольского было право. Наверное… А удар пришелся по касательной, даже боли почти не причинил.
– Как ты посмел?! Что ты с ней сделал?!
Клим хотел сказать, что сделал то, что должен был сделать сам Подольский, но не успел.
– Ты потому ушел так рано, чтобы прокрасться к ней в номер?.. Чтобы с ней за моей спиной?..
Климу нужно было поблагодарить доктора и уйти восвояси, потому что свое дело он сделал и остальное его не касалось. И уж точно ему не нужно было бить Подольского. Но так уж вышло, ярость, его давняя подружка, не позволила. Удар получился сильный, беспощадный, противник крякнул и сложился вдвое. И только после этого Клим поблагодарил доктора, оставил на письменном столе деньги за осмотр и вышел из кабинета. На душе было муторно, словно бы его только что окунули в чан с помоями. Или не его, а оставшуюся лежать на кушетке девчонку, графиню Шумилину, в непорочность и порядочность которой не верил даже ее собственный жених?
Мир сделался невыносимо ярким уже на подступах к гостинице, а в номере Клима накрыла удушающая волна головной боли. На кровать он рухнул как был, не раздеваясь, сжал виски руками, сцепил зубы, чтобы не завыть от отчаянной беспомощности.