* * *
Анна проснулась в незнакомой комнате. Комната была маленькой, даже меньше ее гостиничного номера. В ней витал тревожный медицинский запах. Запах – это первое, что Анна почувствовала, перед тем как окончательно прийти в себя. Ей снился очень странный сон. Странный и страшный. Впрочем, страшных снов она давно перестала бояться. Ей снилась старуха с черными как ночь глазами и заплетенными в длинную косу седыми волосами. Старуха улыбалась острозубой улыбкой, а коса ее, словно живая, тянулась к шее Туманова. Да, Туманову тоже нашлось место в кошмаре Анны. Он стоял на коленях и держал ее за руку. Ладони его были ледяными, но холод, от них исходящий, Анне нравился, он гасил ее собственный жар, забирал боль. И наверное, все-таки забрал, потому что сейчас, очнувшись в незнакомой комнате, она не чувствовала ничего, кроме легкой слабости.
Слабость оказалась не такой уж легкой, стоило только попытаться сесть, как голова, а вместе с ней и комната закружились. Анна бы упала, если бы ее не подхватили, не уложили бережно обратно в постель.
– Миша?.. – Одного лишь прикосновения хватило, чтобы понять, что кошмар рассеялся, как утренний туман, что теперь она в безопасности.
– Ложись, Анна, ты еще очень слаба.
Его голос звучал тихо и как-то по-официальному сухо, да и руки свои он убрал, стоило только Анне коснуться затылком подушки. И на лице его, измученном и осунувшемся, было странное выражение не то страдания, не то скорби, не то и вовсе брезгливости.
– Миша, что происходит? – Ей не хотелось, чтобы он убирал руки, чтобы оставлял ее наедине с этим странным, мерзким каким-то чувством вины. – Где я? Что я тут делаю?
Прежде чем ответить, он посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, сдернул с переносицы очки, протер, снова надел, а потом сказал срывающимся шепотом:
– Анна, зачем ты так?
С тех пор как они перешли на "ты", Миша ни разу не называл ее Анной, только ласково Аннушкой. Что же изменилось за ночь? Что вообще случилось ночью? Она помнила жар, многократно усиленный духотой и зноем, помнила, как сначала разболелась, а потом закружилась голова, как она решила, что нужно выпить воды, и потянулась за стаканом. А дальше не помнила ничего, кроме приснившегося кошмара и спасительной прохлады, исходящей от рук Туманова. Но ведь было еще что-то, ведь каким-то образом она оказалась в этой незнакомой, пахнущей лекарствами комнате. Ей стало дурно, и Миша привез ее к врачу? Тогда почему он смотрит с такой горечью? Почему задает такие странные вопросы?
– Миша, я не понимаю… Что происходит? – Все-таки она села, и на сей раз Миша даже не попытался ей помочь. – Где я?
– Ты у доктора. Тебе стало плохо во время… – Он замолчал, губы его побелели, а пальцы сжались в кулаки. Анна затаила дыхание. То, что случилось что-то непоправимое, она не поняла, а скорее почувствовала. – Во время свидания с Тумановым… – сказал Миша и резко встал, отошел к окну, заложив руки за спину.
– Какого свидания?.. – Глупость какая несусветная! Да, у нее было свидание с Тумановым, но в кошмаре, а не наяву. Или все-таки наяву?..
– Это я виноват. – Миша говорил, не оборачиваясь, даже не глядя в ее сторону, голос его был незнакомым, механическим. – Я не должен был оставлять тебя одну, но этот ужин… Ты понимаешь?
Анна понимала, помнила их вчерашний разговор. Миша тогда как раз вернулся из аптеки с жаропонижающей микстурой для нее. Он выглядел радостным и возбужденным, рассказал, что встретил старинного приятеля Всеволода Кутасова, что приятель этот волей судеб тоже оказался в Чернокаменске и теперь настаивает на встрече. Кроме того, что он замечательный человек, семья его имеет немалый вес на Урале и его поддержка может прийтись им весьма кстати. Надо лишь принять приглашение на ужин. Вот только у Анны совсем не осталось сил на светские визиты. Тогда происходящее с ней казалось обычной простудой, усугубленной усталостью, ей бы просто отдохнуть, отлежаться, чтобы окончательно прийти в себя, но приглашение на ужин уже было получено, а Мишины глаза горели азартным огнем. Было совершенно ясно, что неожиданной встрече с другом он очень рад, что приглашением этим весьма дорожит и переживает, что из-за болезни Анны придется отказать. Тогда она настояла, почти силой отправила Мишу на званый вечер, собственноручно повязала ему галстук. Не получались у Миши аккуратные узлы. Анна была тверда в своем решении остаться дома, убеждала его, что ничего плохого в его отсутствие с ней не случится, убеждала, что знает, как отлично провести время без него. Она бы что угодно придумала, только бы он не чувствовал себя виноватым, и выходит, сказала что-то не то, что-то неправильное. И не только сказала, но и сделала, коль уж оказалась не в гостиничном номере, а в кабинете незнакомого доктора, коль уж Миша говорит о каком-то свидании.
– Я не должен был оставлять тебя одну. – Он так и не обернулся. Анна смотрела на его окаменевшие плечи, и ей хотелось обхватить его руками, прижаться щекой к его спине. – Ты чистая, неопытная, а он… Он известный повеса. У него такая репутация. Я должен был догадаться…
– Миша, о чем ты говоришь? – Все-таки она и обняла, и прижалась, а он так и не обернулся, остался стоять каменной статуей. – Миша, я не понимаю…
– Анна, перестань, пожалуйста. – Легкое движение плечами – и вот уже ее руки повисли беспомощными плетьми, потеряв опору. – Мне рассказали… Вас видели… и в гостинице, и здесь, у доктора.
– Что видели? Ну, скажи же мне! – Стоять рядом с неподвижной статуей было тяжело и больно. Анна и не догадывалась, что без опоры может быть так больно. А еще от непонимания происходящего, словно бы из ее жизни вырезали целый большой кусок, и кусок этот был полон мерзких и унизительных подробностей.
– Туманов тоже был на ужине. Представляешь, какое совпадение? – В голосе Миши слышалась горечь. – Он ушел раньше всех, помнится, сослался на усталость. Анна! – Все-таки Миша обернулся и даже сам сжал руками ее плечи, сильно сжал, почти до боли. – Анна, он ушел к тебе! И не говори, что это неправда, мне и без того больно! Он был в твоем номере ночью, был с тобой… И когда тебе вдруг сделалось дурно, он на руках вынес тебя из гостиницы. Мне сказали, твоя одежда была в беспорядке… Я не поверил… пока сам не увидел. – Взгляд его, мутный от злости и отчаяния, соскользнул с лица Анны вниз, на расстегнутые пуговицы платья, на бесстыдно выглядывающую нижнюю сорочку. – Это сделал не доктор, это сделал Туманов…
Если бы Миша не держал ее в этот момент, Анна бы, наверное, упала. И вовсе не из-за слабости, а из-за отчаянного стыда. Миша ей никогда не врал, их отношения с самого начала строились на честности и взаимном уважении. Не врал он ей и сейчас, но вот уважал ли?.. И самое страшное, что из событий минувшей ночи она не помнила ровным счетом ничего. Только кошмар, который запросто мог оказаться реальностью. Туманов… Наглец, повеса и ловелас… Мог ли он явиться ночью в ее номер? Мог. С такого станется. Вопрос в другом – могла ли она добровольно его впустить?
А Миша молчал. Он смотрел на нее с отчаянной мольбой во взгляде и молчал. Эту мучительную паузу нарушил вошедший в комнату пожилой мужчина.
– Ну-с, смотрю, пациентка моя уже пришла в себя! – Голос его был громкий и бодрый, а улыбка участливая. Наверное, это оттого, что он еще не знает, как низко пала его пациентка. – Анна Федоровна, голубушка, давайте-ка я вас осмотрю!
Миша разжал пальцы и даже отступил на шаг, словно бы не желая иметь с Анной ничего общего, снова отвернулся к окну.
– А вы, юноша, погуляйте пока в саду, – все тем же бодрым голосом велел доктор и тут же сказал, обращаясь непосредственно к Анне: – Позвольте представиться, меня зовут Лаврентий Семенович Палий, я здешний эскулап.
Миша вышел из кабинета без лишних слов, на Анну даже не глянул. А Лаврентий Семенович приступил к осмотру, который закончил словами:
– Ну-с, голубушка, вынужден считать вас медицинским феноменом. Еще ночью мне было совершенно очевидно, что у вас тяжелейшая форма пневмонии, и вот утром вы абсолютно здоровы. Чудеса!
Она и сама чувствовала себя здоровой, несмотря на слабость и стыд. Не ощущалось жара и боли, легкие не раздирал кашель, единственные муки, которые она испытывала, были муками совести, но вряд ли у доброго доктора найдется от них лекарство. Анне осталось лишь поблагодарить его и предложить деньги.
– Не нужно. – Лаврентий Семенович покачал головой. – Молодой человек уже все оплатил. – Он поймал растерянный взгляд Анны и добавил: – Не этот, другой молодой человек. Тот, который принес вас ко мне посреди ночи.
Значит, не кошмарный сон, а реальность. Клим Туманов в свойственной ему бесцеремонной манере ворвался в ее жизнь и жизнь эту сломал. Кажется…
– Он был весьма озабочен вашим состоянием. – Доктор слова подбирал осторожно и так же, как до этого Миша, избегал смотреть на Анну. – Наверное, поэтому не подумал, что меня можно было вызвать в гостиницу. Это позволило бы избежать… – Он не договорил, смущенно замолчал.
– Я все поняла. Спасибо вам, Лаврентий Семенович. – Анна решительно встала. В нынешнем положении ей только и оставалось быть решительной. Своей вины в случившемся она не видела, но чувство стыда никуда не делось.
Миша не ушел, ждал ее на скамейке перед домом доктора. Анна молча присела рядом. Им нужно было поговорить, объясниться, но с чего начать разговор, она не знала. Да и не хотела она сейчас никаких разговоров. Она хотела домой, к тете Насте и дяде Вите, к Феде, Трофиму, Ксюше и шалопаю Веньке, к вещам привычным и понятным. Но дом был далеко, а Миша вот он – только руку протяни. И Анна протянула, положила свою ладонь поверх его ладони и затаилась в ожидании того, что может последовать.
– Пойдем домой, – сказал Миша устало. – Ночь выдалась тяжелой.
Он не стал говорить, что все понимает, что прощает ее, но это его "пойдем домой" говорило о многом. Быть может, еще не все потеряно, вдруг у них еще получится наладить то, что едва не разрушил Клим Туманов.
Что легко не будет, Анна поняла, стоило лишь войти в гостиницу. Поняла по многозначительным взглядам, перешептываниям за спиной, по потемневшему лицу Миши. Город, в который она так рвалась, уже составил о ней свое мнение.
Миша держался до последнего, проводил Анну в ее комнату, но заходить не стал, коротко кивнул и вышел, не сказав больше ни слова.
* * *
В ее дверь постучались ближе к вечеру, стук этот Анна узнала бы из тысячи других. Миша! Пришел! Когда Анна открывала засов, руки ее дрожали, а сердце трепыхалось где-то в горле.
– Добрый вечер, – сказал Миша и, переступив порог ее комнаты, добавил: – Собирайся, мы переезжаем. Тебе больше нельзя здесь оставаться.
Да, ей нельзя оставаться там, где каждый считает ее порочной женщиной, а Мишу слабохарактерным глупцом. Им обоим нужно уехать. Ведь обоим?..
– Куда мы поедем? – спросила она, присаживаясь к столу, за которым провела весь этот бесконечный день.
– В усадьбу Кутасовых. Сейчас она пустует, но Сева уверял, что за день ее привели в порядок. Он сказал, что не допустит, чтобы его друг жил в третьеразрядной гостинице, когда в нашем распоряжении может быть огромный дом.
– Он… знает? Про меня? – получилось глупо и жалко, словно бы Анна и в самом деле поступила скверно и недостойно. Увидеть бы Туманова, посмотреть ему в глаза.
– Это маленький город, Анна, – Миша расстегнул и снова застегнул пуговицу на рубашке, – здесь все обо всем знают, но Сева человек прогрессивных взглядов и не обращает внимания на глупые сплетни.
– Значит, ты понимаешь, что это глупые сплетни? – Ей было важно услышать ответ. Так важно, что на мгновение она даже позабыла про терзающее ее чувство стыда.
– Собирай вещи, Анна. – Миша улыбнулся, улыбка получилась вымученной. – И не бойся, я тебя не оставлю.
Я тебя не оставлю. И ни слова о том, что он думает на самом деле, верит ли ей, любит ли так, как прежде…
– Я буду готова через пять минут.
– Экипаж уже ждет.
Вот и весь разговор. Миша вышел, а Анне осталось ровно пять минут на то, чтобы взять себя в руки, собрать волю в кулак. Из гостиницы она вышла с гордо поднятой головой, она даже нашла в себе силы улыбнуться сбежавшейся словно на представление прислуге. Она справится. Никто не обещал, что будет легко.
К усадьбе Кутасовых вела одичавшая, но все еще очень красивая липовая аллея, на мгновение залюбовавшись, Анна даже забыла о своих душевных терзаниях и сжала руку Миши. Свою руку он не убрал, но и не улыбнулся в ответ.
Дом к их появлению и в самом деле привели в порядок, по крайней мере, то крыло, в котором им предстояло жить, но едва уловимый запах сырости, наспех вымытые окна и пыльные бархатные портьеры красноречиво говорили о том, что усадьба пустует уже несколько лет.
– Приберемся, барыня. – Клавдия, рослая, пышнотелая женщина, улыбалась Анне простоватой улыбкой, мяла в красных, натруженных руках передник. – Мы с Василием, мужем моим, все эти годы приглядывали за домом, чтобы все в лучшем виде, если вдруг гости. Но усадьба большая, тяжко двоим-то, так что не обессудьте, завтра же все приберем, обустроим. А пока извольте ужинать, я еще при покойном Савве Сидоровиче на кухне работала, он покушать любил.
Есть Анне не хотелось, ей хотелось тишины и уединения, но и от Клавдии, явно соскучившейся по общению, просто так не отмахнешься. Поэтому от ужина она отказалась, но попросила показать ей ее комнату и сам дом, в глубине души надеясь, что Миша составит ей компанию, но Миша отказался, сразу же ушел к себе.
Ее комната располагалась на втором этаже, была она светлой и уютной, с выходом на балкон, с которого открывался удивительный вид на парк и часовую башню.
– Августа Берга работа. – Клавдия поймала взгляд Анны. – Наблажил в свое время, понастроил башен. На Стражевом озере так целый маяк. Вы были на озере, барыня?
– Нет. – Анна вдохнула сладкий, наполненный ароматом зацветающих лип воздух.
– И не надо, нечего вам там делать.
– А в башню можно подняться? – Ей и в самом деле хотелось в башню. Там должен быть часовой механизм, а ко всякого рода механизмам Анна питала несвойственную девицам слабость. Тетя Настя говорила, что это у нее от отца.
– Не знаю. – По лицу было видно, что идея эта Клавдии не по душе. – Башня давно заперта. А что вам там смотреть? Статуи эти страшенные? Я один раз увидела, так потом три ночи уснуть не могла. Придумают же люди такое!
– Какие такие статуи, Клавдия?
– Механические. Когда башенные часы еще работали, статуи начинали кружиться под бой часов, с земли их было видно. Дама и кавалер еще ничего, красивые, а чудище – без страху не глянешь. – Клавдия перекрестилась.
– А что с механизмом? – спросила Анна.
– Сломался, кажись. Давно уже. Саввы Сидоровича дочка, тоже покойница, башню велела заколотить и ключ выбросить. Не нравилась ей башня.
– И что же, нет запасных ключей?
– Отчего же нет? Где-то есть. Если хотите, скажу Василию, чтобы поискал.
– Хочу.
Не было раньше в жизни Анны таких уж особенных душевных терзаний, жизнь ее была спокойной и радостной, но когда случались неприятности, она спасалась от хандры в мастерской, посреди механизмов и инструментов. Мастерская у дяди Вити была знатная, и Анну пускали туда с самого детства, хоть тетя Настя и переживала за ее безопасность. А сейчас вот неприятность случилась посерьезнее, и душевные терзания отнюдь не детские, самое время занять работой голову и руки, привести мысли в порядок.
– Завтра. Сегодня уже поздно, в башне темно, упаси господь, поранитесь или упадете. – Клавдия снова перекрестилась и тут же торопливо добавила: – Хорошо, что вы приехали. Дому плохо без людей, уж мы с Василием стараемся, но что можно сделать-то в четыре руки? Силы остаются только на дом, а парк, сами видите, дичает. Раньше-то красота была, а теперь без настоящего хозяина… – Она обреченно махнула рукой.
– А где сейчас Август Берг? – спросила Анна, любуясь башней. – Жив еще?
– Жив! Что с ним станется-то?! На острове он отшельничает, на маяке. Как Евдокию, жену его, убили, так на остров и перебрался. Говорят, пьет беспробудно.
Пьет беспробудно. Это плохо. Что же можно узнать у пьяницы? Да и захочет ли он с ней вообще разговаривать? Неправильно как-то началось ее расследование – с унижения и публичного скандала. Хотела все разузнать тихо, незаметно. Не получилось незаметно. Похоже, весь город уже знает и кто она, и откуда, и главное, и про ночь вчерашнюю… И во всем виноват негодяй Туманов.
От воспоминаний о Туманове к щекам прилил жар, словно бы вернулась недавняя болезнь. Подумалось, что ни сама Анна, ни уж тем более Миша не заслужили такого. Но они справятся. Если два человека любят друг друга, то никакие сплетни, никакие наговоры их не разлучат. Им просто надо поговорить. Знать бы еще, как начать такой неловкий, такой унизительный для нее разговор. Поверит ли ей Миша? Захочет ли вообще выслушать? Ведь моральное падение ее очевидно, даже свидетели имеются. Вот только свидетели чего? Того, что Туманов выходил ночью из ее комнаты? Того, что одежда ее была в красноречивом беспорядке?.. Что она может сказать Мише в свое оправдание? Какие аргументы привести? Нет, сначала нужно поговорить с Тумановым. Как там называл его Миша – повесой и ловеласом? От мыслей о Туманове стыд и растерянность сменились злостью. Потом! Она решит все проблемы потом, на сегодня с нее довольно и неприятных воспоминаний, и неприятных разговоров.
Проходя мимо комнаты Миши, Анна замедлила шаг, затаилась, борясь с желанием постучать в дверь. Не постучала, понимала, что визиту ее он будет не рад, что ему тоже нужно время, чтобы прийти в себя. Он обещал ее не бросать. Быть может, в сложившихся обстоятельствах этого довольно? Быть может, только уже одному этому обещанию нужно радоваться всем сердцем? Да только не получалось радоваться. Зато нареветься вдоволь, до рези в глазах и першения в горле, получилось. Ведь можно же поплакать, пока ее никто не видит?
Она так и уснула – в слезах, уткнувшись заплаканным лицом в подушку, а проснулась от громкого птичьего пения и прокравшейся в открытое окно рассветной свежести. Недавние печали никуда не уши, но с наступлением нового дня притупились. Так, глядишь, и вовсе забудутся. Анна усмехнулась собственным наивным мыслям, обманывать саму себя она не любила. Все самое тяжелое еще впереди, но она уже готова. Наверное…
В парке было хорошо, умиротворяющую тишину нарушали лишь птичьи голоса. Ошметки ночного тумана настырно цеплялись за ветки давно не стриженных кустов, стелились по земле. Из-за тумана Анне казалось, что она бредет по колено в дыму, только дым этот вкусно пах липовым цветом и свежескошенной травой. Дорожка змеилась между заброшенных, почти сровнявшихся с землей цветочных клумб, огибала двухэтажный флигель, уводила Анну прочь от дома, к часовой башне. В тумане башня казалась невесомой, словно бы парящей над землей. На белом фоне ее ажурных стен провалы окон смотровой площадки казались непроглядно черными, но Анна знала, где-то там, наверху, в сумраке скрываются механические фигуры дамы, кавалера и чудища. Больше всего ей хотелось увидеть чудище и, подчиняясь внезапному порыву, она попыталась открыть тяжелую дубовую дверь. Напрасно, дверь была заперта. Тогда Анна запрокинула голову, приложила ко лбу ладонь в совершенно детской попытке увидеть хоть что-нибудь.
– Любуетесь, миледи? – послышался за спиной знакомый и уже ненавистный голос.