Я подъезжаю к Оак-стрит. Даже не смотря на то, что я еле еду, мое сердце бешено бьется, и я чувствую, как оно вырывается наружу, словно пытаясь что-то сказать. Я всю ночь пыталась не думать о Стиве, но сейчас, когда я все ближе, я не могу противиться мыслям о нем. Возможно, он будет здесь сегодня. Возможно. Мысли о нем, врываются в мое сознание. Я не могу сдержать их.
Я слезаю с велосипеда, инстинктивно ощупываю задний карман и чувствую там записку, которую я носила с собой повсюду последние две недели, с тех пор, как нашла ее аккуратно сложенную в кармашке моей пляжной сумки.
"Мне нравится твоя улыбка. Хочу узнать тебя. Занятия сегодня, науки о земле. У тебя мистер Реблинг, да?
Ш."
Мы со Стивом виделись на нескольких подпольных вечеринках ранее этим летом, однажды почти поговорили, после того как я налетела на него и расплескала немного содовой ему на обувь. Потом, в течение дня, мы пересекались с ним на улице, на восточном побережье. Мы всегда встречались глазами, правда, лишь на секунду, и он мельком улыбался мне. В тот день, когда я нашла записку, я видела, как он подмигнул мне. Но я была с Линой, а он с друзьями из волейбольной секции. У него не было возможности подойти ко мне и заговорить. Я до сих пор не знаю, как ему удалось спрятать записку в моей сумке; он, должно быть, ждал, пока пляж опустеет.
Его сообщение было зашифровано. "Занятия" означало приглашение на концерт; "науки о земле" - то, что концерт будет на одной из ферм, на ферме Реблинга, если быть точнее.
Той ночью мы наплевали на концерт и прогулялись до середины пустого поля, лежали бок о бок на траве так, что наши локти соприкасались, и смотрели на звезды. Вдруг, он провел одуванчиком по моему лицу: ото лба до подбородка, и я боролась с отчаянием, нервным желанием захихикать.
Той ночью он поцеловал меня.
Мой первый поцелуй. Новый вид поцелуя, как новый вид музыки все еще играет, тихо, вдалеке, дикий и ритмичный, отчаянный. Страстный.
С тех пор мне удалось увидеть его всего дважды, и оба раза на людях, когда мы могли лишь кивнуть друг другу. Я думаю это хуже, чем вообще его не видеть. Но желание видеть его, целовать, чувствовать его пальцы в моих волосах - чудовищное, постоянное чувство, заставляющее мое тело покрываться мурашками.
Это хуже, чем болезнь. Это яд.
И мне нравится это.
Если он сегодня здесь - пожалуйста, пусть это будет так - я поцелую его снова.
Анжелика ждет меня на углу Вашингтон и Оак-стрит, как и обещала. Она стоит в тени высокого клена и на мгновение, когда она выходит из темноты - темные волосы, темные глаза, - я представляю, что это Лина. Но потом свет луны падает ей на лицо и изображение Лины отходит на задний план. Лицо Анжелики острое, особенно ее нос: тонкий, длинный и поддернутый. Наверное, это причина, почему она мне так долго не нравилась - ее нос выглядит так, как будто она все время чувствует отвратительный запах.
Но она понимает меня. Она понимает, какого это быть замкнутой, и она понимает необходимость вырваться из этого состояния.
- Ты опоздала, - с улыбкой на лице говорит Анжелика.
Сегодня нет музыки. Мы пересекаем лужайку по направлению к дому, приглушенные хихиканья прерывают тишину и сопровождаются нарастающей беседой.
- Осторожно, - сказала Анджи, когда мы вышли на крыльцо. - Третья ступенька гнилая.
Я перепрыгиваю ее, как и Анжелика. Деревянное крыльцо старое, и доски прогибаются под нашим весом. Все окна заколочены, и слабые очертания большой красной буквы "Х" еще видны, постепенно исчезающие из-за погоды и времени: этот дом когда-то был заражен. Когда мы были маленькими, мы подстегивали друг друга ходить через холмы; стоять, прикасаясь к стенам зараженного дома как можно дольше. Ходили слухи, что страдающий призрак человека, умершего от amor deliria nervosa все еще блуждает по улицам и заражает болезнью любого, кто зайдет сюда.
- Волнуешься? - спрашивает Анжи, чувствуя, как я дрожу.
- Я в порядке, - отвечаю я и толкаю дверь прежде, чем она может дотянуться до нее.
Я иду первой.
На мгновение, пока мы заходим в дом, повисает тишина, появляется напряжение, все в доме замирают. Но потом они понимают, что мы не регуляторы и не полиция, и напряжение снова исчезает. Электричества нет и дом полон свеч: на тарелках, в пустых банках из-под газировки, прямо на полу. Из-за этого стены мерцают, растворяясь в узорах света, а люди превращаются в тени. И эти тени везде: в углах, на остатках мебели, в других пустых комнатах, просачиваются в прихожую и ложатся на лестницу. Но все удивительно тихо.
Почти все, кого я вижу, разбились на пары. Парни и девушки держатся за руки, касаются волос и лиц друг друга и тихонько смеются; делают все те вещи, которые запрещены.
Во мне нарастало беспокойство. Я никогда не была на подобной вечеринке. Я практически чувствую присутствие болезни: движущиеся стены, энергия и напряжение - словно гнездо тысячи насекомых.
Он должен быть здесь.
- Сюда, - Анжи инстинктивно понизила голос до шепота. Она ведет меня в заднюю часть дома, даже не смотря на тусклый и изменчивый свет, я могу сказать, что она не раз была здесь раньше. Мы заходим в старую кухню. Здесь свечей больше, и они освещают очертания пустых буфетов, плиту, темный холодильник с исчезнувшей дверкой и черными от плесени полками. Воздух в комнате затхлый, сырой. На столе в центре комнаты стоит несколько запыленных бутылок алкоголя. Рядом неловко стоят несколько девушек в то время, как напротив них группа парней делает вид, что не замечает их. Кажется, они тоже раньше не были на подобной вечеринке, и бессознательно выполняют правила сегрегации.
Я рассматриваю лица парней, надеясь, что Стив будет среди них. Но его нет.
- Хочешь чего-то выпить? - спрашивает Анжелика.
- Воды, - отвечаю я. В горле пересохло, в доме очень жарко. Я почти жалею, что ушла из дома. Я не знаю, что мне делать, здесь, где нет никого, с кем бы я хотела поговорить. Анжи уже наливает себе выпивку, и я знаю, что скоро она исчезнет в темноте с каким-нибудь парнем. Она совершенно не выглядит взволнованной, и на мгновение я ощущаю вспышку злости из-за этого.
- Воды нет, - говорит Анжи, протягивая мне стакан. Я делаю маленький глоток того, что она мне налила, и морщусь. Оно сладкое, но оставляет жгучее послевкусие бензина.
- Что это? - спросила я
- Кто знает? - Анжи хихикает и делает глоток из своего стакана. Наверное, она нервничает. - Это поможет тебе расслабиться.
- Не поможет... - Начинаю говорить, чувствуя чьи-то руки на своей талии. Все мысли разлетаются, и я непроизвольно поворачиваюсь.
- Привет, - произносит Стив.
Мне нужно несколько секунд, чтобы осознать, что он здесь, он настоящий и говорит со мной. Он наклоняется и касается своими губами моих. Это только второй мой поцелуй. Мгновенная паника накрывает меня, и я забываю, что надо делать. Я чувствую его язык в своем рту и резко отталкиваю его, удивляясь, и разливаю немного своего напитка. Он отстраняется, смеясь.
- Рада меня видеть? - спрашивает он.
- И тебе привет, - говорю я. Я все еще чувствую вкус его языка во рту - он пил что-то кислое. Я делаю еще небольшой глоток из своего стакана.
Он наклоняется и прижимает свой рот к моему уху.
- Я надеялся, что ты придешь, - говорит он тихим голосом. Тепло разливается по моей груди.
- Честно? - спрашиваю я. Он не отвечает. Он берет меня за руку и уводит из кухни. Я хочу сказать Анжелике, что скоро вернусь, но она уже исчезла.
- Куда мы идём? - спрашиваю я, стараясь казаться равнодушной.
- Это сюрприз, - отвечает он.
Тепло разливается в груди, переходя на голову. Мы идем через просторную комнату полную людей-теней, свечей, мерцающих форм на стенах. Я ставлю свой стакан на подлокотник потрепанного дивана. Девушка с короткими волосами свернулась на коленях у парня; он прижался к ее шее, его лицо скрыто. Она бросает на меня взгляд и я вздрагиваю: я узнала ее. У нее есть старшая сестра в школе св. Анны, Ребека Стерлинг, мы с ней были подругами. Я помню, Ребека говорила мне, что ее младшая сестра выбрала школу Эдисона, потому что она больше.
Сара. Сара Стерлинг.
Я сомневаюсь, что она узнала меня, она быстро отводит глаза.
В дальнем конце комнаты я вижу деревянную дверь. Стив открывает ее, и мы оказываемся на веранде, еще более ветхой, чем та, что у входа. Кто-то поставил здесь фонарь - может, Стив? - который освещает щели между досками и места, где древесина сгнила окончательно.
- Осторожно, - говорит Стив, когда я оступаюсь и проваливаюсь в щель.
- Все нормально, - отвечаю я, но мне приятно, что он начинает крепче держать меня за руку. Я говорю себе, что именно этого я хотела, на это надеялась сегодня - но эта мысль почему-то ускользает от меня. Он берет фонарь прежде, чем успевает спуститься с веранды, и несет его, слегка покачивая.
Пересекая заросший участок газона, где трава сырая и достает до голени, мы подходим к небольшой, белой беседке со скамейками. Кое-где сквозь ее пол пробились полевые цветы. Стив помогает мне подняться - беседка выше уровня земли на несколько футов, а лестница, которая когда-то здесь была, разрушилась - и затем следует за мной.
Я проверяю одну из скамеек. Она кажется достаточно прочной, и я сажусь на нее. Сверчки поют, трепетно и ровно, и ветер приносит запах влажной земли и цветов.
- Так прекрасно, - говорю я.
Стив сидит рядом со мной. Меня смущает осознание того, что каждый участок нашей кожи соприкасается: колени, локти, предплечья. Мое сердце начинает биться чаще, и у меня снова сбивается дыхание.
- Ты прекрасна, - произносит он.
Прежде, чем я успеваю отреагировать, он берет меня за подбородок, притягивает к себе, и мы снова целуемся. На этот раз я помню, что нужно перевернуться на спину, мой рот двигается навстречу к его, и я не удивляюсь, когда его язык находит мой внутри моего рта, хотя это чувство до сих пор непривычно и не совсем приятно. Он тяжело дышит и пропускает мои волосы между своими пальцами, я думаю, он должен быть доволен собой - я, должно быть, делаю все правильно.
Его пальцы слегка касаются моего бедра, затем медленно, не спеша, его руки опускаются ниже и ниже, поглаживая его. Все мои чувства, все мое внимание сосредотачиваются на том участке тела, я ощущаю, как горит моя кожа, отвечая на его прикосновения. Это, должно быть, болезнь, не так ли? Вот, что чувствуют, когда заражаешься, меня ведь предупреждали. Мысли в моей голове крутятся, и я пытаюсь вспомнить симптомы болезни, описанные в Книге Тссс, но руки Стива поднимаются выше, его дыхание учащается. Его язык так глубоко в моем рту, что я боюсь, как бы мне не задохнуться.
Внезапно все, о чем я могу думать, это строки из Книги Плача "Не все то золото, что блестит", "Даже волки могут улыбаться" и "Дураки будут во главе своих обещаний об их смерти".
- Подожди, - говорю я, отталкивая его.
- Что случилось? - Стив проводит пальцем от моей скулы до подбородка. Он смотрит на мои губы.
Увлеченность - потеря концентрации внимания. Этот симптом опять ко мне вернулся.
- Что ты думаешь обо мне? - выпалила я. - Я имею в виду, ты думаешь обо мне?
- Постоянно. - Его ответ приходит быстро, легко. Это должно сделать меня счастливой, но я чувствую себя более смущенной, чем когда-либо. Так или иначе, я всегда полагала, что буду знать, пустила ли болезнь корни - что я почувствовала бы это инстинктивно, изменение глубоко в моей крови. Но это - просто напряженность, кромсающее беспокойство и редкая вспышка приятного чувства.
- Расслабься, Ханна, - говорит он и целует мою шею, ухо. Я пытаюсь сделать так, как он говорит, и разрешить теплу путешествовать от груди к животу. Но я не могу остановить поток вопросов; они нахлынули и давят на меня из темноты.
- Что с нами будет? - спрашиваю я.
Он отстраняется, вздыхает, и протирает свои глаза.
- Я не знаю что ты… - Начинает он, и затем осекается, восклицая, - Черт побери! Смотри, Ханна. Светлячки.
Я поворачиваюсь в ту сторону, куда он смотрит. Какое-то время я ничего не вижу. Затем сразу несколько белых вспышек взрывается в воздухе одна за другой. На моих глазах все больше и больше выплывает огоньков из темноты - краткие искры кружатся вокруг друг друга, а затем снова погружаются в темноту, гипнотическая картина свечения и угасания.
Откуда ни возьмись я чувствую сильную волну надежды, и я смеюсь. Я нахожу его руку и переплетаю наши пальцы.
- Возможно это знак, - говорю я.
- Может быть, - говорит он и наклоняется, чтобы поцеловать меня снова, и мой вопрос "что с нами будет?" - остается без ответа.
Глава 3
Я просыпаюсь, окруженная солнечным светом, со жгучей болью в голове; я не помню, как добралась прошлой ночью до дома. Во рту кислый привкус, я, спотыкаясь, иду в ванную, чищу зубы и умываю лицо. Выпрямившись, я замечаю сине-фиолетовые пятна на шее чуть ниже моего уха - крошечные созвездия ушибов и лопнувшие капилляры.
Я не могу в это поверить. Он подарил мне Дьявольский поцелуй.
В школе нас всегда проверяют на поцелуи: мы встаем в одну линию с убранными назад волосами, и миссис Бринн проверяет наши грудь, шею, плечи и ключицы. Поцелуи Дьявола являются признаками нелегальной деятельности, симптомом того, что болезнь укоренилась и распространяется в крови. В прошлом году произошел один случай: в Диринг Оак Парке Уиллоу Маркс была застигнута врасплох с не вылеченным мальчиком, после чего провела несколько недель под наблюдением, когда ее мама обнаружила поцелуй Дьявола на ее плече. Уиллоу забрали из школы, чтобы вылечить ее за восемь месяцев до процедуры, и больше ее не видел никто.
Я рылась в шкафчиках ванной комнаты и, к счастью, нашла старый тюбик тонального крема и желтоватый корректор. За слоем косметики поцелуй выглядит не более, чем светло-голубое пятно на коже, и чтобы скрыть его, я завязываю хвостик над правым ухом. Мне нужно быть очень осторожной в течение нескольких дней, я ходящий знак болезни. Это одновременно и волнующе, и страшно.
Мои родители внизу на кухне. Папа смотрит утренние новости. Несмотря на то, что сегодня воскресение, он одет в деловой костюм и ест свои хлопья стоя. Мама разговаривает по телефону, наматывая на палец телефонный провод и иногда хмыкая в ответ. Я знаю, что она говорит с Минни Филлипс, которая работает в отделе регистрации, а ее муж - полицейский, поэтому они оба знают все, что происходит в Портленде.
Ну, почти все.
Я вспоминаю, как переплетались тела неисцеленных в темной комнате прошлой ночью - все они касались друг друга, что-то шептали и дышали одним воздухом - и чувствую прилив гордости.
- Доброе утро, Ханна, - произносит отец, оторвав взгляд от экрана телевизора.
- Доброе утро, - я осторожно сажусь на стул, поворачиваясь к нему левым боком, и насыпаю хлопьев себе в тарелку.
Дональд Сегал, министр информации, дает интервью на телевидении.
- Истории о сопротивлении сильно преувеличены, - спокойно говорит он. - Но тем не менее мэр принял во внимание волнения общества... будут предприняты новые меры...
- Невероятно, - мама вешает трубку телефона. Она берет пульт и выключает звук у телевизора. - Вы знаете, что мне только что рассказала Минни?
Я борюсь с желанием улыбнуться. Я знаю что. Об исцеленных людях можно сказать, что они предсказуемы. И это предположительно является одним из преимуществ процедуры.
Но мама продолжает, не дожидаясь ответа:
- Был один инцидент. Четырнадцатилетняя девочка и парень из CPHS. Утром их поймали, когда они пробирались по улицам. Это была одна из дочек Стерлингов. Младшая, Сара, - мама смотрит на папу в ожидании, но он ничего не говорит, и она продолжает. - Помнишь Колина Стерлинга и его жену? Мы обедали с ними у Спитанисов в марте.
Мой папа что-то пробормочет.
- Это так ужасно для се... - Мама резко останавливается, поворачиваясь ко мне. - Ханна, все в порядке?
- Мне... мне кажется, что хлопья попали не в то горло, - я задыхаюсь. Я встаю и тянусь за стаканом воды. Мои пальцы дрожат.
Сара Стерлинг. Должно быть, ее поймали на обратном пути домой, и вторая моя эгоистичная мысль, слава Богу, это была не я. Я пью воду долго и медленно, желая, чтобы мое сердце успокоилось. Я хочу спросить, что произошло с Сарой, но я не могу доверять себе, может случиться, что я скажу что-то лишнее. Кроме того, у всех таких историй одинаковый конец.
- Ее, конечно же, вылечат, - заканчивает мама, словно читая мои мысли.
- Она слишком молода, - выпаливаю я. - Вдруг что-нибудь пойдет не так?
Мама спокойно поворачивается ко мне.
- Если ты достаточно взрослый, чтобы заразиться, то ты и достаточно взрослый, чтобы быть исцеленным, - произносит она.
Мой папа смеется.
- Скоро ты будешь волонтером для СНДА. Почему бы не оперировать детей тоже?
- Почему бы и нет? - мама пожимает плечами.
Я встаю, держась за край кухонного стола, темнота охватывает мою голову, затуманивая взгляд. Мой папа берет пульт и снова включает звук. Теперь отец Фреда, мэр Харгров, на экране.
- Я повторяю, нет никакой опасности от, так называемого, "сопротивления" или опасности существенного распространения болезни, - произносит он. Я быстро выхожу из кухни. Мама говорит мне что-то, но я слишком сосредоточена на голосе Харгрова - "Мы объявляем политику нулевой терпимости к инакомыслию и нарушениям, которая сейчас необходима как никогда" - и не слышу что именно. Я перепрыгиваю через ступеньку, когда поднимаюсь к себе, и закрываю дверь комнаты, желая больше, чем когда-либо, запереть ее на замок.
Но уединение порождает секретность, которая в свою очередь ведет к болезни.
Мои ладони становятся влажными, когда я достаю телефон, чтобы позвонить Анжелике. Мне необходимо с кем-нибудь поговорить, мне нужна Анжелика, мне нужно, чтобы она сказала, что все хорошо, что мы в безопасности и что никто не узнает о подпольных вечеринках, но нам надо будет быть осторожными, придется пользоваться шифром. Все телефоны города периодически проверяются и записываются.
Телефон Анжелики перенаправляет в голосовую почту. Я набираю номер телефона ее дома, но слышу одни гудки. Меня охватывает паника: на секунду я беспокоюсь, не поймали ли и ее тоже. Может, уже сейчас ее тащат к лабораториям, чтобы сделать операцию.
Но нет. Она живет недалеко от меня, если бы это случилось, я бы уже узнала об этом.
Внезапно меня охватывает желание увидеть Лину. Мне нужно поговорить с ней, рассказать ей все, в том числе о Фреде Харгрове, с которым я уже познакомилась и встретилась, о маниакальном желании его матери выполоть все сорняки, о Стиве Хилте, о поцелуе Дьявола и о Саре Стерлинг. Она утешит меня. Она знает, что нужно делать и что нужно чувствовать.
На этот раз я спускаюсь по лестнице на цыпочках: не хочу, чтобы меня спрашивали родители, куда я направляюсь. Я иду в гараж за своим велосипедом, который я спрятала там вчера ночью. На левую ручку велосипеда надета фиолетовая резинка для волос. У нас с Линой одинаковые велосипеды, и чтобы не путать их, мы стали пользоваться резинками. После нашей ссоры я сняла свою и сунула в нижний ящик для носков. Но рулю стало грустно, поэтому я вернула резинку на место.