Он задержал дыхание, приказывая себе не продвигать руку за пределы колена, туда, где он ощутит еще более мягкую, неотразимую плоть ее бедра. Он посмотрел ей в лицо, надеясь, что выражение ее лица запретит ему двигаться дальше. То, что он увидел, было совсем не то, чего он ожидал.
Она лежала, запрокинув голову, губы ее раскрылись, щеки и шея порозовели от желания. Глаза были закрыты, словно она не могла взглянуть на него и признать, что она ощущает. Он прижал ладонь к нежной округлости ее колена, почувствовал ускоренное биение ее пульса, отдающего эхом его возбуждения.
Не отводя глаз от ее лица, он еще раз провел рукой вдоль ее ноги, коснулся колена и стал продвигаться выше.
Филадельфия не знала, когда она перестала расслабляться и вместо этого стала чувствовать растущее в ней напряжение. Она находилась на грани между сном и бодрствованием, испытывая приятное ощущение от прикосновения его рук к ее коже.
Ее дыхание участилось. Филадельфия чувствовала ускоренное биение своего сердца. Внезапно она поняла, что он уже не снимает ее боль, а намеренно вызывает совсем другое ощущение, совершенно необъяснимое, какого она никогда раньше не испытывала. Но при этом она не была уверена, что ей хочется, чтобы он прекратил.
Стук в дверь пробудил ее, оборвав тайное наслаждение. Филадельфия широко раскрыла глаза и встретила взгляд Акбара. Его черные глаза были так напряжены, что на какое-то мгновение она подумала, что видит в них отражение тайного наслаждения, заставившего трепетать ее тело. С чувством острого стыда она отвела свой взгляд. Филадельфия почувствовала, как его рука выскользнула из-под ее юбки, и ощутила, как стыд перерос в отвращение к самой себе. Она лежала, как лежат распутные женщины, наслаждаясь его ласками, и он знал это!
Филадельфия откинулась на подушки, пытаясь скрыться от его всепонимающего взгляда. Даже если она отодвинет свои ноги, ее ляжки будут дрожать, сохраняя память о его руках.
- Завтрак, мисс! - раздался голос за дверью.
- Сейчас! - Эдуардо проворно вернул повязку на место, проклиная обстоятельства, заставившие Филадельфию отшатнуться от него, и пошел открывать дверь. Он не знал, что стал бы делать дальше, - нет, это неправда. Он точно знал, что хотел сделать. Эдуардо чувствовал, как трепетала она, когда он ласкал ее, и знал, какое это редкое наслаждение терять контроль над собой. Он, Эдуардо Доминго Ксавьер Таварес, хозяин своих чувств и действий, знал, что такое ускользающий момент нерешительности. Для него такие моменты были дороже бриллиантов, ценнее золота и гораздо опаснее укуса пираньи.
- Я уже хотела позвать мистера Хоббса, дворецкого, - сказала горничная, когда Эдуардо распахнул дверь. - Подумала, что ваша хозяйка заснула.
- Мемсаиб не повышает голос, чтобы отвечать прислуге, - строго сказал он, забирая у нее поднос. - Можешь идти.
- В моем доме приказываю только я. - Эдуардо поднял глаза и увидел в дверях миссис Ормстед. - У тебя отвратительные манеры, Акбар. Ты должен извиниться передо мной.
Низко склонившись в поклоне, чтобы скрыть улыбку, он приветствовал старую даму.
- Тысяча извинений, мемсаиб Ормстед. Пусть жала тысячи пчел вопьются в мои глаза, если я еще раз оскорблю вас.
Миссис Ормстед обернулась к горничной.
- Ты слышала? Несколько преувеличено, но смысл мне нравится. Можешь рассказать об этом инциденте внизу и сказать, что я от всего сердца одобряю подхалимский тон этого извинения. Я хотела бы, чтобы этому примеру следовали и другие. А у тебя что, нет никаких дел?
- Да, мэм, - горничная поклонилась и исчезла.
Гедда, довольная, смотрела ей вслед.
- Хотела бы я обладать ее проворством.
Она повернулась к своей больной гостье, которую в этот момент Акбар усаживал в постели, чтобы она могла позавтракать.
Когда Гедда поднималась по лестнице вслед за горничной, она ожидала застать свою гостью одну. Обнаружить здесь Акбара оказалось для нее весьма удивительным. Она навострила взгляд, заметив, что молодая женщина избегает встречаться глазами со своим слугой, когда он прошептал ей что-то по-французски. Она отвернулась от него, словно в смущении или чувствуя себя обманутой.
"А у этого мужчины, - подумала Гедда, - отличная фигура". С этими широкими плечами и узкой талией он напоминал ей молодых кавалеров, которые ухаживали за ней, когда она была на сорок лет моложе. Эта мысль удивила ее. На самом деле у Акбара фигура гораздо более молодого мужчины, чем заставляют его выглядеть седые бакенбарды.
Гедда улыбнулась своим своенравным мыслям. Глупость. Совершенная глупость. За последние двенадцать часов она ловила себя на том, что думает о вещах, о которых не думала или не позволяла себе думать уже многие годы. Это, наверное, потому, что под ее крышей оказалась девушка. Молодость нарушает спокойствие, мир и приводит в смятение людей пожилых. Она далека от треволнений молодости, однако что-то здесь происходит. Любопытство давно перестало терзать ее, но здесь была загадка, которую стоило разгадать.
Неожиданно она передумала сказать то, с чем пришла.
- Доброе утро, мадемуазель Ронсар, - сказала она. - Дитя мое, вы выглядите как пиво трехдневной давности. Вы плохо спали?
Филадельфия улыбнулась ей.
- Bonjour, мадам Ормстед. Мне очень жаль, что я не могу встать, чтобы поприветствовать вас должным образом.
- Если бы вы были в состоянии проделать это, вы не лежали бы здесь, - суровым голосом сказала хозяйка дома. - Почему вы не позвонили, чтобы вам принесли снотворные пилюли? Вы упустили прекрасную ночь. Я спала, как убитая, что весьма существенно для дамы моего возраста.
Филадельфия не намерена была смеяться, но сдерживаемая боль и возбуждение неожиданно вырвались наружу, и она разразилась громким смехом, который невозможно остановить.
У Гедды отвисла челюсть при виде этого прелестного девичьего лица, раскрасневшегося от веселья, а в глазах Филадельфии показались слезы возбуждения.
- Вы непослушное дитя, мамзель. Я должна была бы выставить вас за дверь, но испытываю совершенно неожиданное и противное логике желание видеть вас.
Филадельфия поперхнулась, и взор ее обратился к Акбару с мольбой о совете.
- Мемсаиб Ронсар, - сказал Акбар, - весьма польщена вашим великодушным приглашением, мемсаиб Ормстед, но не хочет обременять вас.
Брови Гедды взлетели вверх.
- Потрясающе! Ты все это прочитал в ее глазах! Ты можешь предсказывать и будущее? - Она посмотрела на Филадельфию. - Я полагала, что у вас растяжение в ступне, а не во рту.
Филадельфия улыбнулась.
- Акбар так обо мне заботится, что порой забывает, что я сама могу говорить. Я действительно очень польщена вашим приглашением.
- И, значит, принимаете его, - закончила вместо нее Гедда. - Пожалуйста, не протестуйте, я терпеть не могу уклончивых возражений. Я твердо решила заполучить вас. Разве не я похитила вас? Вы уже здесь, вещи тоже. Счет за ваше пребывание в отеле оплачен.
- Мой счет оплачен? - удивилась Филадельфия. - Но почему? Ведь вы меня не знаете. Я незнакомая вам женщина и могу оказаться кем угодно.
- Но вы прелестная молодая женщина, оказавшаяся под копытами моих лошадей в тот час, когда… ладно, это не имеет значения. Поправляйтесь побыстрее. В четверг состоится спектакль, последний в этом сезоне, на который у меня билеты. Вы поедете со мной. И, конечно, грозный Акбар.
В ее глазах зажегся озорной огонек.
- Я очень хочу, чтобы светское общество увидело вашего дикаря. Это даст им хороший повод почесать языки во время их воскресных визитов. А теперь ешьте ваш завтрак, пока он не замерз. А ты, Акбар, можешь пройти со мной. Сегодня утром я говорила с новым кучером и хочу знать твое мнение о нем. А после этого ты можешь осмотреть мою конюшню. Мне не совсем нравится рот одной моей кобылы. Этот неуклюжий дурак Джек мог его повредить.
- Как пожелаете, - отозвался Эдуардо, но не сразу последовал за миссис Ормстед, выходившей из комнаты. Он дождался, пока его молчаливое присутствие не заставило Филадельфию взглянуть на него.
- Ваша боль поутихла, милая? - спросил он тихим, хриплым голосом.
Филадельфия подумала, что выдерживать его взгляд - самое трудное, что ей когда-либо приходилось делать.
- Да.
- Прекрасно. Это была моя единственная цель, - сказал он и вышел из комнаты.
Когда он ушел, Филадельфия прикусила нижнюю губу. Значит, прикасаясь к ней, он хотел одного - снять боль. А она позволила себе распустить свои чувства и бессмысленно взбудоражила и себя и его. Мысль о том, что она оказалась такой дурочкой, вновь вызвала чувство стыда. Филадельфия застонала и села поглубже в шезлонг, ощущая себя очень юной, весьма неискушенной и очень смущенной.
- Это платье подойдет, - сказала миссис Ормстед, кивнув.
Филадельфия стояла перед зеркалом, а горничная Эми расправляла шлейф ее платья. Когда сеньор Таварес купил ей это черное шелковое платье, Филадельфия не могла себе представить, что у нее будет случай надеть его, но она должна была признать, что оно вполне подходит для выхода в театр. Конечно, если бы она жила под своим настоящим именем, то никогда не надела бы такое легкомысленное платье - ведь не прошло и двух месяцев со дня смерти ее отца.
Ее отец умер, и веселое настроение нарушила внезапная и острая боль. Как она могла забыть? Как могла чувствовать себя счастливой хоть на секунду, когда ее отец лежит в холодной темной могиле, а клевета все еще порочит память о нем?
Раскаяние отравило ее мысли. Она приняла участие в этом фарсе с благородной целью, но разве она чего-то добилась? Нет, она позволила вовлечь себя в бесполезное предприятие.
- В чем дело, дорогая?
При звуке сочувственного голоса миссис Ормстед Филадельфия оглянулась вокруг, стараясь скрыть слезы.
- Ничего, мадам.
- Сомневаюсь. У вас такой вид, словно вы перенесли неожиданный удар. Ваша лодыжка еще беспокоит вас?
- Oui, - откликнулась Филадельфия, хватаясь за подсказанное объяснение. - Но это пройдет, я уверена.
Гедда с сочувствием смотрела на молодую женщину.
- Наверное, я слишком рано вытащила вас из постели.
- О нет, мадам, вы совсем не вытаскивали меня. Я с радостью вылезла сама. Монотонность последних дней начала тяготить меня.
- Прекрасно, вы отлично выглядите, мадемуазель Фелис. - Она с одобрением отметила, как забраны назад волосы Филадельфии и закреплены букетиком из красных шелковых роз. - Эми хорошо потрудилась над вашей прической. Мне особенно нравится этот вьющийся сзади локон. Что ты сказала Эми?
Горничная зарделась.
- Я сказала, мэм, что я ничего не делала с волосами мамзель. Она сама причесала себя.
У Гедды расширились глаза.
- Зачем вы это сделали?
- Я не всегда пользовалась услугами горничных, - ответила Филадельфия, пожав плечами. Она не хотела, чтобы девушка заметила в тазике следы ее краски для волос. - Акбар многое умеет. Но, увы, он не парикмахер.
Миссис Ормстед оглянулась вокруг.
- Ах да, Акбар! Где этот несчастный дикарь?
Эдуардо шагнул из темноты алькова.
- К услугам, мемсаиб.
Глаза старой женщины снова расширились от удивления. Он был одет в той же манере, как и обычно, но цвет и материал его одеяния отличался. Его казакин из темной алой парчи спускался чуть ниже колен. Золотой пояс схватывал его талию. Тюрбан золотистого цвета был скреплен уже знакомой ей сапфировой брошью. Вместо черных брюк и ботинок на нем были белые шелковые шаровары и черные туфли. Но более всего привлекла ее внимание тяжелая золотая цепь, висевшая у него на шее, как знак отличия гофместера королевского двора.
Эдуардо медленно подошел к Филадельфии. Она выглядела еще более красивой, еще более желанной, чем когда он в первый раз увидел ее в этом платье.
- Я приветствую вас, мемсаиб. Я принес ваши драгоценности. - Он достал из кармана ожерелье. - Позвольте мне, - очень серьезно сказал он и застегнул ожерелье у нее на шее.
- Бог мой! - воскликнула Гедда Ормстед, увидев ожерелье во всем его блеске.
Филадельфия застенчиво дотронулась до драгоценности пальцем.
- Это все, что осталось от моих семейных ценностей.
- Колье Ронсар, - сообщил Акбар. - Нет сомнения, оно засверкает в свете вашей красоты, мемсаиб.
Взгляд старой женщины переходил с него на нее и обратно. Довольно странный разговор между слугой и хозяйкой. Он держался скорее как любовник, нежели слуга.
Филадельфия тоже почувствовала его взгляд на своих обнаженных плечах. Захватывающее дух ощущение, когда он оказывался рядом, сменилось чувством стыда. Она совершила ошибку, неправильно оценив его намерения. Больше этого никогда не будет.
- Пожалуйста, помоги мне с накидкой, Акбар, - смущенно сказала она.
Только когда его теплые руки коснулись ее кожи, она сообразила, что совершила ошибку, попросив его помочь ей. Он оказался так близко от нее, что ее обдал запах его одеколона. На какое-то мгновение она словно утонула в этих двух ощущениях - от его прикосновения и от его запаха.
- Ну что, дети, поедем?
Гедда улыбнулась, глядя, как они пошли с виноватым видом. "Ладно, - подумала она. - Пусть они, как дети, стыдятся посмотреть друг на друга". Хозяйка и ее слуга - все признаки достойного сожаления, но такого соблазнительного - и пагубного! - романа. Он должен быть задавлен в зародыше.
Бог не благословил Гедду Ормстед собственными детьми, но оставил ей материнские инстинкты, дремавшие под спудом сорок лет. Она точно знала, что надо делать. Фелис де Ронсар нужен подходящий кавалер, молодой человек из хорошей семьи и с небольшими деньгами, который покажет ей, что Акбар - хотя этот прохвост и очень красив - совсем не тот мужчина, какой ей нужен.
Гедда перестала хмурить лоб, вспомнив о своем племяннике, вернее, сыне племянника по линии ее семьи, общества которого она обычно избегала, разрешая ему только раз в году навещать ее во время новогодних визитов. Если память ей не изменяет, ему двадцать один год и он скоро заканчивает Гарвардский университет. Зовут его не то Гарри, не то Герберт, а может, Дельберт? Впрочем, это неважно. Она припоминала его приятным мальчиком с мягкими каштановыми кудрями и яркими серыми глазами. Если мать не испортила его своими поцелуями, а отец излишней щедростью по части денег, он может оказаться подходящей парой для Фелис. Надо поскорее устроить их встречу.
Когда экипаж миссис Ормстед подъехал к театру Бута, здание было залито светом газовых фонарей. Вылезая с помощью форейтора из экипажа, Филадельфия решила, что гранитный фасад театра, решенный в стиле итальянского Ренессанса, делает его одним из самых красивых зданий, какие она видела.
Следуя за миссис Ормстед, она прошла сквозь толпу элегантно одетых любителей театра в вестибюле. Незначительность своей фигуры миссис Ормстед компенсировала уверенностью, и толпа расступалась, пропуская ее. Филадельфия с улыбкой решила, что это похоже на то, как расступались воды Красного моря перед Моисеем.
Появление этой пожилой женщины с серебряными волосами на какое-то мгновение затмило ее спутников. И только когда театралы обнаружили, что вместе с миссис Ормстед приехали бородатый мужчина в тюрбане и прекрасная девушка, взоры всех обратились на Филадельфию. Но миссис Ормстед не дала никому и шансов заговорить с ней. Она повела свою компанию вверх по лестнице мимо прекрасных фресок на стенах и дальше по узкому коридору, ведущему к ложам.
И только когда она уселась в кресло в первом ряду своей ложи, Гедда Ормстед позволила себе улыбнуться Филадельфии.
- Все прошло хорошо. Конечно, мы не должны были приезжать до конца первого акта, но тогда не знаешь, о чем пьеса, а я люблю интересные сюжеты.
Филадельфия улыбнулась.
- А какую пьесу дают сегодня, миссис Ормстед?
- Понятия не имею, - отозвалась Гедда и подняла свой лорнет. - Сядьте в свое кресло, мадемуазель. Вас не видят те, кто сидит в первых рядах партера. Вот так, хорошо, а теперь снимите свою накидку. Акбар! Мадемуазель жарко, возьми ее у Фелис. - Отдав приказание, она направила свой лорнет и внимание на балкон. - Надеюсь, что те, кто здесь сегодня присутствует, заслуживают наших усилий, - добавила она.
Филадельфия избегала смотреть на Акбара, и поэтому, когда он нежно, но твердо сжал ее плечо (он хотел этим жестом укрепить ее дух), вызвал у нее раздражение.
- Мадам довольна, что может показать своих гостей?
Холодный тон молодой женщины заставил Гедду посмотреть на нее.
- Я обидела вас, мадемуазель? - Она положила свою маленькую мягкую руку на руку Филадельфии. - Я не хотела задеть вас, дорогая. Я ведь только старая женщина, которой нечем занять свои мысли.
Филадельфия пожала ее руку.
- Простите и вы меня, мадам. Я немного - как это у вас говорят - взбрыкиваю?
- У нас так не говорят, - заметила удивленная Гедда. - Это ведь термин скачек, не так ли? Откуда вы его знаете?
Филадельфия вспыхнула. Она сама не знала, откуда услышала это слово.
- Дядя мемсаиб был кавалерийским офицером и до сих пор содержит частную конюшню неподалеку от Дели, - сообщил Акбар из глубины ложи. - Разговоры за обедом часто касались скачек.
- Вот как! - пожала плечами Гедда. - Неприятная тема. Англичане могут считать себя сливками общества, но я считаю, что разговоры о собаках и лошадях не должны иметь места за обеденным столом, где присутствуют дамы. А теперь поверните голову к сцене, мадемуазель. Я вижу, занавес сейчас поднимется. Раз тухнет свет, вас уже не будет видно.
"Я напрасно беспокоюсь", - думала Филадельфия. В течение следующего акта она сидела смирно, положив руки на колени, выдерживая пристальные взгляды доброй половины зала. Ее ожерелье притягивало взоры. Успел ли сеньор Таварес назначить хорошую цену за свои драгоценности? Филадельфия все чаще ощущала на своей спине его взгляд. Когда она уже не могла больше выдержать это, то взглянула в его сторону.
Эдуардо стоял, выпрямившись, у портьеры, руки скрещены на груди, глаза прикрыты. Она уже тысячу раз продумывала случившееся, но так и не пришла к выводу, кого из них следует винить за те интимные моменты наслаждения, которые она испытала и из-за которых чувствовала себя в его присутствии в смятении. Сожалела Филадельфия только о том, что, казалось, он не замечал перемены, случившейся с ней. В будущем она должна помнить это. Он играл свою роль слуги, не больше и не меньше. Он не проявлял никакого личного интереса к ней.
Она и предположить не могла, что мысли Эдуардо были отнюдь не безмятежны. Он устал от своего маскарада. Щеки чесались под фальшивой бородой. Грим, наложенный на лоб, размывался. Он сожалел, что не выбрал для себя менее сложный грим, как, например, тот, который он придумал для Филадельфии.
Эдуардо приоткрыл глаза и удивился, обнаружив, что она смотрит на него. Ее глаза скользнули по его лицу, и она тут же поджала губы, чтобы они не выглядели такими полными и мягкими. Мысль о том, что его следует винить за эту перемену, уколола его сознание. Даже в темноте зала ее красота сияла. Понимает ли Филадельфия, как она прекрасна? Он в этом сомневался.