Пока Лиз старалась унять неистовое биение сердца, он расстегнул рубашку, и она с нетерпением ждала, когда наконец увидит мускулистый, как у Давида, торс. На темно-бронзовой груди не было ни единого волоска. Поначалу это очень удивило и озадачило Лиз, но теперь бледное, заросшее волосами мужское тело вызвало бы у нее лишь отвращение. Она шагнула вперед и принялась ласкать его мощную грудь, касаясь моментально затвердевших сосков.
- Теперь моя очередь, - сказал Алан.
Горячие пальцы нежно пробежали по ее шее, спускаясь все ниже, обжигая огнем блаженства, пока не скользнули в ложбинку грудей.
Почему нежные прикосновения рождают столь болезненные вспышки желания? Ощущая животом его возбуждение, Лиз завела руки за спину и расстегнула молнию.
Платье скользнуло на пол, и она осталась лишь в трусиках, ажурном поясе и черных чулках. Интимные детали туалета всегда действовали на Алана. Хриплый стон подтвердил, что ее выбор был верным.
- Как ты прекрасна! - шептал он, осторожно сжимая мощными руками ее грудь. Потом начал поглаживать круговыми движениями, едва прикасаясь к коже. Лиз с дрожью нетерпения ждала, когда его пальцы достигнут места, которое буквально сгорало от жажды ласки. Нежно-розовые соски мгновенно напряглись, едва он стал пощипывать и потирать их.
- Ты сводишь меня с ума, - прошептала она.
- Леди, это чувство взаимно.
Он слегка прикусил один сосок, продолжая ласково пощипывать и потягивать другой. Вид бронзовой щеки, припавшей к ее груди, отозвался в ней новым спазмом желания.
- Сильнее!
Зубы нежно сомкнулись вокруг соска, вызвав у Лиз волну наслаждения, граничившего с болью. Оторвавшись от одной груди, Алан тут же занялся другой. Когда оба соска набухли и покраснели, он откинул назад голову, любуясь плодами своих трудов.
Лиз опустила глаза и увидела, что брюки стали ему тесны.
- Лучше разденься, - сказала она, кладя руки себе на грудь.
Этот жест всегда выводил его из равновесия. Он сбросил одежду. Освобожденный член был так напряжен, что причинял ему боль, и Алан с трудом удержался от того, чтобы швырнуть Лиз на пол и овладеть ею. Но ведь самое сильное наслаждение состоит в возможно более долгом воздержании от наслаждения.
- Ты готов любить меня? - Ее глаза сверкали, в уголках рта затаилась манящая улыбка.
- Не совсем, ты еще одета.
- Ну, это секундное дело.
- Оставь чулки и пояс, сними только трусики.
Когда она выполнила его просьбу, он отступил на шаг и полюбовался результатом. Блестящие черные чулки и ажурный пояс оттеняли молочную белизну ее бедер, подчеркивали нежную округлость живота и впадину пупка. Алан не отрываясь смотрел на маленький холмик, покрытый завитками цвета темной меди. Не в силах больше сдерживаться, он поднял Лиз на руки, отнес на кровать и принялся исследовать места, к которым был прикован его взгляд, губами, языком, руками…
Ее соски набухли. Он слегка приласкал, и она тут же среагировала, начав гладить руками его член. Эти прикосновения довели его почти до экстаза. "Нет, нет, еще рано", - подумал он, стиснув зубы. Сегодня он должен доставить ей ни с чем не сравнимое наслаждение. Он осторожно отвел ее руку и положил на курчавый холмик. У него свело ноги от желания.
- Сейчас я вложу в тебя свой палец, - сказал Алан, - и я хочу, чтобы рядом с ним был и твой палец. Ты должна почувствовать то же, что чувствую я.
Раздвинув половые губы, он, как опытный гид, повел Лиз в глубину ее собственного естества, где было тепло, скользко и влажно. Ее тело напряглось, готовое к пароксизму страсти.
- Ты хочешь большего?
- Да, да, да!
Тогда он зажал два ее пальца своими и ввел все четыре внутрь, зачарованно глядя, как темная и белая руки все глубже входят в широко раскрытые ворота дворца страсти. Сначала Алан вводил пальцы на всю глубину и медленно, словно нехотя, возвращал обратно. Ее дыхание стало учащаться, и ему в такт он ускорил свои движения.
Приподнявшись на подушках, зачарованная Лиз наблюдала за приближением оргазма. Мышцы сократились, охватив сплетенные пальцы. Закрыв глаза и исступленно выкрикивая имя Алана, она достигла той степени наслаждения, когда дающий и принимающий сливаются воедино.
Волна схлынула. Он взял ее руку и начал целовать влажные пальцы. Потом, отодвинувшись в изножье кровати, он стал ласкать ее языком, К изумлению Лиз, в ней опять проснулось жгучее желание.
Алан в изнеможении лежал на подушках. Хотя витавший в спальне запах страсти был ему приятен, все же следовало встать и принять душ. Но у него не было сил. И судя по тому, как Лиз, свернувшись калачиком, прижалась к нему, сил не было и у нее.
Но время наслаждения прошло, настало время серьезного разговора, к которому Алан готовился много лет.
- Ты спишь?
Она заворочалась, придвигаясь к нему еще ближе.
- Почти. Ты знаешь, как убаюкать женщину.
- Давай сядем. Нам надо поговорить.
Она застонала.
- А это не может подождать до утра?
- Нет, не может.
- Будь умницей, дорогой, уже четвертый час, - пробормотала она, зарываясь лицом в подушку.
- Это очень важно, Лиз.
Вздохнув, она села, лениво потянулась и закинула руки за голову. Ее груди вызывающе поднялись.
- Вообще-то я не очень хочу спать.
Алана снова пронзило желание, но, решив не отвлекаться, он прикрыл Лиз простыней, закутав по самую шею.
- М-да, - протянула она, - кажется, это действительно серьезно.
- Да, серьезно.
За последние годы он сотни раз повторял речь, которую собирался произнести. Но теперь все романтические слова куда-то попрятались.
- Сейчас у твоего дома должна пастись дюжина лошадей, - выпалил он.
- Я думала, для одной ночи скачек вполне достаточно.
- Я говорю не о любовных играх. Когда индеец племени апачи хочет взять женщину в жены, в качестве приданого он приводит своих лучших коней. Я хочу взять тебя, Лиз.
Он ждал ее ответа. Но в спальне раздавалось только его хриплое дыхание.
- Я люблю тебя. Мне кажется, что и ты меня любишь.
Лиз окончательно проснулась.
- Конечно, я люблю тебя. Просто обожаю! Но мы никогда не говорили о браке. Я думала, тебя устраивает такое положение вещей.
- Раньше устраивало. Но теперь я хочу большего. Все должны знать, что ты - моя.
Она взвешивала каждое слово, которое собиралась произнести.
- Думаю, это будет не слишком мудро с нашей стороны. Мы же договорились, что наша личная жизнь останется нашим личным делом. Я очень много работала, чтобы ты стал звездой живописи. А ты хочешь, чтобы критики решили, что я делала это только из-за наших отношений? Брак был бы непоправимой ошибкой для нас обоих. Я - твоя. Ты это знаешь. Зачем же искушать судьбу? Мы так счастливы.
Алан стиснул зубы.
- Хорошие слова, Лиз. Хорошие, но очень глупые. В них нет смысла.
Она плотнее завернулась в простыню, словно желая защититься от него.
- Что за странная фантазия? Ты решил оставить после себя свою копию? Не забывай, я слишком стара, чтобы рожать детей. Ты хочешь завести семью? Но у нас уже есть семья. Художники нашей галереи - вот наша семья, а твои картины - лучшее наследство, чем дети, которых оставляет после себя большинство людей.
- Пустые слова.
- Алан, прошу тебя, не форсируй события.
Зная, что она великолепная актриса, Алан не слишком доверял той боли, которая прозвучала в ее голосе.
- Ты должен мне все объяснить.
- Это долгая история.
Ей придется открыть ему часть прошлой жизни, но только часть. Она не может рисковать, не может рассказать, кем является на самом деле. Привычка к обману стала ее второй натурой. Она создала себя так же, как Алан создавал свои картины. Вся ее жизнь построена на лжи. Как ей признаться в этом человеку, который больше всего на свете ненавидел лжецов?
- Я благодарна тебе за то, что ты никогда не интересовался моим прошлым. Многие думают, что я родилась в богатой семье и деньги упали на меня с неба. Это не так. Мои родители едва сводили концы с концами, у нас даже не всегда была еда. Отец - вечный студент, готовый жить на подачки благотворительных обществ. Поэтому я решила добиться успеха любой ценой. Любовь и брак не были частью моего плана. О том, что кто-то заполнит мою жизнь так, как ты, я даже не мечтала. До этого в моей жизни была только галерея. - Она заглянула ему в глаза, ища сочувствия. - Я люблю быть с тобой, люблю тебя, мне нравится делить с тобой мою жизнь.
- Лиз, меня совершенно не интересует прошлое. Меня заботит будущее. Как я понимаю, по-настоящему мы начали жить, только когда встретили друг друга. Остаток жизни я хочу провести с тобой.
- Для этого нам не обязательно жениться. Могут возникнуть неблагоприятные для дела осложнения, юридические накладки. Нам надо хорошенько подумать.
- Я уже подумал. Если ты хочешь, чтобы мы заключили брачный контракт, то я готов дать задание адвокатам.
- Ты уже все продумал, да?
В ее голосе прозвучало легкое раздражение.
- Попытался. Я давно хотел, чтобы ты стала моей женой, только ждал, когда смогу положить к твоим ногам весь мир. - Он с такой силой сжал кулак, что на его руке вздулись мышцы. - Теперь весь мир у меня в кулаке. Он - твой.
Он понимал, что говорит нескладно, но разговор зашел в дебри, о существовании которых он раньше не догадывался.
- Дорогой, ты же знаешь, как много времени отнимает у меня галерея. Я не слишком подхожу для брака. - В ее голосе появилась соблазнительная хрипотца: - Ты должен признать, что сделал из меня очаровательную любовницу.
Черт бы ее побрал. Он встал с кровати и начал ходить взад-вперед по спальне, не обращая внимания на свою наготу.
- Ничего не могу понять. Ты говоришь, что любишь меня. Значит, это ложь?
Ее глаза сверкнули негодованием.
- Конечно же, нет. Оставь наконец свой тон. Каким образом твое многолетнее желание стать моим мужем связано с твоей гордостью?
Алан застыл на месте и посмотрел на нее так, словно никогда ее не видел.
- А как связано твое нежелание выйти за меня замуж с твоей гордостью? В чем дело, Лиз? Индеец недостаточно хорош для тебя?
Она побледнела и отвернулась, не в состоянии перенести боль, которую ему причиняла. Но сказать правду было еще страшнее.
- Значит, дело именно в этом? - Голос его зазвенел.
Ему было горько и больно, он сразу вспомнил тысячи обид, отравивших его юность.
- Как ты смеешь так говорить? Как ты смеешь так думать? - запротестовала она. - Есть вещи, о которых ты не знаешь…
- Я знаю все, что мне надо было узнать, - грубо оборвал он. - Великая Лиз Кент не может снизойти до брака с индейцем, ты ничем не отличаешься от других белых женщин. Какой же я дурак!
Алан ненавидел себя за то, что позволил ей взять над собой такую власть.
Отбросив простыню, Лиз бросилась к нему, но он отшвырнул ее от себя.
- Ради Бога, Алан, не делай этого!
Тот подошел к креслу, на которое несколько часов назад беззаботно бросил одежду, и начал одеваться.
- Это была лишь моя дурацкая мечта, но теперь я все понял.
- Вернись, - умоляла Лиз, протягивая к нему руки. - Мы оба сейчас расстроены. Утром ты все воспримешь по-другому. Ради Бога, Алан, этого не может быть!
- Теперь между нами не может быть ничего другого.
Надевая рубашку, он бросил взгляд на коробочку с колье.
- Береги ожерелье. Оно очень дорогое. Но женщины вроде тебя всегда обходятся недешево.
Потом схватил пиджак, направился к двери, обернулся на пороге и в последний раз взглянул на нее. Лиз прижалась к кровати, ее обнаженное тело дрожало. На миг в нем опять возникло желание. Он с трудом отвел от нее глаза и вышел.
Мечта рассеялась.
Услышав, как хлопнула дверь, Лиз громко зарыдала. Она упала на кровать, обняла подушку Алана и прижала ее к себе. Они ссорились и раньше, но такого еще не было. Господи, если бы она могла ему все объяснить! Но она не могла. Он верил в честность, как в Бога, а вся ее жизнь - сплошная ложь, хорошо разыгранный спектакль.
Если бы повернуть время вспять. Ей следовало бы все рассказать ему много лет назад, до того, как они стали любовниками. Бог свидетель, она хотела, но потом отказалась от этой мысли. Тогда Алану нужна была ее сила и вера в миф Лиз Кент так же, как сейчас ей необходимо верить в то, что он безраздельно любит ее и обязательно вернется.
Лиз не обращала внимания ни на слезы, бегущие по щекам, ни на пронизывающий ночной холод. Алан ушел, Алан ее покинул. Она не желала осознавать безмерность постигшего ее горя. Тело еще помнило его неистовые ласки. Она по-детски, словно ища защиты, свернулась калачиком.
Алан. Алан.
Она страшно обидела его, но боль утихнет. Завтра или послезавтра он обязательно вспомнит, что они значат друг для друга. И обязательно вернется.
Так должно быть.
Глава 4
15 октября 1988 года
Алан Долгая Охота допил кофе и, откинувшись на спинку кресла, глядел на пустыню, окружавшую дом. На его ранчо не было ни искусственных лужаек, ни клумб, пусть такими глупостями занимаются англосаксы, нет, его двор представлял собой участок каменистой, припудренной песком земли, на которой росли лишь кактус, мескитовое дерево и другие скудные прелести пустыни, так любимой Аланом, которая простиралась до холмов вдали.
- Что ты решил насчет завтрашней выставки? - пророкотал Хэнк Сущая Радость. Его голос прозвучал в утренней тишине особенно громко.
"До чего же этот навахо похож на заботливую наседку", - подумал Алан.
- У тебя столько же прав пойти на ее открытие, как и у всех остальных, - не унимался Хэнк.
Он был почти двухметрового роста, с могучим торсом, покрытым слоем жира. Широкое скуластое лицо с маленькими карими глазами рассекал тонкий нос. Внешность Хэнка казалась устрашающей, хотя Алан знал его как человека добрейшей души. Их дружба началась, когда Алан пришел учиться в индейскую школу Феникса, где Хэнк преподавал рисование. Тогда они были учеником и учителем, а теперь - близкими друзьями.
Алан пожал плечами.
- Вряд ли я готов к встрече с Лиз.
- Конечно, тебе чертовски больно, что она отвергла твое предложение. Если честно, то я никогда не понимал эту женщину. Да и не только эту. Но завтра ты будешь представлять не только себя. Ты будешь представлять свой народ. Там будет полно репортеров, и, черт возьми, ты не имеешь права пропустить эту выставку.
Алан прошелся по дворику, подняв лицо к солнцу, словно прося у него благословения.
- Я не смогу больше работать с Лиз, - бормотал он.
На лице Хэнка появилось выражение изумленно-недовольное, и огромный навахо стал по-настоящему страшен.
- Не смей так говорить! Лиз - твой дилер номер один. Деловую сторону она знает гораздо лучше тебя.
Хэнк, безусловно, прав, но от этого не легче. Алан тяжело вздохнул. Он не встречался с Лиз несколько недель, даже заплатил большую сумму транспортной компании, чтобы картины упаковали и доставили в галерею.
Шум отодвигаемого кресла отвлек Алана от невеселых мыслей.
- Поеду в город, куплю что-нибудь поесть, - сказал Хэнк. - Тебе ничего не надо?
- Нет, спасибо. Я еще посижу здесь немного, Мне надо подумать.
Хэнк сочувственно похлопал друга по спине.
- Ну, до скорого.
Когда его шаги стихли, Алан сел за стол и налил вторую чашку кофе. Лиз. Черт бы ее побрал. Все это время он думал только о ней. Он не забыл о своем огромном долге, вернуть его он мог только в том случае, если они продолжат свои деловые отношения. И не важно, насколько болезненно это будет лично для него.
Слава, успех, богатство. Все блага, которыми он теперь наслаждался, начали сыпаться на него с того дня, когда он, малоизвестный, но полный больших ожиданий, переступил порог галереи Лиз Кент и показал ей репродукции своих работ.
- Нам есть о чем поговорить, - оживилась она.
Алан вспомнил, как изо всех сил пытался сохранить бесстрастность, хотя готов был кричать от радости. Наконец-то! Он месяцами ходил из одной галереи в другую, понимая, что его работы хороши, во всяком случае, намного лучше тех, которые он видел на выставках. Но большинство дилеров не удосужились даже взглянуть на его картины, стоило только им увидеть цвет его кожи, потертые джинсы и рваные башмаки.
Эти сукины дети лишь пожимали плечами и говорили, что у них нет места. Другими словами, они не хотели представлять индейского художника, пока он не сделает себе имя. Алан был уверен, что не очень-то чувствителен к неудачам, тот, кто провел детство в резервациях, не может быть чувствительным. Но бесконечные отказы едва не доконали его. Может, дилеры правы? Может, он много лет морочил себе голову?
Он не первый парень, вернувшийся из Вьетнама с утраченными иллюзиями. Если бы не Хэнк, Алан, пожалуй, сдался бы. Именно Хэнк заставил его попытать счастья у Лиз Кент, которая, несмотря на недавнее появление в Скоттсдейле, уже прославилась беспощадностью своих оценок и не задумываясь отказывала тем, кого считала недостаточно талантливыми.
Алан не ожидал, что она уделит ему столько времени и даже пригласит его в свой кабинет. С первого взгляда он был поражен ее красотой. Как косноязычный идиот, он стоял на пороге и думал о том, что заложил бы душу за возможность написать ее портрет. Потом она повела его по галерее. Идя следом, Алан пытался угадать, сколько ей лет. Двадцать пять? Тридцать пять? Он терялся в догадках. Индейские женщины расцветали к пятнадцати годам. В двадцать у них уже было по двое-трое детишек, фунтов тридцать лишнего жира, глубокие морщины от многочисленных забот.
Глядя на упругие ягодицы, он испытывал танталовы муки. Она неожиданно остановилась и повернулась к нему лицом. Алан вовремя успел сделать шаг назад, с болью сознавая, что белым женщинам неприятно прикосновение краснокожих мужчин. Даже случайное.
- Как вам моя галерея? - спросила Лиз.
- Хорошая галерея, - бесстрастно произнес он, отступив еще на шаг.
- Только и всего? - нахмурилась она. - Я вложила всю душу в реконструкцию здания. Это помещение напоминало курятник, но я без колебаний заплатила требуемую сумму. Итак, что вы думаете теперь о моей галерее?
Лиз широким жестом обвела помещение с белыми стенами, высоким потолком и натертым до зеркального блеска полом.
Алан проследил взглядом за ее рукой.
- Думаю, эта роскошь стоит уйму денег, - искренне ответил он.
- Уйму денег! - взорвалась Лиз. - Вы только и думаете о деньгах. Это же подлинный индейский декор!
Он даже не удосужился скрыть нахлынувшую враждебность.
- Да что вам известно о подлинном индейском декоре? Вы когда-нибудь бывали в домах резервации?
- Не будьте смешным. Я не знаю никого, кто живет в резервации.
- Теперь знайте, леди. У большинства апачей нет электричества и водопровода. Да и стены в домах не очень белые. Семьи, в которых по четверо, а то пятеро детей, считают за счастье, если у них есть пара кроватей и несколько стульев. Вот вам и подлинный индейский декор. А это…
- Вы всегда так очаровательны? - В голосе Лиз послышался металл, и Алан понял, что все кончено.