- Убирать квартиру, - он загибал пальцы, - все, кроме моего кабинета! Ходить за покупками, готовить, причем вкусно и разнообразно! Ну, мыть посуду, чтобы чистое белье было и прочие мелочи… И вот тогда!.. Тогда я, возможно, стану тебя любить. Нетерплю это слово - затерли его, как… Ты встаешь или будешь валяться до завтра?
- Помоги мне, - пролепетала Тинка, - у меня нога подвернулась.
- Вот теперь у нее подвернулась нога! - обратился как бы к аудитории Казиев. - Какая же слабая молодежь выросла!
Он рывком поднял ее с пола и усадил в кресло. Нога и вправду распухла в колене.
- Какая ты неприспособленная, изнеженная, что за жена из тебя выйдет! Не знаю…
- А можно нанять домработницу, вот у Алены…
- Домработницу! - загремел Казиев. - Да ты, золото мое, думаешь, что я - миллионер! А я - средний служащий. Вышел фильм - слава богу, есть деньги на некоторое время, нет - на нет и суда нет. Ты идешь готовить отбивные?
- Нет, - подумав, ответила Тинка. - Давай лучше поедим в ресторане…
Казиев устал играть и притворяться.
Он взял из вазы грушу и кинул ее Тинке:
- На, ешь, раз ничего не умеешь. А в ресторан мы не пойдем, потому что у меня сейчас слишком мало денег, чтобы платить бешеные бабки за какую-то дрянь, когда дома у меня лежит в холодильнике…
Он опять взорлил и еще долго распространялся о чем-то подобном, а Тинка, съев грушу и боясь взять вторую, решила, что надо уходить.
- Я пойду… - прошелестела она, совершенно ослабевшая от голода и нравоучений Казиева.
Какой же Тим бывает злой, подумала она вдруг. А он ущипнул ее за сосок, отчего она уже готова была лечь на тахту и стягивать трусики. Но Казиев устал, и все же не тридцать ему, и даже не сорок… Он молча открыл ей входную дверь, сунув под мышку пакет с "бумажками". Фотографию оставил себе.
Сразу же за воротами Тинка купила у уличного торговца жуткий пирожок с сосиской, наверное, недельной давности и, запивая слезами, съела эту каменную гадость с таким счастьем, будто отбивную у Казиева. Который в этот момент именно это и делал, ел отбивную. В микроволновке он моментально разогрел ресторанный обед - иной раз он себе это позволял, и сейчас, в одиночестве, наслаждался горячей, ароматной едой.
13.
О том, что она побывала у Казиева, Ангел подругам не рассказала, не хотелось. Рукопись пока засунула в прихожей в комод. Ангел, посмотрев на Тинку, удивленно спросила:
- А что это ты с пакетом ходишь?
Тинка покраснела и пробормотала, что совсем о нем забыла… Тинка хихикнула, только Ангел даже не улыбнулась. Никак не могла она пережить свой позорный поход к Казиеву.
"А вообще, - подумала она, - я же решила уехать? Решила. Вот и надо уезжать. Отнесу старику его бумажки, возьму паспорт… Хватит с меня всего. В свой Славинск, к своим. А Леонид Матвеичу расскажу про его "друга", "великого" Казиева!"
Тинка вышла, чтобы отнести на кухню пакет. Там достала рюкзак и высыпала на пол бумажки из пакета. Фотографии не было! Тинка села на пол и перебрала все. Ее прошиб холодный пот. Что она теперь скажет? А ничего. Положит сейчас все бумажки, а там пусть Ангел разбирается: может, это она сама потеряла фотку, когда бежала от старика. Она, Тинка, какое отношение имеет к рюкзаку Ангела? Никакого. Ведь какая Ангел хитрая! Ничего не сказала им об этих листках и фотографии! Сама хороша! Но все же Тинка расстроилась. Всегда она виновата! Вечно ее преследуют неприятности, а она? Да она ничего такого не делает! И вообще, пошли все они (кто - "они"?) к черту! И, слизывая языком слезы, появившиеся от жалости к себе, Тинка стала развязывать рюкзак. Она жутко волновалась, хоть и уговаривала себя, что ни в чем не виновата, всё - "они", которых, время от времени, она посылала, куда подальше. И когда перед ней выросла фигура Ангела, Тинка сидела на полу, как кукла, раскинув ноги, с рюкзаком в руках… По мокрым щекам шли темные разводы туши. Ангел же увидела перед собой страннейшую и удивительную картинку: Тинка что было сил разматывала ее рюкзак, а на полу валялся пакет и лежали какие-то листы… Не какие-то! Нет! Те, которые она взяла у старика! Что нужно Тинке?
- Ты что делаешь? - заорала Ангел.
Может быть, она так бы и не заорала, если бы не последние события, которые надорвали ей нервы.
- Ты зачем в мой рюкзак лезешь, а?
Ангел подняла с пола листки.
- Это мои листки, почему они у тебя?! Ну ты, сучка мелкая! Давай, колись! - И схватила Тинку за волосы.
Та завизжала. Появилась Алена. Ей не слышны были крики, но что-то ей показалось неблагополучным, и она пошла разыскивать исчезнувших подруг.
- Девочки, куда вы?.. - начала было она, но, увидев всю мизансцену, испуганно спросила: - Что здесь происходит?
Тинка кинулась ей на грудь, обняла за шею и истерично забормотала:
- Алена, спаси меня от этой сумасшедшей! Я боюсь ее! - И спрятала мокрое лицо на груди у Алены.
Алена как-то и сама побаивалась Ангела, и сразу, и теперь тем более. Непонятная ее история со стариком… В ней есть какая-то тайна. И чего она налетела на Тинку?.. Алена обратила внимание на бумаги, разбросанные по полу, рюкзак, снятый с крючка… И она повторила:
- Что здесь произошло? Мне как хозяйке дома кто-нибудь расскажет?
Она сделала строгий вид. Но какой у нее строгий вид! Кто ее боится! Нет у Алены защиты.
- Рассказывай, - грубо сказала Ангел Тинке и, обращаясь к Алене, пояснила: - Я знаю столько же, сколько и ты, Алена…
Тинка молчала, только всхлипывала и не отрывалась от Алены. Надо было брать ситуацию в руки. Не милицию же вызывать?
- Девочки, мы - не чужие друг другу, мы - друзья, и надо во всем разобраться.
Ангел хмыкнула.
- Да, друзья, - повторила Алена, - идемте в гостиную. А ты, Тинка, перестань реветь и отлепись от меня. Ангел тебя бить не собирается, да и я не позволю. Ты - такой же мой гость, как и она.
Она оторвала руки Тинки от своей шеи, вытерла ей лицо платком и, обняв за плечи, повела в гостиную. Ангел секунду подумала: "А пошли вы все!.. Взять рюкзак, рукопись и уйти. Пусть что хотят, то и делают со всем этим стариковым барахлом". Но Алена прихватила с пола листки. Вздохнув, Ангел пошла за ними.
Они расселись, как прежде, для чаепития.
- Тина, - обратилась Алена к подружке, которую, несмотря ни на что, любила, - скажи, зачем ты лазила к Ангелу в рюкзак?
Меж тем Ангел развязала тесемку рюкзака и вытащила оттуда свернутую "Комсомолку". Тинка со страхом смотрела на это.
- Вот, - сказала Ангел, - видишь, Алена, это она всунула вместо того, что там лежало, а сегодня хотела все подложить на место… Я помешала. Зачем это ей? Объяснить-то можно? Или нельзя?
Тинка была из тех трусих, у которых никогда не возникает даже болезненное "безумство храбрости", она была из тех, у кого от страха заходит "ум за разум" и человек может впасть в истерику или войти в ступор или находиться в состояние бреда.
У Тинки наличествовало, пожалуй, все.
- Это Родины документы! Мне Тимоша сказал! Он велел мне взять их и принести ему - начала она на крике, - чтоб посмотреть! И сказал, что это ты их взяла… - тут Тинка полными слез глазами, огромными от ужаса, глянула на Ангела. Та только усмехнулась.
Тинка дрожащим пальцем показала на бумаги, лежащие на столе, они яйца выеденного не стоят, сказал Тимоша, и это совсем не то. Последнее она прошептала и замолчала, казалось, навеки. Ангелу очень хотелось посмотреть, что же в этих бумагах, но ведь она как бы должна знать - что?.. А она - не знает, потому что дура и только тем и занималась, что страдала по Максу. Алена, принявшая на себя роль третейского судьи, взяла бумаги, сложила их ровненько и стала читать. Она читала, Тинка подвизгивала с плачем, которого, по правде, уже не было, Ангел со скрытым интересом следила за Аленой, у которой по мере чтения менялось лицо. Из равнодушного - в заинтересованное, потом в жалостливое, и вдруг у нее из глаз потекли слезы.
Алена неожиданно зло посмотрела на Тинку:
- И это твой придурок Казиев назвал дерьмом? - Она задумалась на минуту… - Нет, он не придурок! Он решил тихо-тихо прибрать все к своим рукам, я думаю… А ты, Тинка, дурочка, и твой Казиев отлично это знает и знает, что ты разнесешь его мнение о рукописи на весь свет… А он поставит фильм, и это уже будет его фильм. Подумаешь, какой-то старик там что-то… Да он этого старика купит-перекупит!
- Не купит и не перекупит, - обронила Ангел.
- Ты знаешь, что здесь? - спросила Алена, и Ангел честно покачала головой.
- Ну и дура?! - удивилась Алена. - Ну вы, девки, и дуры! Если б я хоть что-то знала! Но ведь ты ничего нам про это не сказала! - уничтожающе посмотрела она на Ангела. - Чье это, вообще? Кто это написал?.. Я не о письмах, я о сцене (в это время Ангел схватила листки и стала читать, к ней пристроилась Тинка, боязливо подглядывая через плечо)… - Кто-нибудь из вас знает?
- Я знаю… - ответила замедленно Ангел, - только, наверное, не все… Я это взяла у старика, когда он отнял у меня паспорт и рукопись Леонид Матвеича!..
- Так это не Леонид Матвеич написал?
- Нет…
Тинка пискнула:
- Прочти, Ален, вслух. Я не разбираю, мелко…
Алена прочла им сцену в загоне у Хуана и коротенькое письмо.
Ангел и Тинка сидели пришибленные. Потом Алена сказала:
- Надо вернуть это старику. Он-то знает, чье это. Больше мы сделать ничего не можем.
- Но как же… - пролепетала Тинка, - а Тим сказал…
- Молчи о своем Тиме! Я думаю, что он в самом скором времени разыщет старика и заберет у него все остальное… Девочки, это такой фильм! Все будут плакать!
- Этот материал или роман, или как там, сценарий, старик хотел продать Роде, - начала Ангел, - я понимаю теперь. Меня взял для прикрытия… Кого-то он боялся! И боится до сих пор. Теперь, что ему продавать без этих листков и писем. А где фото? - заорала она снова на Тинку.
Та захныкала:
- Я не знаю…
- Такое фото! Два молодых мужика и девушка, такая красавица!.. И все на берегу моря. Смеются… - Ангел говорила так, будто сама побывала там, на этом берегу. А она просто представила, что та дама - она, а один из мужчин - Макс. - Старик сказал, что там, на снимке, он сам…
- Да ты что? - потрясенно вскрикнула Алена.
- Такой дряхлый гриб? Не может быть! - заявила Тинка, воспринимая любого старого человека вечно таким, какой он сейчас. Не хватало у бедолаги воображения.
Затрещал мобильник.
Алена взяла трубку:
- Тину? Сейчас.
Передавая Тинке телефон, Алена просипела:
- Этот, твой… Соглашайся на все, а там будем думать. Может, поборемся с ним, а? Девчонки? Жаль, если такому попадет это.
Что умела делать Тинка, то умела - мгновенно преображаться. Только что сидела зареванная, жалкая и вот уже стряхнула с себя все в одну секунду и томной красавицей протянула:
- Да-а, я слушаю вас…
Улита Ильина пребывала в некоторой панике.
Вчера главный режиссер театра, старательно изображая благожелательность и просто извиваясь от восхищения этой своей такой явной благожелательностью, пригласил Улиту к себе в кабинет. Она знала - зачем. Догадывалась. Главреж, вперясь своими синими глазами в ее лицо, горестно сказал:
- Дорогая, любимая наша Улитушка!..
"Давай, не тяни резину", - подумала Улита с отвращением, она знала, сколько еще всякой мути придется ей выслушать, прежде чем услышит фразу, ради которой и разыгрывается вся эта комедия.
- Любимая Улита! - продолжал он меж тем. - М-м, я запамятовал, какая у вас последняя роль?
- Сиделка с тремя словами, - ответила Улита.
- A-а, да, да… - засмущался режиссер, - как вам в этой роли?
- Прекрасно, - ответила Улита, - весьма комфортно. Никто не замечает.
- Конечно, это не для вас, я понимаю, - заохал, чуть не зарыдал главный, - но вы сами видите, что за зритель у нас, наш театр мало кто понимает, и мы переживаем сейчас не лучшие дни. Надо что-то придумывать…
Улита почувствовала, что изнемогает, что готова вцепиться в остатки когда-то пышной шевелюры режиссера и заорать, как торговка: "Да не жуй ты, блин, жвачку, давай, говори - увольняешь? Ну и отлично!" В таком театре, с таким Главрежем, такими пьесами и постановками служить стыдно! Стыдно, однако пришлось. Улита встала, одернула пиджак, как солдат-старослужащий кителек, и сообщила:
- Все мне ясно, господин режиссер, я увольняюсь. Но заметьте, я увольняюсь сама. Увольняюсь, потому что собиралась это сделать. Немыслимо, чтобы заслуженная актриса, звезда экрана, в помоешном театре, в помоешных тряпках "играла" сиделку с тремя словами! Пока, привет всем.
Главный остался сидеть с полуоткрытым ртом, а она уже шла по коридору, даря сияющие улыбки направо и налево. И вслед слышала шип: "Чего он ее не выгонит? Ведь играть ей нечего, а она все ходит и ходит…"
И вот теперь она сидит и рассуждает на тему, есть ли что-нибудь, что можно продать за более-менее приличные деньги, чтобы запереться в доме, никого не впускать и прожить автономно хотя бы месяц. Отмокнуть. Но она курит "Кэмел", иногда выпивает, и не тридцатирублевую водку, покупает апельсины и кофе… "Мадам, вы скоро с рукой пойдете! - подумала Улита совершенно серьезно. - Родных - никого. Подружки такие, у которых спросить в долг можно, а вот взять - нельзя. Столько отговорок, и все, как говорится, настоящие". Она обвела комнату глазами, что может хоть что-то стоить? Ничего. Все мелочи, ерунда, дешевка… Так они с мамой жили, так потом жила мама. Когда они с Казиевым получали хорошие деньги за фильмы, то шел гулеж на неделю, и к нему пристегивался каждый, кто хоть каким-то боком был на съемках или еще как-то. Казиев, она сильно подозревает, не такой, как она. Он вечно что-то нес на книжку, и загашник у него всегда был. У него-то сохранились денежки на жизнь, но сейчас творческие дела его плохи - сценария нет и, видимо, не будет. Исписался… Она засмеялась. Если попросить у него? Нет, дорогуша, это даже во сне не дай бог увидеть! А мальчик Макс отдал бы все. Но он ни на секунду не должен усомниться в ее благополучии. Нельзя. Уж если она звезда первой величины в его глазах, должна такой и оставаться.
"До какого времени оставаться-то?" - спросила она себя. И ответила с грустью: "Срок подошел, надо закругляться…"
А дальше? Пустота, которая потихоньку начнет наползать и вдруг хлынет, как наводнение, и поглотит это прекрасное, как она называет, - "нежно-паралитическое" чувство любви. Небесной любви.
Чистая правда. Такого она не встречала никогда и ни у кого, и до сих пор, каждый раз, когда Макс входит и садится по привычке на ковер у ее кресла, она обмирает от изумления. Так что же продать?..
И тут в ее разболевшуюся голову пришла совершенно крамольная мысль. Отца она своего не знала. Знала только, что он "где-то далеко работает" и потому не может их навестить, и все друзья у него там же, поэтому к ним никто не приходит, только иногда мама ездит за какими-то посылками, но очень редко. У них даже не было его фотографий… И однажды мама на нудные приставучие Улитины вопросы о папе сказала, что папы давно нет, он погиб, летел на самолете, самолет разбился… Так что ты его не жди. А на вопрос, кто он был, ответила коротко - летчик. Мама как-то не грустила по нему, никогда не вспоминала. Не говорила, к примеру, что папа бы сейчас был тобой недоволен (или наоборот - доволен), так что его как бы никогда и не было. И Улита по нему не грустила, потому что не знала его и не любила. Один раз Улита видела, как мама плакала. Это было, когда она сама была уже девица лет двенадцати. Пришли какие-то двое военных, закрылись с мамой в комнате и потом позвали ее. И они вместе - и военные тоже - пили чай с конфетами, каких она никогда не видела в магазине, не то чтобы пробовала, с тортом и еще чем-то вкусным, она уже, по правде, не помнит, что это было. Один из военных, черный, с бородкой, ей пару раз подмигнул. Улита расстроилась, потому что считала, что она уже вполне взрослая, чтобы ей так подмигивать. И старалась от него отворачиваться, не признаваясь себе, что он ей понравился, хотя был совсем не такой молодой. Когда военные ушли, мама молча встала, взяла с туалетного столика две красные коробочки и раскрыла их перед Улитой.
- Это то, что твой отец заработал. - И вот тут мама заплакала.
В коробочках лежали Звезда Героя и орден Ленина. Улита ахнула от неожиданности. Такой высокой награды удостоился ее отец, которого она никогда не видела и не знала. Мама ничего больше не сказала, а Улита заплакала вместе с ней - так, за компанию, а не потому что испытала какие-то чувства.
Мама была учительницей истории в школе, поэтому жили они очень средненько, пока Улита не начала сниматься и пока не пришла к ней слава. "Хорошо, - вдруг подумала Улита, - что мамы уже нет, она бы жутко расстроилась, увидев одинокую дочь в возрасте без гроша в кармане и без работы".
Крамольная мысль Улиты заключалась в том, что она решила отцовы награды - Звезду и орден Ленина - продать. Она слышала, что они сейчас очень ценятся на "черном рынке". А где он, тот рынок? Найдет! Чего они лежат годами, десятилетиями, место пролеживают? Никому они не нужны, если по правде! Только не сделала ли это раньше нее - мама? Ну продала так продала, что поделаешь!
Улита помнила, что в тот же день мама положила их в коробочку из-под конфет и засунула в шкаф, под белье. С тех пор они обе ни разу не доставали коробочку. Улита нашла коробочку не под бельем, а в старом чемодане с ненужными вещами, безнадежно заглянув туда. Ордена были целы. Интересно, маме могла бы прийти в голову такая идея - продать ордена? Нет. Звезда сияла так, будто ее вчера вручили в Кремле. Сколько это стоит? Надо спросить у Макса, он все про "сегодня" знает, сказать, что приятельница интересуется…
В дверь тихо позвонили. Улита вздрогнула. Она никого не ждала. Это кто-то чужой… Нужен ли он, этот человек, ей сейчас? А вдруг как раз и нужен! Она открыла дверь, не подумав, что на столе у нее лежат орденские знаки, что сама она в теплом халате…
На пороге стояла небольшого роста элегантная женщина в притемненных очках, с остреньким носиком, как у любопытной птички.
"Боже Милостивый, это же мама Макса! - подумала Улита с ужасом. - Что-то будет? Конечно, будет, поскольку мама явилась без звонка и вообще без приглашения, за что, правда, долго извинялась. Как же она ее нашла? Неужели Макс?!" Улита подумывала уже, а не послать ли ее?.. Отметила, что мама - молода, что одета в костюм явно от кутюр - сине-лиловый, с "бабочкой Олбрайт" на лацкане. И что все это, вместе с некрасивым умненьким лицом, густыми, собранными в хвостик волосами, - создает образ современной деловой женщины, которая может все - как перефразировано из Некрасова - "и пол помыть, и песню спеть, и посадить, если надо"… А она перед этой птичкой стоит как засватанная деревенщина - громоздкая, в теплом халате не первой модерновости.
- Я сейчас, простите, - извинилась Улита, кивнула на комнату, - проходите, пожалуйста, - вспомнив, что ордена валяются на столе, постель не убрана, хорошо, что вчера белье постелила новое почему-то, красивое - захотелось красивой жизни! И к месту.
Улита пошла в ванную, где у нее был запасной "гардероб" в стенном шкафу.