– Каждый год на Рождество бабушка обязательно устраивала праздник. Рассылала приглашения всем, и все приходили. Мы с дедушкой весь месяц готовились к празднику. Нам надо было отыскать самую лучшую рождественскую елку, заготовить достаточно дров, чтобы разжечь большой костер на озере. Основная его часть никогда не замерзает, но некоторые рукава могут замерзнуть. Я помню, как в декабре дедушка каждый день ходил проверять толщину льда. Если она достигала четырех дюймов, нам разрешали кататься на коньках. В тот день, когда дедушка объявлял, что уже можно, я чувствовал себя счастливее, чем на Рождество. Я помню этот лед, такой прозрачный, что казалось, будто ты катаешься над водой по стеклянной поверхности. Зимой сюда было трудно добираться, но все равно на Рождество у Стоунов собирались все. Бабушка запрещала приносить подарки. Говорила, что каждый гость подарок уже сам по себе. И к нам приходили все соседи, жившие в радиусе нескольких миль отсюда. В обход бабушкиного запрета на подарки, женщины приносили пироги, домашний хлеб и банки с разными домашними заготовками. Многие семьи готовили веселые представления. Мы наедались до отвала и пели песни. Всю ночь на озере горел костер, устраивались снежные битвы и конкурсы на лучшего снеговика. Почти всегда гости приезжали с намерением остаться на несколько дней, привозили с собой спальные мешки, которые раскладывались прямо на полу. А наутро праздник продолжался.
Джефферсон говорил, и казалось, что в нем оживает какая-то забытая часть его самого.
– Звучит просто прекрасно, – мечтательно произнесла Энжи. – А что случилось с праздником потом?
– Когда мы переехали в город, стали устраивать его в уменьшенном варианте. Бабушка с дедушкой старели, дети вырастали и разъезжались. И все постепенно угасало.
Джефферсон замолчал, и они еще долго сидели в полной тишине.
– Вы не против немного прогуляться? Хочу вам кое-что показать.
Но, даже подав ей руку, он сомневался, правильно ли поступил, пригласив ее. Джефферсон еще никогда никому не показывал свое тайное место. Хейли не захотела бы идти туда. Она постоянно жаловалась на ямы и ветки, цеплявшиеся за одежду, и очень боялась встретиться с медведем, волком или пумой. Он повел Энжи по тропе, которая довольно сильно заросла, но все еще оставалась пригодной для ходьбы, потому что по ней ходили звери. Несмотря на нараставшую послеполуденную жару и совершенно неподходящую обувь – пара легких шлепанцев, – она мужественно поднималась за ним по лесистому холму.
Через час ходьбы тропинка оборвалась у водопада из отвесной скалы, поднимавшейся над ними на пятьдесят футов. Вода попадала в необыкновенно красивое зеленое озеро.
Но Джефферсон смотрел не на водопад, который видел тысячи раз, а на Энжи. У нее было лицо человека, увидевшего чудо.
– Это самое красивое место на свете, – призналась она.
После долгого подъема они устали и заметно вспотели. Он снял рубашку.
– Готовы искупаться?
Она колебалась, но потом подхватила подол самодельной накидки и сняла ее. Джефферсон почувствовал, как у него отвисла челюсть, и поспешил закрыть рот, приказав себе отвернуться. Но не смог.
– Вы уж меня простите, в "Эмпориуме" ничего другого не нашлось.
Простите? Да она просто богиня. Видение. Ему пришлось нырнуть в воду, чтобы отделаться от колдовского впечатления, которое она производила в своем крошечном красном бикини в горошек. Когда он вынырнул, она стояла на краю озера, обхватив себя руками. Смущенная богиня.
– Идите сюда! – крикнул он.
Энжи тронула воду носком ноги и совершенно небожественно взвизгнула. Он подплыл и, зачерпнув воды, плеснул на нее.
– Эй! Не надо. Я сама. Вода очень холодная.
– Конечно холодная. Это горный родник. Прыгайте.
– Не командуйте.
– Захочу – и буду командовать. Я же ваш босс.
Энжи засмеялась.
– Надо посмотреть в нашем договоре. Я что-то не уверена, что вы мой босс не только в доме, но и здесь.
Джефферсон вылез из воды, обхватил ее руками и упал назад в озеро, увлекая ее за собой.
Энжи вырвалась из его объятий и принялась отчаянно отплевываться и стряхивать воду с мокрых волос. Потом пристально посмотрела и пошла к нему. Он отодвинулся. Она последовала за ним.
– Идите сюда, – потребовала она.
– Сдается мне, это глупо. – Он отодвинулся еще дальше.
Джефферсон знал то, что не знала она. Дно озера резко обрывается вниз. Он сделал еще шаг и теперь держался в воде без опоры. Энжи шагнула за ним и с головой ушла под воду, а когда вынырнула, пытаясь глотнуть воздуха, принялась бешено колотить по воде руками, чтобы удержать голову на поверхности. Он расхохотался. Раскатистый смех сам собой шел откуда-то из глубины. Ему вдруг стало необыкновенно хорошо.
– Ну погодите, я вас поймаю, – пообещала она.
– Если догоните. Утром вам это не удалось. Что могло измениться за это время?
– Вы ведете себя просто возмутительно.
– Да, я знаю. – Он плеснул в нее водой.
– Ой! – Энжи бросилась за ним.
Теперь, когда купальник – вернее его отсутствие – был скрыт в холодной воде озера, между ними воцарилось такое же игривое настроение, как во время утренней возни с пауком.
Джефферсон хотел, чтобы она не думала о телефонном звонке. Хотел снова заставить ее смеяться.
Вскоре они уже гонялись друг за другом, брызгаясь водой и громко вскрикивая. Смех, многократно отраженный скалистыми стенами гор, окружал их со всех сторон. Джефферсон позволил ей догнать себя и стойко вынес добрую порцию ледяных брызг. Потом он повел Энжи под струи водопада. Там можно было стоять. Он помог ей нащупать ногой каменный выступ, обнял ее за талию, чтобы она устояла под напором падавшей воды. Энжи подняла голову. Он сделал то же самое.
Стоя под благословенными струями, он чувствовал себя так, словно его крестила сама мать-земля, очищая, смывая все грехи и подготавливая к новой жизни.
Наконец, мокрые, замерзшие, с ощущением приятной усталости они выползли на огромный нагретый солнцем камень, лежавший у пруда, легли рядом и стали ждать, когда успокоится дыхание.
Энжи положила руку на голую спину Джефферсона, будто это был самый естественный жест.
– Мне не хочется отсюда уходить.
– Мне тоже.
Джефферсон закрыл глаза. Казалось, с ее руки, словно жидкое масло, стекало тепло, разливавшееся по всей спине. А потом, просачиваясь сквозь кожу, оно проникало куда-то вглубь, наполняя светом его погруженную во мрак душу. Спустя несколько дней он осознал, что дело вовсе не в водопаде. Когда они оттуда ушли, ощущение наполнявшей их светлой теплой энергии никуда не исчезло. Джефферсон уверял себя, что позволил себе это лишь потому, что старался выглядеть лучше, чем есть на самом деле, и отвлечь Энжи от ужаса, который она испытала, узнав об исчезновении предыдущей подруги Уинстона.
Однако произошло непредвиденное. Он вдруг обнаружил, как приятно делиться с кем-то тем, что считал своим миром. Его миром были лодки, леса и водопады. Теперь они плавали вместе на катере, купались, устраивали пикники. Однажды вечером он научил Энжи ловить рыбу, взамен Энжи научила готовить ее.
После первого удачного опыта она предложила ему сделать еще шаг в ее мир, и он увидел, какая она замечательная учительница. Она учила его печь печенье, правильно пользоваться стиральной машиной и пришивать пуговицы.
– Когда ко мне в класс приходят парни, я считаю своим долгом перед их будущими женами сделать так, чтобы они овладели некоторыми необходимыми навыками.
Кто бы мог подумать, что овладевать необходимыми навыками такое увлекательное занятие. И это можно сделать так быстро.
И все же их не оставляло ощущение витавшей где-то рядом грозы. Казалось, воздух то и дело потрескивал от электрических разрядов. Они сверкали в их взглядах, в случайном прикосновении рук. Во всем.
Джефферсон не давал себе воли. Всегда отступал, сурово напоминая себе, что Энжи находится под его крышей и слишком беззащитна после того, как ее бросил жених.
Он не мог этим воспользоваться.
Энжи приходилось напоминать ему, что они должны подготовить дом к фотосессии.
И как-то само собой получалось, что эта работа стала для него дорогой к новым открытиям.
Спустя несколько дней Джефферсон смотрел, как она, утонув в мягкой глубине дивана, удовлетворенно вздохнула. Дом был почти готов. Они вытащили мебель из гостиной и теперь наслаждались комфортом на свежем воздухе. Энжи настояла на том, чтобы, несмотря на жаркий день, помыть и натереть полы.
Теперь они ждали, когда те просохнут; тем временем солнце уже клонилось к закату. Джефферсон, не спрашивая, сунул ей в руку бокал с вином.
– Мне надо было догадаться об этом раньше. Мебель отлично смотрится здесь. И это очень удобно. Думаю, ее стоит так и оставить.
Они сидели на диване, мокрые от пота.
Если отбросить романтические идеи, мысль о том, чтобы таскать мебель назад, его не вдохновляла. А впрочем, когда хочешь, чтобы женщина обратила внимание на твои мышцы? Уо-хо!
– Вы не можете оставить ее здесь. Она испортится.
– Какая разница? Я ею почти не пользуюсь.
– Разве она вам не нравится?
Он молчал.
– Она вам не нравится?
– Все в этом доме покупала Хейли.
– А, значит, она связана с воспоминаниями.
– Знаете, что самое смешное? Мне кажется, ей она тоже не очень нравилась.
– Но почему?
– Это долгая история. – Джефферсон не чувствовал, что готов рассказать ей все. Знал: если расскажет ей правду о своем браке, все волшебство, возникшее между ними, исчезнет. Энжи увидит, каков он на самом деле, и нет в нем ни капли героического. Но сейчас он не чувствовал в себе достаточно мужества, чтобы сделать это.
– Я думаю, можно вытащить телевизор и смотреть его прямо здесь. Хотите, посмотрим "Я и Рек"?
– Хочу!
И пока в великолепном ночном небе зажигались звезды, они сидели на улице на диване и смотрели кино про одинокого великана, который, сам того не желая, влюбился.
Джефферсон нахмурился. Великан, живший один в пещере и наслаждавшийся своим уединением, подозрительно кого-то напоминал. Да и прекрасная принцесса, которая так нуждалась в помощи великана, тоже кого-то напоминала.
Он несколько раз подливал в бокалы вина. Когда в финале раздались звуки песни "Наша ночь", Энжи расхрабрилась.
– Потанцуйте со мной, – прошептала она. – В гостиной пусто. Полы высохли. Это же просто отличная танцплощадка.
– Я плохо танцую. – Эту глупость пора прекращать, пока она не создала проблем похуже той, от которой сбежала Энжи.
– А я так люблю танцевать.
– Вы часто танцевали с ним? Со своим женихом?
Энжи улыбнулась, слегка скривив губы.
– Нет. Гарри ненавидел танцы. Мне кажется, мы с ним не танцевали ни разу. Однажды я купила билеты на бал. Они очень дорого стоили. Он сказал, что пойдет, но в день бала вдруг очень вовремя заболел.
Джефферсон задумался. Если любишь женщину и знаешь, что ей что-то очень нравится, разве ты не обязан сделать над собой усилие?
– За что вы его полюбили? – Он тут же пожалел, что спросил. Зачем ему это знать?
Энжи вздохнула и выпила последний глоток вина.
– Теперь, оглядываясь назад, я бы сказала, что скорее выбрала подходящего кандидата, чем влюбилась.
– Как это, выбрали кандидата?
– Мне хотелось вернуть то, чего я лишилась, когда отец нас бросил. Снова обрести уверенность, покой. Теперь я уже не знаю, имело ли это какое-то отношение к любви.
Джефферсон почувствовал, как по спине пробежала дрожь. Почему она вдруг решила, что теперь знает о любви больше, чем тогда?
– Мне кажется, любовь – это скорее прыжок в неизвестность, чем возвращение к тому, что уже испытал раньше.
Он подумал, что все это не доведет до добра. Темной звездной ночью сидеть на террасе и говорить о любви с красивой женщиной.
Над озером разносился голос известной певицы. Казалось, он сливается с мерцанием звезд и теплым летним ветром.
"Мы пройдем по всем долинам, мы все преодолеем.
Дай мне свою руку, и я покажу тебе магию ночи…"
Джефферсон выбрал самое плохое решение. Нужно прекратить этот разговор. Однако он испытывал непреодолимое мужское желание показать ей, что он лучше, чем Гарри.
В попытке одновременно убить двух зайцев, он протянул ей руку и голосом, который превратился в хриплый шепот, произнес:
– Потанцуем?
Было уже слишком поздно, когда до него дошло, что он только что совершил прыжок в неизвестность.
Глава 13
Энжи выбрала самое плохое решение. Она все понимала. Джефферсон приглашает ее танцевать из жалости. Из-за того, что Гарри оказался в этом вопросе болваном. Понимала, что ступает на территорию неизвестности. И все же вложила ладонь в его руку.
Джефферсон повел ее в дом. Оставив двери распахнутыми навстречу ночи, они начали скользить по комнате в такт безнадежно романтической музыке. Энжи смотрела в лицо, которое ей так нравилось, и думала о том, в чем призналась не только Джефферсону, но и самой себе. О своих отношениях с Гарри.
Она не любила его. Просто выбрала человека, который показался самым подходящим, чтобы дать ей жизнь, о которой она мечтала с тех пор, как отец перешагнул порог их дома и даже не оглянулся назад. Теперь она знала это точно. А тогда не понимала.
Энжи задумалась над тем, почему это так. Потому что с тех пор кое-что произошло. Она ела мороженое в грозу. Гонялась за мужчиной, пугая его пауком, воздух звенел от их смеха. Она стояла под струями водопада. И взвизгивала от радости, когда на дно катера упала скользкая рыба. И, сидя под звездами, смотрела "Я и Рек". А сейчас танцевала с ним в пустой комнате.
Подняв голову, Энжи вгляделась в черты ставшего уже знакомым лица. Почувствовала тепло его тела, силу и твердость там, где оно прижималось к ней. Теперь стало ясно, почему раньше она не могла понять, что не любит Гарри. Даже когда он ее бросил.
Энжи остановилась. Джефферсон тоже.
– Хотите пойти со мной на вечер с настоящими танцами? В городе состоится благотворительный вечер в память о Хейли.
Она понимала, что согласиться на это – полнейшее безумие.
– Мне будет очень тяжело идти туда в одиночку.
Что делало отказ совершенно невозможным.
– Он называется "Вечер в черных галстуках".
Однако у нее имелась уважительная причина для отказа. Для мероприятия "Вечер в черных галстуках" ей совершенно нечего надеть.
Она уже собиралась об этом сказать, но поспешила закрыть рот.
Так поступила бы та Энжи, которой она была раньше. До того, как проделала длинный путь по продуваемой всеми ветрами дороге. Путь к этому человеку. К Джефферсону.
Так поступила бы та Энжи, которая всего боялась. И даже до того, как стать жертвой преследования, пыталась организовать свою жизнь с единственной целью – снова ощутить покой и безопасность. Она поняла, что в погоне за безопасностью не добилась ничего из того, чего хотела. И даже совсем наоборот.
– Я с удовольствием пойду с вами.
– Это в субботу.
– А какой день сегодня?
– Дайте подумать. Я потерял счет времени. Вторник. Сегодня вторник.
Энжи отстранилась от него.
– Осталось всего четыре дня. А в понедельник приедет фотограф из журнала. У меня еще куча дел.
Не обращая внимания на его недоуменное выражение, она помчалась вверх по лестнице в свою комнату.
Энжи понимала, что следовало отказаться, но не могла сказать "нет". Она села за письменный стол, сделала набросок и уставилась на него. Платье получилось даже красивей, чем подвенечное. Оно держалось на одном плече, оставляя другое открытым. Лиф плотно облегал фигуру до талии. Ниже оно расширялось причудливым облаком.
У нее оставалось несколько дней. Да, действительно, всего несколько дней. В соответствии с договором после фотосессии она должна будет уехать. Ее работа скоро закончится. И ее время тоже. Но она чувствовала себя как тогда, когда лежала на камне, нагретом летним солнцем.
Мне не хочется отсюда уходить.
Она вспомнила, что Джефферсон поспешил прервать этот разговор. Он всегда сам прерывал их разговоры. Ей хотелось, чтобы отношения между ними стали глубже. Ему – нет.
И это хорошо. Хорошо, что хотя бы один из них оставался прагматиком, когда ходивший вокруг шторм грозил увлечь их в свой мощный водоворот.
Энжи снова взглянула на набросок. Если в мире существует платье, способное пробудить в мужчине лучшие намерения, то вот оно. Только этого ли она хотела добиться?
Да, именно этого. Энжи больше не мечтала о безопасности. Ей хотелось броситься в этот шторм, отдаться на милость любви.
Любовь.
Снова посмотрев на рисунок, она почувствовала, как свежая сила этого слова омыла ее с головы до ног. Разве могла она отказаться от этого?
Она с тоской подумала о той женщине, которой была – пусть и недолго, – когда на озере бушевал шторм.
Бесстрашной.
И снова захотела стать такой. Бесстрашной.
А как же подготовка дома к визиту фотографов? Она сделает и то и другое. Она должна стать и бесстрашной, и прагматичной.
Конечно, любой, кто мог уговорить тридцать сопротивляющихся подростков научиться шить и печь печенье, наверняка справился бы с таким заданием.
Энжи встала из-за стола и, подойдя к ящикам, где лежали отрезы тканей, принялась рыться в них. Это была подборка образцов. Будто их положили сюда не для использования, а для красоты. Чтобы добавить комнате ярких красок. Она могла бы смастерить из них очередную пляжную накидку. Но платье, которое нарисовала…
Она подошла к окну и, выглянув наружу, посмотрела на темное озеро. Ветер приподнял легкую штору, и это привлекло ее внимание.
Энжи громко засмеялась. Штора была сделана из гладкого белого шелка. Она провела по ткани пальцами. Нет, нельзя шить платье из его штор. Или можно?
Прежняя Энжи наверняка не смогла бы. Новая залезла на стул и сняла штору с крючков.
Джефферсон ни за что не признался бы, что так сильно скучает по Энжи. С той ночи, когда они танцевали в гостиной. В минуту слабости ему захотелось дать ей все, чего она хотела. Он пригласил ее на вечер в Энслоу и почти не виделся с ней.
Энжи вихрем носилась по дому, с остервенением что-то мыла и терла, готовя комнаты к фотосъемкам, а потом скрывалась у себя в комнате наверху.
Она успевала готовить еду, должно быть, по ночам, и оставляла ему записки, как ее подогреть. Джефферсону ее не хватало. Радовало только то, что впереди целый вечер, когда они поедут в Энслоу и будут просто развлекаться.
В субботу вечером он вышел из своей комнаты. С Хейли ему часто приходилось бывать в разных местах, куда полагалось являться при параде: в опере, в театрах, на благотворительных балах. Но он уже давно так не одевался. И давно не испытывал такой странной неловкости, граничившей с робостью. Стоя в холле, он просунул палец под воротник рубашки и попытался оттянуть его от шеи, чтобы хоть немного вздохнуть.