Джефферсон крепче стянул покрывало, придвинув ее ближе к себе.
– Что случилось?
– Сначала нужно, чтобы вы поняли, почему это случилось.
– Расскажите.
– Я познакомилась с моим женихом в университете.
– С женихом? – Джефферсон почувствовал шок и облегчение. Все, что происходило между ними, не важно. У нее есть другой! Правда, облегчение длилось недолго.
– Он мне больше не жених. Мы расстались. Из-за этого я оказалась такой беззащитной, когда… ладно. До этого мы еще дойдем. Мы с Гарри обручились еще на втором курсе. Окончили университет одновременно, и оба нашли замечательную работу. Я осуществила свою мечту, став учительницей домоводства в школе, он работал в банке. Я считала, что настало время сделать следующий шаг, но, всякий раз, когда пыталась назначить дату свадьбы, он уклонялся.
"Ой-ой", – подумал Джефферсон, но вслух ничего не сказал.
– На самом деле если бы я была более внимательной, заметила бы, как у него в ужасе выкатываются глаза от одного упоминания о том, что ему предстоит провести со мной всю жизнь.
– Не похоже, чтобы жизнь с вами могла заставить кого-то в ужасе выкатывать глаза.
Рот Энжи открылся от удивления. Она пристально вгляделась в его лицо, будто искала признаки лжи. Потом улыбнулась. Джефферсон понял, что ступил на опасный путь.
– В конце концов Гарри набрался храбрости, чтобы сказать мне правду. Он понял, что ошибся, выбрав карьеру финансиста. Ему было нестерпимо скучно.
– Боже упаси нас от скуки. – Джефферсон старался говорить сухо, хотя уже начинал злиться.
– Он чувствовал себя неудовлетворенным, понял, что его устремления не совпадают с тем, чего хотят другие люди, и не желал всю жизнь прожить в каком-нибудь скучном пригороде с двумя детишками и ежедневной автобусной поездкой на работу. И угадайте, что еще. Он уже нашел себе подружку, чьи желания полностью совпадали с его. И это не я.
– О, Энжи.
– Пожалуйста, не надо меня жалеть. Я давно должна была обо всем догадаться. Кроме того, это только предыстория.
– Тогда продолжайте.
– Итак, через неделю Гарри уволился с работы и попросил вернуть ему кольцо.
– Он попросил назад свое кольцо? Это отвратительно.
– Спасибо. Я тоже так подумала, особенно после того, как он сообщил, что собирается его продать, чтобы купить билеты. Два билета.
Джефферсон не мог сказать ничего хорошего о человеке, который не только попросил бывшую невесту вернуть кольцо, но еще и объяснил ей причину.
– Вот урод.
– Спасибо. – Энжи отчаянно хотелось, чтобы кто-нибудь другой подтвердил это. Она выглядела очень мило, завернутая в покрывало, с растрепанными кудряшками, которые начинали понемногу подсыхать. А уж когда наморщила хорошенький носик… Ну, как можно было ее бросить? – Он взял билеты в Таиланд. Там они с Локси… Интересно, существует ли такое имя? – Она взглянула на Джефферсона, будто ждала ответа.
– Не думаю, что это настоящее имя.
– Однако это не мешает ей путешествовать! Как вообще можно получить паспорт на такое имя? – В ее голосе слышалось возмущение.
– Да, это непонятно.
Энжи вздохнула.
– Так или иначе, но они с Локси решили, что будут жить на побережье и преподавать йогу или что-то там еще в этом роде.
– Мне очень жаль.
Она заглянула ему в глаза, и ее подбородок дрогнул. Чтобы скрыть чувства, Энжи поспешила продолжить.
– Тут не о чем жалеть. Я просто объясняю, почему оказалась такой уязвимой. На этом история с Гарри заканчивается.
Джефферсон сомневался. Он видел, что Энжи восприняла боль от предательства как собственную вину, будто поступок жениха стал для нее наказанием за что-то, будто она оказалась недостойна лучшего.
– Но я еще не закончила. После того что произошло, я находилась в шоке. Тем более что в учительской, в конце концов, заметили исчезновение кольца. Мне пришлось рассказать, что мы с Гарри расстались. Про Локси и Таиланд я умолчала. Слишком уж унизительно.
Джефферсон представил, чего ей стоило выносить все это в одиночку, жить дальше, высоко держать голову, и ему стало больно за нее.
– И вот из женщины, изучавшей свадебные журналы и обсуждавшей с двумя другими учительницами, которые тоже помолвлены, куда бы поехать в медовый месяц, я превратилась в объект жалости и сплетен.
Энжи сидела неподвижно, чуть плотнее завернувшись в покрывало, и смотрела на темные воды озера, бушевавшего за пределами бухты.
– У нас работал один учитель. Уинстон. – Джефферсон заметил, как по ее телу пробежала дрожь. – Я никогда не обращала на него внимания, если не считать обычных приветствий. Невысокий, ничем не примечательный парень, разве что носил галстук-бабочку.
– Никогда не верьте мужчинам, которые носят галстук-бабочку.
– Откуда я могла знать.
– Запоздалое предупреждение.
Она слегка хлопнула его по груди.
– Уинстон рассказал, что пережил то же, что и я. Я видела слезы в его глазах, когда он говорил об этом. Потом он попросил меня сходить с ним в кафе. Это выглядело совершенно безобидно. Господи, он же мой коллега, учитель. Мне стало жаль его. Видимо, ему надо с кем-то поговорить. Я думала: "Смотри, у других людей тоже проблемы", и считала, что будет полезно куда-нибудь сходить, проветриться. В общем, я согласилась. Всего одна чашечка кофе. Правда, как только мы оказались за пределами школы, его как подменили. Мне стало не по себе, я проглотила кофе, сказала какие-то слова сочувствия по поводу его личной драмы и поспешила уйти. А на следующий день в буфете он стал вести себя совершенно неприлично, клал руку мне на колено, трогал волосы. Это было отвратительно. Я стала его избегать и даже на перемене не выходила из класса. Он караулил меня, а я опасалась оставаться с ним наедине.
Энжи задумалась и замолчала, уставившись на свои сцепленные руки. Джефферсон увидел, что они дрожат, накрыл их ладонями и поразился, какие они ледяные.
– Чем больше я пыталась отделаться от него, тем активней становились его преследования. Уинстон приставал ко мне в школе, названивал домой. Дарил подарки, которые я не хотела брать. Присылал цветы. В конце концов, я пожаловалась начальству. Его предупредили, чтобы он оставил меня в покое. Он не послушался. Более того, после этого стало еще хуже. Через пару недель его уволили. Он продолжал звонить. Я три раза меняла номер телефона, но он умудрялся узнавать мой новый номер. Иногда он злился и говорил, что я сама во всем виновата, но он готов простить мне то, что я испортила ему жизнь. Иногда он плакал и умолял вернуться к нему. Вернуться к нему? Мы всего лишь выпили вместе кофе. Мне пришлось обратиться в полицию. Я получила охранный ордер. Тогда он стал постоянно торчать на другой стороне улицы напротив моего дома, на минимальном расстоянии, которое допускал ордер.
Я переехала в другую квартиру, как мне казалось, более безопасную. Но я уже не владела собой. Находилась в постоянном возбуждении, будто выпивала по сто чашек кофе за день. Вздрагивала, если кто-то из детей заходил мне за спину. Я почти не могла спать, а когда засыпала, видела жуткие кошмары. В итоге я стала опасаться за мое душевное здоровье. Казалось, я реагирую неадекватно и только усугубляю положение. Постоянно спрашивала себя, что я сделала не так. В последний день перед началом летних каникул в школе я вернулась в мою новую квартиру. Дверь была заперта. Все вещи лежали на своих местах, ничего не пропало. Я прошла в спальню и заметила, что ящики комода приоткрыты. Потом увидела на кровати плюшевого медведя. Огромного плюшевого медведя-панду размером почти с меня. У него на шее была повязана красная лента, похожая на перерезанное горло.
Воспоминания заставили Энжи вздрогнуть. Джефферсону пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать хлынувший гнев.
– Я позвонила в полицию, они сказали, что арестуют Уинстона, если смогут найти. Я никогда не испытывала такого ужаса, никогда не чувствовала себя такой беззащитной. Побросала в чемодан кое-что из вещей и села в машину. Позвонила нескольким друзьям и сказала, что уезжаю, объяснила, почему. Но я никому не сказала, куда еду. Потому что сама не знала, куда. Казалось, как бы далеко я ни уехала, этого будет мало. Я так испугалась, что перестала пользоваться телефоном и банковской картой, только звонила в полицию из телефона-автомата. Вы знаете, как трудно в наши дни найти телефон-автомат? Но они так и не поймали его. Мне стало казаться, что он дышит в спину. У меня кончились деньги и надежда. И тогда я вдруг увидела ваше объявление.
Энжи надолго замолчала.
– Вот поэтому, – она наконец нарушила молчание, – сейчас здесь, посреди озера на катере мне так легко и весело. И я знаю, здесь он меня не достанет.
Джефферсон понимал, что должен испытывать облегчение оттого, что ее радостное возбуждение не имеет отношения к нему. Он пытался убедить себя, что не чувствует разочарования по этому поводу, но ничего не мог с собой поделать. Его это расстраивало.
Он никогда не испытывал такой убийственной ярости, как теперь, думая о двух мужчинах, которые довели Энжи до такого состояния. Однако он не подавал виду, понимая, что с нее довольно эгоцентриков, не способных думать ни о ком, кроме себя и своих интересов.
– Вы можете остаться, – произнес он охрипшим голосом.
– Что?
– Вы можете остаться в Стоун-Хаусе. Столько, сколько понадобится.
– О, Джефферсон. – Ее глаза затуманились слезами. – Я не знаю, что сказать.
И, как в прошлый раз, когда не знала, что сказать, Энжи потянулась к нему. Джефферсон понимал, что будет дальше. И конечно, мог бы уклониться от этого.
– Вы знали, – прошептала она, – знали, что я никакая не домработница, а простая девушка, попавшая в беду.
Какого еще предостережения он ждал? Чего могла ждать девушка в беде? Конечно же своего рыцаря в сверкающих доспехах. Джефферсон понимал, что это не про него. Шторм на озере вдруг утих. Ветер перестал реветь, волны успокоились. Он понимал, что настало время остановиться, но не мог устоять перед этим мгновением, вобравшим в себя ярость грозы, сладкий вкус мороженого, доверчивость Энжи, желание защитить ее и внезапное осознание собственного одиночества. Все это вихрем пронеслось у него в голове, не позволяя отказаться от того, что она предлагала ему.
Свои губы.
Они тянулись к нему.
Джефферсон наклонился и взял их.
Их вкус был именно таким, как он ожидал. Шоколад и соленая карамель. И что-то еще. Нежное, женственное и доверчивое.
Вкус амброзии, пищи богов. И он, простой смертный, не мог противиться им. Целовал ее, гладил мокрые кудри, крепче прижимая к себе.
Вспомнилось, как другая женщина, тоже доверившись ему, думала, что с ним она в безопасности, и он ее защитит. А он не смог.
Джефферсону потребовалась вся его воля, чтобы оторваться от Энжи. Он встал, сознавая, что его движения стали неуверенными вовсе не из-за покачивающегося катера. Он принял ее под защиту своего дома, сказав, что она может оставаться, сколько ей нужно, и обязан сделать все, чтобы она не получила здесь еще более тяжелых душевных ран. А значит, он должен держать себя в руках, не уподобляясь тем двоим, которые успели подпортить ей жизнь; думать о том, как лучше для нее, а не о том, чего хочет он.
А ему хотелось пойти туда, куда манил этот поцелуй, поднимаясь вслед за ним на сияющие вершины и падая в бездонные пропасти, открывать для себя новые миры.
– Я не ваш рыцарь в сияющих доспехах. Я вообще не рыцарь. Ни для кого. Вы меня понимаете?
Энжи кивнула, но у нее сделалось такое лицо, будто она вот-вот заплачет. Оставив ее на корме, завернутой в покрывало, он поднял якорь и включил огни для ночной езды. Настало время возвращаться домой.
Вода успокоилась, на черном бархате неба бриллиантами вспыхнули звезды. Но никакой свет не мог проникнуть во тьму, царившую у него в душе.
Когда они добрались до своего причала, Джефферсон привязал катер, а Энжи спустилась в каюту и вытащила продукты, которые купила в Энслоу. За все это время они не произнесли ни слова. Она передала ему пакеты и в самом конце два недоеденных лотка с мороженым. Джефферсон предложил ей руку, чтобы она перешагнула с катера на причал, Энжи отказалась принять ее и выкарабкалась сама.
Нагрузившись пакетами, он поднимался к дому. Она шла вслед за ним. Он вошел в кухню и поставил пакеты на рабочий стол.
– Я ими займусь, – с трудом выдавила она.
– Думаю, вам надо еще раз позвонить в полицию. Возможно, вашего преследователя уже задержали.
– Я обязательно позвоню, – отозвалась она тем же слегка сдавленным голосом и вдруг наморщила лоб. – Как вы считаете, это безопасно, звонить с вашего телефона?
Джефферсон даже не представлял, что можно бояться до такой степени. На мгновение его отстраненность и самообладание чуть не дали трещину. Захотелось обнять ее, успокоить, разгладить поцелуями морщинки на ее лбу. Однако он постарался, чтобы голос звучал совершенно бесстрастно.
– Я не сомневаюсь, что ваш преследователь умен, как многие маньяки, но едва ли ему под силу прослушивать телефоны полиции.
– Да, конечно, вы правы. Я позвоню завтра утром. Если они его поймали, я могу уехать когда угодно.
Джефферсон едва ее знает! Откуда же это болезненное чувство пустоты от одной мысли, что она уедет?
– В любом случае, несмотря на ваше любезное предложение, я не останусь здесь после того, как истечет срок нашего договора, – заявила она. Иными словами, останется здесь ровно столько, сколько ему нужно. И, словно читая его мысли, Энжи добавила: – Я подготовлю дом к фотосессии, а потом уеду. Не могу допустить, чтобы это продолжалось бесконечно.
Ему снова захотелось обнять ее, чтобы она почувствовала, что ей не придется в одиночку иметь дело с этим. Но что она называла этим? Свою историю с преследователем или отношения с ним? Не означает ли это, что он хочет того, что хорошо для него? Заполнить пустоту внутри себя? Это совсем не то, что нужно ей. Хорошо, что она сама решила ограничить время своего пребывания, после того как он по глупости сказал, что она может оставаться здесь сколько угодно.
Навсегда.
Джефферсон с легкостью мог представить жизнь с такой женщиной, как Энжи. Ночные прогулки на катере и летние грозы. Костры на берегу. И совместное обустройство детской комнаты. Но все это опять имело отношение к тому, что нужно ему, к тому, о чем он так долго мечтал. И чего не заслужил. Ему уже был дан шанс. Он уже давал клятву на всю жизнь. И не сдержал ее. Все погубил.
Но две недели? Что значат две недели по сравнению с целой жизнью? На две недели он мог стать лучше, чем на самом деле. Даже если это означало держаться от нее в стороне.
Глава 11
Энжи смотрела, как Джефферсон вышел из кухни, и вскоре услышала, как хлопнула дверь его кабинета. Она опустилась на стул, потрясенная всем, что произошло с того момента, когда в предгрозовую жару ступила на борт его катера.
Она дотронулась до губ. Казалось, она до сих пор чувствует вкус его поцелуя. То внезапное, что произошло между ними, было как гроза, столь же мощное и непредсказуемое.
Энжи не могла поверить, что способна так увлечься за такое короткое время. Она знала этого человека чуть больше суток. Просто нереально, чтобы он мог вызвать такие сильные чувства. Но грозы приходят неожиданно. Налетают, засасывают все в свой водоворот и улетают, оставляя после себя разрушения. Или не только разрушения. Возможно, гроза, промчавшаяся над озером Кутеней, принесла с собой живительную влагу, столь необходимую окрестным лесам и полям.
И все же Джефферсон прав, что ушел. Разве не так? Ведь, несмотря на ощущение близости, родившееся на борту катера, когда они вместе смотрели в лицо шторму, несмотря на два лотка мороженого, съеденного одной ложкой, они едва знают друг друга.
С другой стороны, ну что с того? Какое это имеет отношение ко всему остальному? Энжи вела себя разумно. Тщательно планировала жизнь, которую хотела создать для себя с тех пор, как развелись ее родители. Хотелось вернуть себе ощущение покоя и защищенности, которое давала семья до тех пор, пока не распалась. Познакомившись с Гарри, она решила, что именно этот серьезный скучноватый парень способен разделить ее надежды и воплотить мечты.
Она знала его. Знала, что он встает каждое утро ровно в семь часов десять минут. Всегда заказывает поджаренный сыр в университетском буфете. Интересуется, что нового в теории большого взрыва. Энжи думала, что их отношения с Гарри и есть близость и ведут ее прямиком к той защищенности, которой так недоставало. Думала, что вся их будущая жизнь достаточно предсказуема, и она может чувствовать себя спокойно.
Однако на катере, деля на двоих одну ложку с почти незнакомым человеком, Энжи почувствовала, что лишь прикоснулась к верхушке айсберга, который зовется близостью. Ее заворожило ощущение опасности, которая больше не пугала. Впервые за долгое время она почувствовала, что ей не страшно. Даже наоборот.
Энжи чувствовала себя бесстрашной.
И еще она понимала, что ощущение собственного бесстрашия не удастся так просто загнать обратно.
Она взглянула на часы. Слишком поздно, чтобы начинать что-нибудь делать, но общение с Джефферсоном чересчур возбудило ее, и она не сможет заснуть. Энжи распаковала продукты и убрала их, улыбнулась, глядя на диск с фильмом "Я и Рек". Интересно, если оставить его на виду, станет ли Джефферсон его смотреть?
Возня с продуктами так и не избавила ее от избытка энергии, поэтому она решила испечь черничные кексы.
– Если он не воспользуется моим пребыванием здесь для чего-то большего, пусть хотя бы увидит, что в жизни есть вещи получше, чем буррито с фасолью, – пробормотала она себе по нос.
Три дня спустя Джефферсон уже чувствовал себя в собственном доме как заключенный, отмечающий крестиком на стене каждый прожитый день. Он очень хорошо осознавал, что три дня в истории человечества – это очень короткий промежуток времени. Но в контексте того, что Энжи, она же Брук Нельсон, пребывала с ним под одной крышей, это время казалось мучительной вечностью. Попытки избегать ее привели к тому, что она загнала его в подполье. Джефферсон всегда любил работать по ночам, но теперь это стало необходимостью.
И несмотря на то, что он лишь изредка видел Энжи с ее безумными кудрями, которые она теперь прятала под платком, повязанным каким-то особым способом, с ее длинными ногами, торчавшими из-под юбок и шортов, в футболках, плотно облегающих тело, с нежным изгибом шеи, он не мог делать вид, что ее здесь нет. Даже то, что она, похоже, старалась не менее усердно избегать его, не могло этого изменить, поскольку с тех пор, как она появилась, дом стал пахнуть по-другому. Если бы это был просто аромат свежего воздуха и чистоты, это бы не так раздражало. Но нет. Ее запах – чистый, женственный с легкими пряными нотками – повис во всех комнатах, где она побывала. Иначе говоря, весь дом за исключением его кабинета и спальни.
И еще Джефферсона донимал постоянный шум. Если бы это был просто шум пылесоса, стиральной машины, сушилки или посудомоечной машины, это полбеды. Но, скорее всего, она этого не замечала; чем больше Энжи увлекалась выполнением поставленной задачи, тем громче напевала себе под нос. Особенно ей нравились рождественские песенки. Она не раз повторяла каждую из этих треклятых песен. В результате они втемяшивались Джефферсону в голову и продолжали куриться там еще долго, после того как она уходила в более отдаленную часть дома.