- Коньяк немножко плещется, - усмехнулся он. - Это приятнее, чем думать о том, кто и зачем передал Вашурину кассету. Я не знаю, дорогая. У тебя же есть Чупров, начальник милиции, или полиции, или жандармерии, до сих пор не запомню, как это теперь называется. У тебя есть Гена Бугаев, начальник "мушкетеров", Юра Лобанкин, председатель горсовета, который считает за величайшую честь исполнять твои указания, собственный прокурор, судьи… Поручи им, дай задание, приказ - найти и обезвредить, кто не с нами, тот против нас!
- С тобой совершенно невозможно стало разговаривать, Боря, - поджав губы, холодно сказала Агеева.
- Да? А, вот еще кто, совсем забыл - бандиты у тебя есть. Ты их приглашаешь к себе, советуешься… Они тоже могут принять участие в розыске и поимке злоумышленников. Как все сразу навалятся, вступят в бой роковой с врагами, так судьбы безвестные и будут их ждать. А остановка, сама знаешь, - в коммуне.
- Да заткнись ты, наконец! - Агеева вскочила с дивана. Господи, надо же, какой дурак!
Агеев внимательно посмотрел на жену, одобрительно кивнул:
- Ты здорово смотришься во гневе, милая. Представляю, о чем думают твои подчиненные мужики, когда ты устраиваешь им нагоняй. Хочешь знать? - и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Они думают: если б сейчас с этой разъяренной тигрицы свалилась юбка, я бы кончил…
- Это все, что ты мне хочешь сказать?
- Нет, не все. Лера, сними, пожалуйста, юбку.
Эта просьба застала ее врасплох. Агеева посмотрела на мужа с таким изумлением, будто он предложил ей сжечь перед мэрией книги новых, демократических руководителей страны.
- Ты в своем уме, Боря?
- Пожалуйста, Лера, сними юбку, пиджак, блузку и лифчик тоже, - с увлечением сказал Борис. - И в таком виде, в одних трусах, кричи на меня: дурак, обыватель, с тобой невозможно разговаривать, тупица - ну, все, что хочешь. Это будет что-то невероятное, фантастическое!
- Идиот!
- Конечно. Снимешь?
- Поищи другую дуру!
- Разумеется, поищу. Но это будет потом, а сейчас… Лера, у тебя есть возможность удивить мужа, воспользуйся же ею! - Борис рассмеялся.
- Ах, поищешь?! - гневно крикнула Агеева. - Может, уже нашел кого-то с такими причудами?!
- Ты думаешь, это причуды? Надо же, а мне казалось, так поступают любящие женщины. Они всегда что-то выдумывают, удивляют своих мужчин. Ты выдумываешь другое, - он с сожалением покачал головой, - сжигаешь книги перед мэрией, и удивляешь по-другому: требуешь выяснить, кто спер кассету с записью этого эпохального события. Оригинально.
- А ты не можешь даже выслушать жену! Помочь ей в трудную минуту! Только и мечтаешь об извращениях! Ну, вот и оставайся здесь, и думай! Всю ночь! А в спальню не заходи. Я не желаю тебя видеть, все!
Она так разнервничалась, что, хватая сумочку с дивана, промахнулась, потеряла равновесие, уперлась обеими ладонями в спинку. Эта неловкая поза вызвала ироничную усмешку на губах Бориса. Агеева выпрямилась, откинула со лба рыжую челку, еще раз крикнула, сверкнув зелеными глазами:
- Не желаю, понятно тебе?!
- А когда возжелаешь, скажешь? - поинтересовался Борис.
Но ответа не дождался. Хлопнула дверь, и он остался один в своем кабинете. Включил компьютер и стал играть.
С некоторых пор компьютерные игры стали главной радостью в его семейной жизни.
11
- Землетрясение, что ли? - пробормотал Истомин, пытаясь открыть дверь подъезда.
Не так-то просто было это сделать! Ручка двери прыгала то вверх, то вниз, а то вдруг уезжала в сторону. Да и сама дверь не стояла на месте. Наконец Андрею удалось ухватиться за ручку и распахнуть дверь. Оставалось подняться на четвертый этаж и позвонить в дверь. Мать, наверное, не спит, откроет. Если уж эта ручка скачет как шальная, то замочная скважина в двери квартиры может вообще исчезнуть.
Андрей прислонился к дверному косяку, обернулся - такси, в которое втиснул его Костя, уже исчезло за углом дома. Наверное, Костя предварительно заплатил водителю, потому об оплате и речи не было.
И ни о чем речи не было, Андрей вообще не помнил, как доехал до своего дома. Ну и ладно, главное - доехал.
Темные контуры тополей острыми пиками нацелились вверх. Сырой ветер безжалостно трепал их голые ветви. За тополями светились окна соседнего пятиэтажного дома. Больше ничего не видно.
- А ночка темная была… - со вздохом сказал Андрей.
Не хотелось подниматься в свою квартиру. Мать не спит, волнуется, начнет спрашивать, где задержался, да почему такой пьяный, и нужно будет врать… Задержался где? На работе. Ну да, а где же еще! Пьяный потому, что… Почему люди бывают пьяными? Потому что пьют. Вот и все… Лучше б его оставили в покое! Разве можно сказать: мама, меня уволил Осетров, незаконно, незаслуженно, только ничего доказать нельзя? Теперь не знаю, как жить?.. Только дурак способен на такое. А он, Андрей Истомин, не дурак. Просто не знает, почему он пьяный, если весь день был на работе и все у него нормально.
- Вспомнил! - сказал Андрей. - Так просто, а сразу не сообразил… День рождения был… у Маши! Вот оно как… Все замечательно. Когда день рождения, люди становятся пьяными. И я стал…
Он оторвался от косяка и, шатаясь, двинулся вверх по лестнице. Правой рукой скользил по стене, но и стена не облегчала его путь. Она то и дело проваливалась внутрь, заставляя его выгибаться в другую сторону, а потом выпирала на него, толкая от себя.
Первое, что увидел Андрей, ввалившись в квартиру, - слезы в глазах матери. Это не понравилось ему. Стоял внизу, придумывал, что сказать, как успокоить ее… И ведь придумал. А она все равно плачет… Неправильно это.
- Где ты был, Андрюша? - всхлипнула Татьяна Федоровна.
Вот уже и по щекам покатились слезы. Андрей виновато опустил голову, развел руками.
- Ну, как где, мам?.. На работе. Я часто прихожу поздно, чего ты расстраиваешься?
- А почему пьяный?
- Я пьяный? Да, есть такое дело… День рождения отмечали, выпили немного, поздравили человека, и я… захмелел.
- День рождения? - Татьяна Федоровна изумленно посмотрела на сына. - У кого день рождения?
- Ну, у кого… У Маши.
- У какой такой Маши? - еще больше изумилась Татьяна Федоровна.
Андрей задумался. Разве нужно объяснять, у какой Маши может быть день рождения? Мать и сама прекрасно знает ее. А если знает, зачем спрашивает?
- Мам, ты извини, я жутко устал, прямо с ног валюсь… Погода отвратительная… голова раскалывается… Пойду лягу, ладно? Все нормально…
Из кухни вышла Маша, остановилась, разглядывая Андрея. Какая-то вся растрепанная, испуганная…
- У этой Маши день рождения? - спросила Татьяна Федоровна.
- У этой, - кивнул Андрей. - На улице темно, фонари не горят, мы… потерялись. Она пришла, а я нет. А потом и я пришел домой.
- Не выдумывай, Андрей, - жалобно сказала Маша. - Никакого дня рождения у меня сегодня нет. Мы тут с Татьяной Федоровной ждем тебя, с ума сходим: не знаем, что и подумать.
- Да? Не у тебя день рождения? - озадаченно пробормотал Андрей. - Значит, я ошибся. Извините… Это у Кости был день рождения. Точно, у Кости. А ты чего пришла, Маша?
- Того, что беспокоилась за тебя!
- Все нормально, иди домой. Не надо за меня беспокоиться. Я пришел и хочу спать. Пока, Маша…
- Андрей, Маша мне все рассказала, - Татьяна Федоровна вытерла слезы, погладила сына по плечу. - Не надо ничего выдумывать, скрывать. Ты же не виноват, что так получилось.
- Все? - Андрей недоверчиво посмотрел на Машу, побрел на кухню.
- Попей. Андрюша, попей, легче станет, - мать поставила перед ним большую чашку с крепким горячим чаем.
- Спасибо, мам… Да все нормально, не переживай ты.
- Как же нам не переживать, если Осетров поступил с тобой просто по-хамски! - возмутилась Маша.
- Да ну-у… глупости, Машунь. Перестань, прошу тебя. "Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать…" Помнишь? Ну, вот и все.
- Погоди, Андрей, - встряла Татьяна Федоровна. - Меня Агеева уволила, можно сказать, за дело. Если посмотреть со стороны…
- Агеева? - Андрей осоловело усмехнулся. - Вождь и учитель народов Прикубанска? Она все может…
- Нет, не все! - взвилась Маша. - Твоя вина не доказана.
- Да? Ничего и не нужно доказывать… Я расписался за эту кассету, а теперь ее нет. Где - никто не знает… Важная государственная тайна, а я потерял… Ну, и все. A-а, чепуха это! - безнадежно махнул рукой. - Маша, а как ты домой пойдешь? Там же темь и холод… и опасно для девушки… Я провожу тебя.
Маша просительно посмотрела на Татьяну Федоровну. Что же, она сама должна объяснять, что решила остаться с Андреем до утра, утешить его, разнесчастного, расстроенного?
- Помолчи, Андрей, - осерчала Татьяна Федоровна. - Уже поздно, куда ж она пойдет? Останется у нас. Поблагодарил бы Бога, что девочка так беспокоится за тебя. Она предупредила родителей, что заночует у подруги.
Андрей повел мутными глазами сначала на мать, потом на Машу, пожал плечами.
- А зачем?..
- Если так, я уйду, - вскочила Маша, вспыхнув.
- Погоди, детка, не обижайся, - Татьяна Федоровна снова усадила ее на стул. - Ну, куда ты пойдешь? Уже поздно, а он разве способен тебя проводить? Я тебе в своей комнате постелю. А утром поговорите.
- Будете мне косточки перемывать… - поморщился Андрей.
- Ты мне так и не дал договорить, - голос Татьяны Федоровны отвердел. Видно, решила бесповоротно. - Я пойду на прием к Агеевой и скажу, что она не может тебя уволить. Не по-божески это, чтоб и мать выгонять с работы, и сына.
- Она все может, мама.
- Нет, не может. Завтра же и пойду…
- К Агеевой? Ну, не надо, не смеши меня… Она тебя и слушать не станет.
- А вот посмотрим, станет она меня слушать или нет, - стояла на своем Татьяна Федоровна.
…Он лежал в постели и смотрел вверх, на медленно вращающийся белый потолок, когда в комнату на цыпочках вошла Маша. Встала на колени у изголовья.
- Андрюша, милый, ты как себя чувствуешь?
- Плохо. И поэтому никого не хочу видеть…
Маша обняла его, нежно поцеловала в губы, долго смотрела в его застывшие глаза.
- Тебе больно? Хочешь, я останусь с тобой?
- Нет.
- Почему?
- Уходи, Маша.
- Ты не прав, если думаешь…
- Я не думаю, а знаю. Ты слишком молода и многого не знаешь… Пожалуйста, уходи, Маша.
- Ты прогоняешь меня?
- Прогоняю…
- Ну и пожалуйста! Очень нужно было напрашиваться!
Войдя в комнату, Татьяна Федоровна увидела, что постель, приготовленная для гостьи, осталась нетронутой. Осторожно заглянула к сыну - Андрей спал один. Татьяна Федоровна метнулась в прихожую и остановилась у вешалки, сокрушенно качая головой. Кожаная куртка и сапоги Маши исчезли.
12
Несмотря на усталость, Лера никак не могла уснуть. Борис лег в своем кабинете, даже не заглянул в спальню, не попытался извиниться или хотя бы объяснить свое поведение.
И хорошо, что его нет. Завтра важная встреча с городской общественностью, ей выступать с программной речью, нужно выспаться, отдохнуть… Да вот - не спится.
Хотела показать Борису текст своего выступления, посоветоваться, может, сократить? Со стороны ведь лучше видно… Надеялась, посидят вдвоем, поспорят и найдут оптимальный вариант. Но ему не интересно ее слушать.
А ей не интересно видеть его в спальне! Ведь и вправду нет никакого желания заниматься любовью. Объятия, поцелуи, ласки - все это казалось чем-то далеким, ненужным, вроде коллекционирования бабочек. Если нет никакого желания возиться с бабочками, о них и не думаешь. Раз в две недели она уступала настойчивым просьбам Бориса, но никакого удовлетворения не получала. Вздыхала с облегчением, когда он, запыхавшийся и разозленный, уползал на свою половину.
Иногда собственная бесчувственность вызывала тревогу в ее душе, рождая мысли о неполноценности, фригидности. А что, как страшное напряжение разрушает ее организм, и обычные человеческие радости уже непонятны ему? Но потом она всегда находила причины, оправдывающие ее холодность в постели: усталость, раздражение, нерешенные проблемы… да просто плохое настроение. С кем не бывает!
Вот и сегодня, ворочаясь под одеялом, Лера знала, почему не хочет видеть рядом с собой мужа. То, что он отказался даже выслушать ее, говорил с нескрываемой издевкой, - конечно, отвратительно; но, в конце концов, это можно понять. Она ведь тоже порой отмахивается от его проблем. Но ведь он оскорбил ее как женщину! Заявил, что поищет другую! А потом предложил раздеться и в таком виде высказывать свое мнение. Это еще что такое? Как он смеет разговаривать в таком тоне с ней, с мэром города?! Невероятное хамство!
Она в отчаянной ярости стукнула кулаком по подушке. И после всего этого - думать о мужчине в своей спальне?! Боже упаси! Мужчина у нее только один - муж; и этого негодяя она совершенно не желает видеть. А другие мужчины ее вообще не волнуют. Не в этом счастье!
Многие хотели бы познакомиться с ней поближе. Идиоты! Она, мэр, пойдет в ресторан с посторонним мужчиной? Или, того хуже, явится к нему домой?! Только последнему олуху могло взбрести в голову подобное! Забыли, что их главная обязанность - выполнить ее указание и доложить?! И получить либо благодарность, либо нагоняй, после которого даже самые настырные не осмеливались заигрывать с мэром, становились как кроткие агнцы. И лишь один относился к ней с полнейшим пренебрежением. Собственный муж.
Он ничего не боится потерять?
…Как это ни грустно признавать, такое вполне вероятно. Она, действительно, уйму времени уделяет работе. Наверно, она плохая жена…
Восемь лет они вместе. Когда-то была шумная комсомольская свадьба первого секретаря горкома ВЛКСМ и парторга завода "Импульс". Много подарков, много пожеланий, много радости и надежд. Она искренне верила, что обрела умного, верного товарища и будет счастлива с ним всю жизнь. А потом - свадебное путешествие на болгарский курорт Приморско, в международный молодежный центр. Они жили в бунгало в сосновом лесу неподалеку от моря. Это было чудесно! Настоящий рай! После Прикубанска с его голыми прилавками и очередями буквально за всем поражало изобилие товаров и напитков, тишина и порядок - ни пьяных драк, ни грязной ругани. А как возбуждали шумные танцы до глубокой ночи в ресторане! Как освежали прогулки под соснами до рассвета! И после моря, после танцев, после сосен они уединялись с Борисом в уютном бунгало! Секс не доставлял ей острого наслаждения, но он был неотъемлемой частью этого чудесного путешествия, еще одной приятностью; и ей это нравилось. А как Борис гордился ею, каким был веселым, остроумным, щедрым, сильным и смелым! Какой нескрываемый восторг светился в его глазах, когда он раздевал ее! Всякий раз он будто впервые видел ее.
Первый год замужества она действительно была счастлива. Второй пролетел незаметно, а потом в их отношениях возникла трещина, которая с годами становилась все больше и больше… Теперь это пропасть? Может быть…
В октябре 89-го, одуревшая от мучительной раздвоенности, когда надо было в корне менять всю тактику и стратегию работы с молодежью, но нельзя было ссориться с еще могучим партийным начальством, которое ничего не желало менять, - она в своем служебном кабинете вывалила из пепельницы окурки в корзину для бумаг и поехала на встречу с руководством железнодорожной станции "Прикубанск". Она тогда курила, и много курила. Только так можно было хоть немного снять нескончаемое нервное напряжение. Вот было времечко для идеологических работников!
В проблемы железнодорожников ей так и не удалось тогда вникнуть - срочно вызвали в горком. Оказалось, в ее кабинете возник пожар. Не такой уж страшный - быстро обнаружили, быстро погасили огнетушителями еще до приезда пожарников, но городская комсомольская организация лишилась своего знамени. Оно сгорело.
Разъяренный Стригунов орал на нее матом так, что, казалось, на площади перед горкомом уже толпы людей собрались насладиться бесплатным концертом. Стригунов отправил ее домой, пообещав не только исключить из партии и комсомола, но и привлечь к уголовной ответственности за утрату священного символа - знамени.
Ни жива ни мертва вернулась она домой и, конечно же, рассказала обо всем Борису. Он только пожал плечами: "Чепуха. Прошло то время, когда за тряпку людям жизнь калечили. Стригунову сейчас не до тебя, завтра отойдет, прикажет отремонтировать кабинет и новое знамя сшить. Ты умеешь держать в руках иголку? Если нет, помогу.
До глубокой ночи сидела она на балконе, смолила одну сигарету за другой, гадая, что будет, если Стригунов исполнит свою угрозу. Ни в школу, ни в техникум, ни в газету ее не возьмут. Ни в одну приличную организацию не примут. А стать домохозяйкой казалось равносильно смерти.
Борис несколько раз подходил, со снисходительно иронической усмешкой качал головой, мол, как можно переживать из-за пустяков? Настойчиво пытался затащить ее в постель, но она отказывалась. Когда он в последний раз сказал, что есть занятие поинтереснее, чем думать о сгоревшем дурацком знамени, она зло огрызнулась. Борис равнодушно пожал плечами и отправился спать. А ей так хотелось, чтобы он обнял ее: "Любимая, не отчаивайся, что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой, только с тобой…" Ничего подобного у него и в мыслях не было. Ирония, жесткая, все разъедающая ирония в словах, во взгляде…
Он оказался прав. На следующий день Стригунов милостиво простил ее, велел выделить средства для ремонта кабинета и на приобретение нового знамени. А потом долго еще с явным удовольствием величал Леру не иначе, как "наша погорелица". Любил давать клички своим подчиненным всесильный Первый.
Но томительный октябрьский вечер на балконе врезался в ее память на всю жизнь. И когда ночью Борис придвигался к ней и начинал жадно тискать ее тело, ожидая ответной страсти, она знала: когда он горячо шепчет, какая она красивая, какая желанная, - это всего лишь похоть самца, стремящегося удовлетворить свои сексуальные потребности. Больше - ничего.
Уступая с большой неохотой, и лишь потому, что это необходимо было для поддержания видимости счастливой семейной жизни, Лера все больше и больше отдавалась… работе.
Если бы сейчас Борис пришел в спальню, она бы не стала выгонять его. Завтра тяжелый день, совсем ни к чему нервничать. Пусть бы лег на своей половине, но на большее… Вспомнилась строчка из давней песни: "А на большее ты не рассчитывай…" Однако Борис, похоже, вовсю храпел на диване в кабинете и не собирался являться в спальню. Он что, обиделся? Мало того, что вел себя с нею по-свински, так еще и обиделся?! Ну, это уж слишком! Лера перевернулась на другой бок. Сердце гулко колотилось в груди. Валокордину выпить, что ли?.. А может, Борис и вправду нашел другую? От этой мысли стало не по себе. Не сама измена пугала, а последствия. Борис - ее "ахиллесова пята". Если он сотворит что-либо непотребное, камни полетят в нее.
Завтра же серьезно поговорит с ним, решила Лера. Если он мечтает о развратной женщине - пусть находит себе такую и катится к ней. Но только после выборов.