- В конце концов, я думаю, он был также реалистом, - продолжает Анна. - Он знал, что шансы на победу у повстанцев были невелики. То, что он сделал для Кая, было своего рода страховкой. Если бы что-то пошло не так, и Шон умер, то у Кая было бы свое место в Обществе. Он мог бы вернуться жить в дом тети и дяди.
- Он так и поступил.
- Да. Кай оказался в безопасности.
- Нет, - возражаю я. - Они, в конце концов, отправили его в трудовой лагерь. - Я отправила его в трудовой лагерь.
- Но это случилось гораздо позже, чем предполагалось. Он, вероятно, прожил в Обществе дольше, чем смог бы прожить взаперти в Отдаленных провинциях.
- Где тот мальчик сейчас? - спрашиваю я. - Мэтью Маркхем?
- Понятия не имею, - отвечает Анна. - Я никогда не встречалась с ним, ты же понимаешь. Я знала о нем только из уст Шона.
- Я была знакома с дядей Кая, - говорю я. - С Патриком. Я не поверю, что он отправил бы своего сына жить там, где он ничего и никого не знает.
- Родители делают самые странные вещи, когда видят явную опасность, грозящую их детям.
- Но Патрик не сделал такого с Каем, - сердито говорю я.
- Я полагаю, - произносит Анна, - он хотел выполнить просьбу родителей Кая - чтобы у их ребенка был шанс покинуть Отдаленные провинции. Я уверена, что тетя и дядя Кая вовсе не желали отказываться от него. Ссылка одного сына чуть не убила их. И потом, когда в течение многих лет не происходило ничего страшного, они стали задаваться вопросом, правильно ли они поступили, отослав его. - Анна глубоко вздыхает. - Хантер, должно быть, рассказал тебе, что я оставила его одного вместе с дочерью. С моей внучкой Сарой.
- Да, - киваю я. Я видела, как Хантер хоронил Сару. Я видела строчку на ее могиле - Когда июньский ветер рвет их пальцами с цветов.
- Хантер никогда не упрекал меня, - говорит Анна. - Он знал, что я должна была перевести людей. Времени было в обрез. Те, кто остались, погибли. Я оказалась права.
Она смотрит на меня. Ее глаза очень темные. - Но я виню себя. - Она вытягивает руку, сгибая пальцы, и мне чудятся следы голубых линий на ее коже, а может, это всего лишь вены. Сложно сказать в тусклом свете больницы.
Анна встает. - Когда у тебя следующий перерыв? - интересуется она.
- Я даже не знаю.
- Я постараюсь найти и привести Элая и Хантера повидаться с тобой. - Анна наклоняется и касается плеча Кая. - И с тобой.
После того, как она уходит, я наклоняюсь к Каю. - Ты все слышал? - спрашиваю я у него. - Ты слышал, как сильно твои родители любили тебя?
Он не отвечает.
- И я люблю тебя, - говорю я ему. - Мы по-прежнему ищем для тебя лекарство.
Он не шевелится. Я рассказываю ему стихи, и говорю, что люблю его. Снова и снова. Я смотрю на него и думаю, что жидкость, перетекающая в его вены, помогает; вот на его лицо возвращается румянец, подобно тому, как солнце на заре освещает камень.
Глава 32. Кай
Сначала возвращается ее голос. Чудесный и ласковый голос. Она все еще рассказывает мне стихи.
Затем возвращается боль, но сейчас она другая. Мои мышцы и кости привыкли к страданию. Но теперь боль перешла глубже. Это инфекция распространилась?
Кассия хочет, чтобы я помнил: она меня любит.
А боль хочет сожрать меня.
Хотел бы я иметь одно без другого, но в этом-то главная проблема живых.
У тебя нет возможности выбирать глубину страданий или степень радости.
Я не заслуживаю ни ее любви, ни этой болезни.
Что за глупая мысль! Вещи происходят независимо от того, заслуживаешь ты их или нет.
Пока что я выдерживаю боль благодаря мелодичности ее голоса. Я не хочу думать о том, что случится, когда она уйдет.
Сейчас она рядом и она любит меня. Она повторяет это снова и снова.
Глава 33. Кассия
Ксандер находит меня рядом с Каем. - Лейна послала за тобой, - говорит он. - Пора возвращаться к работе.
- Кай оказался без капельницы, - объясняю я. - Я хочу остаться здесь, пока ему не станет лучше.
- Этого не должно было случиться, - говорит Ксандер. - Я передам Океру.
- Хорошо. - Гнев Окера гораздо сильнее повлияет на лидеров деревни, чем мой.
- Я вернусь, - говорю я Каю, в надежде, что он все же слышит. - Как только смогу.
***
За лазаретом деревья растут впритык к деревенским постройкам. Ветви поскрипывают и что-то напевают, когда ветер трет их друг о друга. Сколько здесь жизни! Травы, цветы, листья, и люди, которые ходят, говорят, живут.
- Мне так жаль, за эти синие таблетки, - говорит Ксандер. - Я... ты могла умереть. Я так виноват.
- Нет, - отвечаю я. - Ты не знал.
- Ты никогда не принимала таблетку? Нет же?
- Принимала. Но со мной все хорошо. Я продолжала идти.
- Но как? - удивляется он.
Я продолжала идти, думая о Кае. Но как я могу сказать это Ксандеру?
- Я просто шла, - повторяю я. - И записки в таблетках тоже помогли.
Ксандер улыбается.
- На одной записке ты упомянул про секрет, - продолжаю я. - В чем он заключался?
- Что я член Восстания, - отвечает Ксандер.
- Такой ответ приходил мне в голову, - говорю я. - Ты говорил мне это через порт, не так ли? Не на словах, конечно, но я подумала, что именно это ты пытался сказать.
- Ты права. Я говорил тебе. Это был не такой большой секрет. - Он ухмыляется, но тут же серьезнеет. - Я все хотел спросить тебя насчет красной таблетки.
- Она действует на меня, и я не иммун.
- Ты уверена?
- Мне давали ее в Центре, я точно знаю.
- Восстание заверило меня, что у тебя есть иммунитет и к красной таблетке, и к чуме, - говорит Ксандер.
- Тогда они либо лгали тебе, либо ошибались, - отвечаю я.
- Это значит, что ты не была защищена от первоначальной чумы. Ты заболела? Они давали тебе лекарство?
- Нет, - я поняла, какую головоломку он пытается решить. - Если красная таблетка действует на меня, значит, ребенком мне не прививали иммунитет. Таким образом, я просто обязана была заболеть. Но этого не случилось, на мне лишь появилась красная метка.
Ксандер качает головой, пытаясь найти объяснение. Я тоже перебираю варианты. - На меня действует красная таблетка, - говорю я. - Зеленую я никогда не принимала. И я выжила после синей.
- А кто-нибудь еще выживал после приема синей таблетки? - спрашивает Ксандер.
- Я не слышала о таком. Со мной была Инди, и она поддерживала меня. Возможно, в этом вся разница.
- Что еще случилось в ущельях? - интересуется Ксандер.
- Очень долгое время мы никак не могли встретиться с Каем, - рассказываю я. - Нас забросили в деревню, полную Отклоненных. Потом мы втроем сбежали в Каньон; я, мальчик, который умер, и Инди.
- Инди влюблена в Кая, - произносит Ксандер.
- Да. Сейчас, думаю, да. Но сначала это был ты. У нее есть привычка красть вещи. Она стащила мою микрокарту и чей-то мини-порт, и при любом удобном случае разглядывала твое лицо.
- Но, в конце концов, она влюбилась в Кая, - говорит Ксандер. Я улавливаю горечь в его голосе, но не такую, как, бывало, слышала раньше.
- Они летали на одном корабле, - говорю я. - И все время были вместе.
- Ты, кажется, совсем не злишься на нее.
Так и есть. Был момент шока и боли, когда Кай сказал, что она поцеловала его, но все забылось, когда Кай заболел. - Она делает все по-своему, - объясняю я. - Поступает так, как ей удобно. - Я качаю головой. - Невозможно долго обижаться на нее.
- Я не понимаю, - говорит Ксандер.
И я не думаю, что он поймет. Он не знает настоящую Инди; он никогда не видел, как она лжет и мошенничает, когда хочет что-то получить, он не понимает, что за всем этим прячется странная необъяснимая честность, присущая только ей. Он не видел, с какой ловкостью она провела нас через бурлящие серебристые воды, несмотря на все препятствия. Он даже не знал, как она любит море, или как сильно ей хотелось надеть синее шелковое платье.
Некоторые вещи нельзя оценивать по отдельности. Я могла бы рассказать ему все, что произошло в Каньоне, но он все равно не был там со мной.
И то же самое с ним. Он мог бы рассказать мне все о чуме и о мутациях, и все, что он видел, но все равно, меня там не было.
Я смотрю на лицо Ксандера и вижу, что он все понял. Он сглатывает, собирается что-то спросить. Но задает вопрос, которого я точно не ожидала.
- Ты когда-нибудь писала что-то для меня? Кроме того сообщения, я имею в виду.
- Так ты получил его.
- Все, за исключением последних строк, - отвечает он. - Они были подпорчены водой.
Мое сердце сжимается. Значит, он не знает, что я просила его больше не думать обо мне, как прежде.
- Меня все мучил вопрос, писала ли ты когда-нибудь стихотворение для меня.
- Подожди, - говорю я. Тут нет бумаги, но зато есть палка и темная грязь на земле, именно так, в конце концов, я училась писать. Мгновение я колеблюсь, оглядываюсь на лазарет, но затем понимаю, Время держать это в глубокой тайне давно прошло. И если я осмелилась поделиться своим умением с каждым человеком в Центре, то к чему скрываться от Ксандера?
И все же, я чувствую, что писать для Ксандера, это слишком лично. Это означает нечто большее.
Я закрываю глаза на мгновение, пытаясь сосредоточиться, а потом оно приходит ко мне, стихотворение со словами, которые заставляли меня думать о Ксандере. Я начинаю писать. - Ксандер, - говорю я, останавливаясь.
- Что? - спрашивает он, не отрывая глаз от моих рук, как будто они сейчас сотворят чудо, и он станет свидетелем этого.
- В Каньоне я думала и о тебе тоже. Мне снились сны о тебе.
Теперь он смотрит на меня, и я понимаю, что не могу выдержать его взгляд; какое-то чувство глубоко внутри заставляет меня опустить глаза, и я пишу:
Темно, темно, как было темно,
Но медика руки ярко светили.
Он нашел исцеление, чудный бальзам,
И вот, наши крылья опять полетели.
Ксандер читает через мое плечо, его губы шевелятся. - Медик, - тихо произносит он, боль искажает его лицо. - Думаешь, я умею исцелять людей, - спрашивает он.
- Да.
В этот момент, прямо перед нами несколько деревенских детишек перебегают дорогу. Мы с Ксандером одновременно застываем, провожая их взглядом.
Они играют в игру, которую я никогда раньше не видела, притворяются другими существами. Каждый ребенок одет, как животное. У кого-то трава заменяет шерсть, другие использовали листья для перьев, а у многих крылья сделаны из связанных пучком веток и из одеял, которые еще пригодятся ночью, чтобы согреться. Повторное использование природных материалов и старья для создания чего-то нового напоминает мне о Галерее, и я подумала, вдруг люди из Центра нашли другое место, чтобы собираться и делиться, а может, у них нет больше времени на все это, из-за мутации и из-за того, что никакого исцеления не предвидится.
- А что, если бы мы могли делать так же? - спрашивает Ксандер.
- Что? - не понимаю я.
- Быть тем, кем пожелаем, - говорит он. - Что, если бы в детстве нам разрешали так наряжаться?
Я уже думала об этом, особенно когда была в Каньоне. Кто я? Кем я должна быть? Я думаю, как мне повезло, несмотря на давление Общества, что я могла мечтать о многих, таких безумно смелых вещах. Частично этому, конечно, способствовал дедушка, который всегда подталкивал меня.
- Помнишь Орию? - спрашивает Ксандер.
Да. Да. Я помню. Все события. Все снова так четко и близко; мы вдвоем, Обрученные, держа друг друга за руки, возвращаемся домой с банкета. Одной рукой я обнимаю Ксандера за шею, а другой засовываю компас под его рубашку, чтобы он спрятал артефакт Кая от чиновников. Даже тогда, мы втроем делали все возможное, чтобы сохранить доверие друг к другу.
- Помнишь тот день, когда мы сажали новые розы? - спрашивает он.
- Помню, - говорю я, вспоминая о том единственном нашем поцелуе, и сердце сжимается от боли за нас обоих. Горный воздух слишком свеж, даже летом. Ветер жалит, путает волосы, вызывает слезы на глазах.
Стоять с Ксандером посреди гор это все и ничто, и совсем не похоже то, как стоять на краю Каньона вместе с Каем. Я беру Ксандера за руку. Моя ладонь запачкалась от рисования, я смотрю на нее и думаю о Ксандере, о свисающих корнях новых роз; ветер дует и дети танцуют у деревенского камня, и еще одно, легкое, как воздух, тополиное семя воспоминаний приходит на ум:
Руки моей матери измазаны грязью, но я могу разглядеть белые линии на ладонях, когда она поднимает саженцы. Мы стоим в Питомнике со стеклянной крышей, и его испарения сталкиваются с прохладой весеннего утра.
- Брэм вовремя успел на учебу, - говорю я.
- Спасибо, что дала мне знать, - благодарит она с улыбкой. В те редкие дни, когда и она, и отец рано уходят на работу, мне полагается провожать Брэма на поезд в начальную школу. - Куда теперь пойдешь? У тебя есть еще немного времени до начала работы.
- Может, загляну к дедушке, - говорю я. Будет нелишне отвлечься от ежедневной рутины, ведь скоро состоится Банкет дедушки. Как и мой. Так что нам есть, что обсудить.
- Конечно, - соглашается мама. Она пересаживает саженцы из плошек, где они были посеяны рядками, в их новые дома, маленькие горшочки с питательным субстратом.
- Корней не так уж много, - замечаю я.
- Пока нет. Но потом их будет больше.
Я быстро целую ее и убегаю. Больше нельзя задерживаться на ее работе, нужно успеть на аэропоезд. Я встала пораньше вместе с Брэмом, и это дало мне немного свободного времени, но не достаточно.
Весенний ветер игрив, он толкает меня в одну сторону и тянет в другую. Он кружит в воздухе последние осенние листья, и мне становится интересно: если я спрыгну с платформы аэропоезда, поймает ли меня ветер и закружит?
Я не могу думать о падении, не подумав о полете.
Я могла бы взлететь, думаю я, если бы нашла способ смастерить крылья.
По дороге к станции я прохожу мимо заросшего Холма, когда слышу оклик: - Кассия Рейес? - спрашивает работница. Ее одежда на коленях заляпана грязью, как и у моей мамы, когда она погружается в работу. Совсем молодая девушка, на несколько лет старше меня, в руке она держит саженцы с длинными переплетенными корнями. Интересно, на посадку несет или выкорчевала?
- Да? - отвечаю я.
- Мне нужно поговорить с тобой, - говорит она. Из-за ее спины появляется мужчина. Они примерно одного возраста, и что-то подсказывает мне, что Они могли бы быть отличной Парой. Мне никогда не позволялось взбираться на Холм, и я оглядываюсь на буйно разросшийся лес за спинами рабочих. Интересно, каково это - побывать в таком диком месте?
- Нам нужно, чтобы ты отсортировала кое-что для нас, - говорит мужчина.
- Простите, - я возобновляю шаг. - Я сортирую только на работе. - Они не чиновники, и даже не мои начальники или руководители. Это не положено по протоколу, и я не буду нарушать правила ради незнакомцев.
- Это может помочь твоему дедушке, - говорит девушка.
И я останавливаюсь.
- Кассия? - спрашивает Ксандер. - С тобой все в порядке?
- Да, - отвечаю я. Я все еще смотрю на свою руку, желая, чтобы я могла сжать ее посильнее вокруг оставшейся части воспоминания. Я знаю, что это относится к потерянному дню красного сада. Я уверена в этом, хотя и не могу сказать, почему.
Ксандер, похоже, собирается сказать что-то еще, но дети снова возвращаются в своей игре, нарезая круги вокруг деревенского камня. Они громко смеются, как и полагается детям. Маленькая девочка улыбается Ксандеру, и он улыбается в ответ, протягивая руку, чтобы прикоснуться к ее крылу, но девочка не вовремя уворачивается, и он ловит воздух.
Глава 34. Ксандер
Мы с Окером работаем на автомате, почти как роботы; мы обязаны отыскать это лекарство, вот только Окер сосредоточен на другом деле. Уже через несколько дней я привык к рутинной работе в лаборатории: мы работаем, когда Окер приказывает работать, и отдыхаем, когда Окер приказывает отдыхать. Иногда я выхватываю взглядом Кассию в сортировочных помещениях, но большую часть времени я провожу, составляя смеси по рецептам Окера.
Окер ест свои порции пищи прямо здесь, в лаборатории, даже не присаживаясь ни на миг. Поэтому и мы все делаем то же самое: встаем вокруг стола и жуем свою еду, поглядывая друг на друга. Возможно, сказывается напряженность ситуации и поздние часы, но в такие минуты мне всегда хочется дико рассмеяться. Все разговоры за обедом сводятся к обсуждению того, насколько хорошо идут дела с пробами лекарства. В отличие от остальных Окер обычно молчит, если все идет хорошо. А вот если что-то идет не так, его бывает не заткнуть.
- Что такого в этих Иных землях, - спрашиваю я у него сегодня, - что вас всех отчаянно туда тянет?
Окер фыркает. - Ничего, - отвечает он. - Я слишком стар, чтобы переселяться, и предпочту остаться здесь, как и многие другие жители.
- Тогда зачем все это усердие с лекарством, если вы не разделите вознаграждение?
- Во мне говорит врожденный альтруизм.
Я смеюсь, не в силах сдержаться, и Окер сердито смотрит на меня. - Я хочу утереть нос Обществу и первым найти лекарство.
- Общества больше нет, - напоминаю ему.
- Еще как есть, - отвечает он, отвинчивая крышку фляжки и отхлебывая глоток воды. Затем тыльной стороной ладони вытирает губы и снова бросает сердитый взгляд.
- Только дураки верят, что что-то изменилось. Восстание и Общество так глубоко проникли друг в друга, что уже и не понять, кто есть кто. Это как змея, которая пожирает свой чертов хвост. Вот здесь, за пределами территорий Общества, и есть истинное восстание.
- Лоцман верит в Восстание, - отвечаю я, - и он не мошенник.
Окер смотрит на меня. - Может быть. Но это вовсе не означает, что ты должен следовать за ним. - Его взгляд пронзает насквозь, - или за мной.
Я ничего не отвечаю, - мы оба знаем, что я уже следую за ними двумя. Я верю, что Лоцман есть путь к революции, а Окер, - к созданию лекарства.
Пациенты здесь выглядят значительно лучше тех, что из провинций. Окер устранил все вторичные симптомы мутировавшей чумы, такие, как накопление тромбоцитов и выделение жидкости из легких. Но он все время твердит про белки и мозг, и я знаю, что он еще не выяснил, как предотвратить или ослабить влияние мутаций на нервную систему. Но он обязательно выяснит.
Окер выругивается. Он пролил немного воды из фляжки на свою рубашку. - Общество было право в одном. Проклятые руки перестают нормально работать через год или два после восьмидесяти. Но, несомненно, мой мозг продолжает функционировать лучше, чем у большинства людей.
***