- Ты правильно все понял. Только наверняка не знаешь, что это означает.
- Не знаю и знать не хочу, - отрубил Николай Петрович и, повернувшись, зашагал от яра. Как жаль, что он отпустил шофера до завтра наведаться к теще - сейчас бы сел в свой уютный, чем-то напоминающий фронтовой "виллис" "газик" - и привет этому дому. Так вот, выходит, какую бездомную женщину приютила Устинья.
- Погоди. - Ната догнала его и закашлялась, поперхнувшись дымом. - Я вовсе не собиралась тебя дразнить. Я, правда, очень рада тебя видеть. Ведь мы с тобой, как-никак, родственники.
- Седьмая вода на киселе, - буркнул Николай Петрович, все-таки смягчаясь, - Ната, сколько он помнил, была безобидным существом. Непутевая, а сердце доброе и отзывчивое. Правда, какой она стала теперь, он пока не знал.
- Что же не спрашиваешь, как я жила все эти годы? - спросила Ната, усаживаясь на козлы возле сарайчика. - Еще дай папироску. Цимис, а не табачок.
- Тебе бы не стоило курить, - сказал Николай Петрович, громко щелкнув замком портсигара и протягивая его Нате. - И без того вся прозрачная стала.
- А, это не от табака. - Ната снова зашлась в кашле. - Табак наоборот полезен - нервы успокаивает. Ты тоже, вижу, очень нервным стал. Небось, работенка нелегкая?
- Работа как работа. Легкой работы не бывает, - сказал Николай Петрович, присаживаясь рядом с козлами на большой чурбак-колоду. - А Устинья где?
- Корову пошла доить, а заодно и терновки на варенье набрать.
- Трудно вы тут живете? - неожиданно спросил Николай Петрович, вспомнив жалкие сотенные и двухсотенные переводы, время от времени посылаемые Устинье на хозяйство.
- Почему трудно? Мне на самом деле жить стало легче и веселей, хотя вовсе не в том смысле, какой имел в виду вождь всех времен и народов.
- Не будем о политике, ладно? - примиряющим тоном попросил Николай Петрович.
- Не хочешь, так и не будем, - согласилась Ната, мужицким жестом сморкнувшись вбок. - Рыбы в реке много, в огороде картошка с помидорами растет. Коровушка маслица и сметанку даст. И себе хватает, и людям. Сахарок покупаем, бражку делаем, а за эту самую бражку нам сено с соломой везут. Вот такой круговорот вещей в природе.
- Значит, самогонщицей стала. - Николай Петрович вымученно улыбнулся. - Ну а как к уголовной ответственности привлекут?
Ната расхохоталась, запрокинув тощую жилистую шею.
- Родственницу Соломина? Кишка тонка.
- Выходит, моим именем прикрываетесь. Но ведь я не Господь Бог и не… - Он хотел сказать "товарищ Сталин" (это была любимая присказка Первого, позволявшая ему открещиваться от слишком настырных просителей), но ему не хотелось упоминать всуе имя этого человека.
- И слава Богу, что ты - Николай Петрович Соломин, а не кто-то там другой. Небось, думаешь, я нарочно отыскала твой дом, чтоб лишний раз напомнить тебе о прошлом, которое ты хотел бы вычеркнуть из памяти? Ведь признайся, так и думаешь?
Ната положила ногу на ногу и уставилась в глаза Николаю Петровичу.
- Нет, кажется, это на тебя не похоже, - задумчиво произнес Николай Петрович. И добавил: - По крайней мере на ту Нату, которую я знал раньше.
Она вдруг вспыхнула, провела рукой по волосам. Знакомый жест. До боли знакомый. Что там говорил этот Берецкий по поводу первой любви?..
- Агнесса жива? - хрипло спросил Николай Петрович, снова шаря по карманам в поисках портсигара.
- Он у тебя в левом нагрудном. Рядом с сердцем и партбилетом, - подсказала Ната, теребя свисающий с шеи на грубой веревке тяжелый ключ от висячего замка. - А я больше не буду - тошнит на голодный желудок.
Он не стал повторять своего вопроса: понял безошибочно, что Агнесса умерла. Только спросил коротко:
- Когда это случилось?
Ната вскочила с козел и направилась к дому, бросив через плечо:
- Пошли, баланды холодной хлебнем. Извини уж, мяса у нас нет.
И тут Николай Петрович вспомнил про свою сумку, которую шофер занес в летнюю кухню.
Николай Петрович сам набирал в буфете продукты, думая в первую очередь о себе. Охотничьи колбаски, корейка, копченый язык. И, как положено, бутылка "столичной". Он пожалел сейчас, что не прихватил две.
Ната смотрела голодными глазами на разложенную на столе снедь. Николай Петрович заметил, как она несколько раз сглотнула слюну.
- Неси стаканы и свою, как ты говоришь, баланду. Давненько я не ел холодного постного борща.
Они выпили до дна, не чокаясь. Николай Петрович вспомнил Агнессу такой, какой увидел в первый раз - гладко зачесанные прямые волосы цвета незастывшей смолы, две ямочки на щеках и третья на подбородке, горячие (он узнал это в первый же день) влажные губы.
Ната сидела неподвижно, откинувшись на спинку старого венского стула. Николай Петрович ждал, когда она заговорит сама.
- Письмо пришло мне весной пятьдесят первого. Я уже жила поселухой под Карагандой. Написал отец из Мелитополя. Понимаешь, там у них была секта баптистов-евангелистов, и какая-то падла донесла. Агнесса умерла в тюрьме. А как - никто не удосужился сообщить. И тело ее родным не отдали…
Николай Петрович налил еще водки. Ната жадно набросилась на деликатесы - жевала, быстро и энергично двигая челюстями. Николай Петрович машинально принялся за холодный борщ. Забытый вкус подсолнечного масла - дома и в их столовой готовили только на коровьем - ожег воспоминанием…
После контузии и госпиталя его отпустили на месяц домой, в Астрахань. Была ранняя весна. Первые победы Красной Армии воодушевляли сердца, вселяя в них надежду на скорый мир. Он привез домой рассказы о передовой, вшей, подцепленных во время долгой, почти недельной, дороги, полкило сахара и стакан соли Вшей в тот же вечер вывела бабушка, намазав ему голову какой-то вонючей черной жидкостью, пахнущей керосином, и замотав половиной своего старого байкового халата. Он сидел в этом пестром тюрбане возле печки, на которой грелась выварка с водой для мытья головы, когда в комнату вошла Агнесса - попросить на вечер карты. Она улыбнулась ему (тогда он и увидел эти ямочки на щеках).
- Вот ты, оказывается, какой… А я тебя по рассказам совсем другим представляла. Но такой ты мне нравишься больше. Заходи вечерком - приехала тетка из Ростова и будет нам всем гадать. Заодно и тебе судьбу предскажет.
- Я не верю цыганским бредням, - сказал он и улыбнулся девушке.
- Ну, тогда приходи, я тебе вшей вычешу частым гребнем.
Агнесса весело рассмеялась и убежала, хлопнув дверью.
- Это эвакуированные из Мелитополя, - пояснила мать. - Живут у этого придурошного Буракова, который до сих пор играет возле драмтеатра на шарманке. Отец на фронте, матери нет. Их две сестры и еще глухой дед. Эта, которую ты видел, старшая. Порядочная девушка. А вот младшая… - Мать махнула рукой. - В общем, еще школы не кончила, а уже того, не девушка. С кем попало гуляет и за просто так. Хоть бы уж зарабатывала этим делом, что ли - ведь времена нынче трудные, - заключила его практичная мать.
Бабушка вымыла ему над тазом голову и долго терла ее полотенцем. Он вылил на волосы полпузырька одеколона - чтобы перебить запах керосина, почистил сапоги, надел гимнастерку, и ноги сами понесли через улицу.
Он никогда в жизни не был у Буракова - тот жил в угловом доме с покосившейся верандой. Держал козу, попугая, нескольких кошек и гуся. На просторной веранде за круглым столом сидели, кроме знакомой ему девушки с волосами цвета смолы, девчонка с жиденькими косичками, толстая тетка в атласном халате красными розами по черному фону и сам Бураков - длинный, как жердь, с седыми волосами до плеч и весь точно на шарнирах.
- Проходьте, проходьте, - сказала толстая тетка. - Я как раз мечу карты на твою зазнобу, хлопче. Ишь ты, к ней так и прилип червонный король. Ната, будь ласка, принеси скамейку.
Девочка с косичками вскочила, вильнув бедрами, стрельнула в него большими влажно-карими глазами У нее были узкие плечи и высокие торчащие в разные стороны груди. Николай уже почти год не спал с женщинами. К счастью, даже в кавполку гусарские лосины заменили на просторные надежные галифе.
Ната поставила для него табуретку совсем рядом со своей, но он, садясь, отодвинул ее ногой на благоразумное расстояние.
- Если ты монах, то подвигайся поближе к Агнешке, - громко сказала Ната и звонко шлепнула его по спине ладонью.
Он сидел на равном расстоянии от обеих сестер, но в поле притяжения Агнессы. И чувствовал, что ее тоже влечет к нему.
После гадания - он, честно говоря, не слышал, про что бубнила тетка в атласном халате - Агнесса занялась приготовлением к чаепитию, а он вышел в садик покурить. Накрапывал дождик.
Скрипнула дверь. Скользнула чья-то верткая тень.
- Дай затянуться, - попросила Ната и поднесла к своим губам его руку с самокруткой. - Ой, крепкий какой табак! Так бы сейчас и хлопнулась на спину и раскинула пошире ноги. А ты что, на самом деле монах или цену себе набиваешь? Если хочешь, могу сначала пососать. Расстегивай штаны.
Он окаменел от ее слов. Пальцы Наты уже скользили к его паху, и неизвестно, чем бы все это кончилось (хотя, скорее всего, известно), но тут снова скрипнула дверь.
- Натка, ты где? - раздался голос Агнессы. - А ну-ка марш домой.
Как ни странно, но Ната послушалась сестру. Она вздохнула, ущипнула Николая за ягодицу и прошла мимо Агнессы в дом. Агнесса, прикрыв за ней дверь, спустилась по ступенькам и шагнула к нему под навес.
- Ты Натку прости - у нее это как болезнь. Я за нее и Божью Матерь просила, и к знахарке мы с ней сколько раз ходили - ничего не помогает. Это у нее после свинки. Всего тринадцать ей, а грудь четвертого размера.
Агнесса говорила спокойно, без всякого смущения. Или она тоже была испорченная, или наоборот - невинная. И ему страстно захотелось разгадать загадку этой девушки. Он притянул ее к себе, - она не сопротивлялась, - вжал ладони в ее ягодицы, потянул на себя. Она не стала вырываться, но и не проявляла особого интереса к происходящему. Или же этот интерес умело скрывала.
Он вдруг почувствовал сбегающую по ноге горячую струйку. Отодвинулся от девушки, чтобы она, чего доброго, не догадалась о его сраме. И тут она вдруг обвила руками его шею и поцеловала в губы.
Он не успел ответить на ее поцелуй - она отстранила его голову, заглянула глубоко в глаза.
- Говорят, первая любовь всегда бывает несчастной, - сказала она. - Но все счастья и несчастья дарованы нам Господом. А в несчастье человек приближается душой к Всевышнему. Ты верующий?
- Нет, конечно, - сказал он.
- Почему конечно?
- Потому что Бога нет и не может быть.
- Откуда ты это знаешь?
- Это знают все мало-мальски нормальные люди. В Бога верят одни старухи и юродивые.
- Глупый ты. - Она вдруг быстро перекрестила его. - Бог - это добро и свет. И радость, и любовь ко всему живому.
- Все живое любить невозможно. Фашисты тоже живые. Что, и их прикажешь любить? - с сарказмом спросил он.
- Они в конце концов одумаются и раскаятся в содеянном. И Бог их простит. Бог всех прощает.
- Значит, он глупый старикашка, твой Бог.
- Он и тебя прощает за твои слова. Ако не ведают, что говорят. Пошли пить чай. А потом можем побродить по городу.
После чая он сбегал домой переодеться. Мать с бабушкой уже спали, оставив дверь незапертой. Чтобы их не тревожить, уходя, он запер ее на ключ и положил его в карман гимнастерки.
Агнесса уже ждала его у калитки своего дома. Он взял ее под руку и снова почувствовал возбуждение. Только теперь оно было не болезненное, а приятное и расслабляющее.
- Куда пойдем? - спросила она. - Я почти совсем не знаю ваш город.
- Куда? Да я сам что-то не соображу, хотя можно было бы…
Он не договорил - сверкнула молния, прямо над головой громыхнул гром.
- Бог все решил за нас - пошли на сеновал.
Они бегом кинулись к большому длинному сарайчику Буракова, где хранилось старое сено. Там было тепло, сладко пахло прелью, попискивали мыши.
Они прикрыли за собой дверь, сели на сено и разом почувствовали смущение. Она протянула руку и коснулась его щеки.
- Знаешь, я еще девственница. А без любви этим заниматься грех большой. Особенно женщине. Хотя и мужчине, наверное, тоже.
- А если никогда не полюбишь, значит, так и нужно монахом умереть?
- Наверное. Или же выйти замуж для того, чтобы иметь детей.
- Но ведь ты сама сказала, что без любви заниматься этим большой грех.
- Но Богу угодно, чтобы люди рожали потомство.
- А ты всегда делаешь только то, что угодно твоему Богу?
- Стараюсь, но, наверное, не всегда получается. Знаешь что?
- Что?
- Я бы хотела иметь от тебя ребенка. Мальчика. Чтобы он стал священнослужителем. У тебя цельная натура. А мне очень нравятся люди с цельной натурой.
- Ты со всеми так откровенна?
- Нет. Я очень скрытная. Я только Богу все про себя рассказываю.
Он обнял ее за плечи, скользнул рукой за вырез платья. Она была без лифчика, и его ладонь ощутила прохладную упругость девичьей груди. Другой рукой он поспешно расстегнул пуговицы ее вязаной кофты, потом халатика. Оказалось, что под ним вообще ничего не было. "Она заранее все задумала, - мелькнуло в голове. - Болтала про Бога и прочую ерундовину, а сама, наверное, такая же испорченная, как и ее сестра". Но это теперь почему-то не имело никакого значения. Она раздвинула ноги и сказала:
- Я боюсь, что будет больно. Я очень боюсь боли. Ты не знаешь, это очень больно?
- Нет. Говорят, это всего лишь одно мгновение. А тебе разве не рассказывала сестра?
- У меня бы язык не повернулся спросить ее об этом. Такой стыд.
Он расстегнул и снял штаны - боялся поранить их грубой тканью нежную кожу Агнессы. Спустил трусы. И вдруг ему сделалось страшно. А что если она на самом деле девственница? Среди женщин, с которыми ему приходилось иметь дело, ни одной девушки не попалось.
- Ты что, боишься? - догадалась она. - Я потерплю, если будет больно. И кричать ни за что не стану.
Он встал на колени и тут же на полметра провалился в сено. Эта позиция оказалась очень удобной, и он резко, одним толчком, вошел в Агнессу, решив, что если на самом деле есть какая-то преграда, то ее надо брать сходу. Девушка вздрогнула всем телом, всхлипнула. Он почувствовал, как по внутренней стороне его бедер потекло что-то липкое. "Неужели кровь? И так много?" - успел подумать он. Она покачивалась в такт его движениям, равномерным и глубоким. "Какая у нее глубокая п…" - думал он. Увы, в ту пору он еще не знал другого названия, кроме матерного, для этого женского органа.
Она вдруг положила ноги ему на плечи и села, и он испытал доселе неизведанное блаженство. Потом она подсунула ладони себе под ягодицы, стиснула их. Он чуть было не лишился сознания от восторга. И тут она, снова откинувшись на спину, стала описывать бедрами ритмичные круги. Похоже, он отключился на короткое мгновение. "Пора кончать, или я сойду с ума", - подумал он. Но как нарочно это ему никак не удавалось - очевидно, сказался недавний эпизод. Тогда он с силой надавил ей на живот ладонью, потом давил еще и еще, действуя по принципу тисков. Это принесло долгожданное облегчение. Он упал на нее, тяжело дыша, и почувствовал, как свело судорогой поясницу. "Теперь мне не встать, - пронеслось в сознании. - И вообще ни ногой, ни рукой шевельнуть".
- Ты что? - спросила она.
- Поясница. Я был ранен осколком в копчик и контужен. Я не могу пошевелиться.
- Это пройдет. Ты только не волнуйся. Давай я потру тебе больное место.
У нее были сильные и умелые пальцы.
- Тебе было очень больно? - спросил он.
- Да. Словно ты разрывал все внутри.
- Но ты молчала и даже… делала мне приятно.
- Мне очень хотелось сделать тебе приятно.
- Прости. Я, кажется, был очень неуклюж.
- Да нет. Это, наверное, неизбежно. Лучше сразу пережить, зато потом будет хорошо. Ведь женщине, я думаю, тоже бывает хорошо.
- Они иногда даже визжат от восторга.
- Дурочки. Восторг нужно переживать молча.
Он почувствовал облегчение - помог ее массаж, - потихоньку встал, натянул трусы. Она тоже поднялась и сделала шаг.
- Мне больно ходить…
- Наверно, это скоро пройдет.
- Да… Слушай, а у тебя в роду нет никаких болезней?
- Нет, кажется. Правда, многие мои родственники умерли молодыми и не своей смертью.
- Тогда, значит, если я забеременею, у нас родится здоровый умный ребенок с цельным характером. А как ты думаешь, от одного раза можно забеременеть?
Он промолчал. Все женщины, с которыми у него были интимные отношения, больше всего на свете боялись забеременеть. Он не умел пользоваться презервативом - они всегда либо слетали в самый неподходящий момент, либо рвались, когда он их надевал. А эта девушка хочет от него забеременеть.
- Ты хочешь мальчика или девочку? - спросила она.
- Девочку. Мне всегда хотелось иметь младшую сестренку.
- А я хочу мальчика. Только мальчика, - решительно заявила она.
- Тебя не хватились дома?
- Нет. Я сплю на веранде, чтобы никому не мешать своими молитвами.
- Неужели ты всерьез веришь в Бога?
- Всерьез и навсегда. Я - баптистка.
- А это что такое?
- Мы тоже верим в Христа и в Бога-отца, но почему-то нас преследует православная церковь. А ведь мы никому не делаем зла.
- Религия - это опиум. Отвлекает людей от важных дел.
- Ничего подобного. Наоборот, помогает хорошо делать важные дела. - Она опять перекрестила его. - Пошли. Я еще не молилась сегодня. Это большой грех.
Он проспал чуть ли не до полудня. Мать ушла в свою школу, бабушка копалась в огороде. В доме было непривычно тихо, и эта тишина лишь усиливала мерный стук маятника старых ходиков с охрипшей кукушкой. Он встал с пустой и очень легкой, ничего не помнящей головой. "Такие головы, наверное, бывают у только что родившихся младенцев", - подумал он и усмехнулся. Пошел на кухню, плеснул в кружку горячего - с печки - рыжеватого чая, отрезал ломоть мягкого серого хлеба.
Есть хотелось ужасно - похоже, он не ел почти целые сутки, но хлеб совсем не насыщал - он проваливался куда-то в объемную пустоту. Увидел на столе материну записку: "В шкафчике на верхней полке твое любимое вишневое варенье. Берегла для тебя. Кушай на здоровье. Целую. Мама" Он полез в шкафчик, зашуршал целлофаном, которым было обернуто горлышко банки. И тут в кухню вошла Ната.
- Принимай почтальона. Чайку налей, а?
Ната бухнула в кружку несколько столовых ложек с горкой засахарившегося варенья. Он плеснул ей чаю.
- Хорошо живешь, хлопчик. Сладко. И откуда ты такой взялся, что для тебя все сходу свои самые сладкие запасы выставляют? Ты знаешь, какой Агнешка до тебя монашенкой была? Да, да она на самом деле в монастырь собиралась. Говорила, вот, закончится война, вернется отец, поживу с вами с полгодика и… Ты жениться на Агнешке будешь, или у тебя это озорство, как у меня?
Он не знал, что ответить Нате - честно говоря, у него еще не было времени подумать обо всем этом.
- Не знаю, - промычал он и поперхнулся чаем. - Мне ведь предстоит на фронт возвращаться.