Она позвонила в звонок у кассы, и из подсобной комнаты появился владелец, сутулый мужчина по фамилии Гофф, державший недоеденный сандвич с копченой говядиной в одной руке и салфетку в другой. Он засунул жирные края мяса в намазанный горчицей хлеб и обернул его салфеткой. Откусив хороший кусок и медленно его разжевывая, он сказал, что узнал книгу Дюшеса, вспомнив тот день, когда профессор Мастерс полгода назад пришел купить ее.
- Заплатил кучу денег за нее, - сообщил мистер Гофф низким голосом. - Антикварная коллекция Дюшеса погибла в огне около ста лет назад, когда сгорел его парижский загородный дом. После этого книга стала почти бесценной, так как только в ней остались записи о том, что собирал Дюшес. К тому же не думаю, что книга была напечатана большим тиражом. Самое большее - сто экземпляров. Профессор Мастерс сказал мне, что у него уже как-то была копия, но она была испорчена во время сильного шторма, когда часть его библиотеки пострадала из-за протечки.
Кэндис помнила этот случай и то, как сильно профессор Мастерс был расстроен тем, что потерял часть своей ценной коллекции старинных книг.
- Вы не знаете, что такого особенного в этой книге, помимо того, что вы уже рассказали? Если профессор потерял свой экземпляр пять лет назад, то почему он так долго ждал, чтобы купить новый?
- Его интересовала не сама книга, а одно конкретное изображение таблички. Я могу вам показать. - Гофф отложил сандвич, вытер руки о штаны, осторожно открыл книгу, переворачивая страницы с аккуратностью хирурга, изучающего слои мышцы.
Мемуары были опубликованы задолго до массового распространения фотографии, поэтому иллюстрации в книге были представлены в виде гравюр, но исполненных так качественно и четко, что можно было запросто спутать их с фотоснимками.
- О, вот это место! - Маленький свернутый кусочек бумаги с какими-то надписями лежал между двумя страницами. - Пожалуйста, обращайтесь с ней осторожнее, - попросил мистер Гофф, передавая ей находку. - Это может быть очень важно.
Кэндис спрятала записку в бумажник и потом посмотрела на изображение, которое он ей показывал. Это была глиняная или каменная табличка, типичная для культуры Месопотамии до нашей эры, такие использовали для архивных записей или писем. На ее поверхности были нанесены какие-то надписи.
- Похоже на клинопись, - сказала она, - но я не могу определить, на каком языке.
- Именно это и интересовало профессора. Он сказал, что ученые десятилетиями пытались определить этот язык. - Гофф снова принялся за сандвич, откусив большой кусок и смакуя сочное мясо со специями. - Еще говорил, что эта табличка единственная в своем роде. Других образцов подобной письменности обнаружить не удалось. То, как профессор себя вел - конечно же, мне он ничего не сказал, - вызвало у меня чувство, что он смог найти еще один камень с такими же надписями. Видимо, хотел провести сравнение двух экземпляров.
Кэндис с удивлением посмотрела на владельца магазина. Действительно ли профессор Мастерс смог обнаружить редкую археологическую находку?
Перед тем как уйти, она заметила в задней части магазина ксерокс и попросила мистера Гоффа, чтобы он сделал для нее фотокопию гравюры с изображением загадочной таблички Дюшеса. Книга была слишком ценной для того, чтобы постоянно носить ее с собой. Она уберет ее в безопасное место, а позже отправит по факсу фото таблички своему другу, который, возможно, сумеет определить, что это за письменность.
Ожидая, пока будет готова фотокопия, она посматривала на улицу. С того момента, как она зашла в магазин, белый "форд" больше не появлялся.
Когда Гофф передавал ей полученное изображение, зазвонил его телефон, старый черный аппарат с дисковым набором.
- Алло, - сказал он, подняв трубку. - Подождите. - Затем, повернувшись к Кэндис, спросил: - Ваша фамилия Армстронг?
Она с удивлением посмотрела на него.
- Да.
Он протянул ей телефон.
- Вас спрашивают.
Как такое может быть? Никто не знал, что она здесь. Она осторожно взяла черную трубку, будто боялась, что оттуда появится жало, и поднесла ее к уху.
- Кэндис Армстронг, - отозвалась она.
Раздался щелчок.
- Что ж, - в замешательстве произнесла она. И вдруг она вспомнила утренние звонки. До нее наконец дошло, что они означали. - Боже мой!
- С вами все в порядке? - прокричал мистер Гофф ей вслед, когда дверь уже захлопывалась за ее спиной.
Два раза она чуть не столкнулась с другими машинами, один раз с городским автобусом и собрала целую коллекцию нецензурных жестов и выражений, петляя в полуденном потоке транспорта на максимально возможной скорости. Если бы ее остановили, то она сказала бы полицейскому, что ее ограбили, и попросила бы предоставить ей сопровождение с включенной сиреной.
На скользкой после дождя дороге к хижине ее машину несколько раз занесло, она чуть было не свалилась в кювет, и, когда она уже почти доехала, ее страхи подтвердились.
Хаффи завывала, сидя прямо на дороге. Кэндис помнила, что закрывала кошку внутри.
Кто-то побывал у нее дома.
Каждое утро Гленн Мастерс просыпался с одним и тем же вопросом: не настал ли сегодня тот день?
День - а это было неизбежно, - когда он превратится в существо, которого больше всего боялся: человека, одержимого насилием.
Он задавал себе этот вопрос, стоя под душем, выпивая чашечку кофе и закусывая бубликом, решая кроссворд из ежедневной газеты, а потом доставая свой жетон из комода и отправляясь в полицейский участок Голливудского отделения, где проводил еще один день в мире насилия, держа себя под контролем, следя за своими эмоциями, стараясь не стать частью этого безумного мира.
Психиатр из управления предупредила его, что нельзя сдерживать эмоции - это может привести к обратному эффекту.
- Наступит день, когда вашему терпению придет конец и вы больше не сможете контролировать свои действия, - сказала она и посоветовала изредка выпускать пар.
Ей легко было говорить.
Потом она спросила его о личной жизни, что, как он считал, ее совершенно не касалось, но ответил, что все хорошо. С Шерри он больше не встречался. Они расстались после несчастного случая, и с тех пор он не имел ни с кем продолжительных отношений. Гленн не мог позволить себе влюбиться, потому что знал, как привязывают к человеку эмоции, и если бы он позволил себе такую слабость, то неизвестно, к чему бы это привело.
Наблюдая хаос, который царил в голливудском полицейском участке, он спрашивал себя, какого черта он тут делает. После похорон матери его тошнило каждую ночь на протяжении двух недель, он думал о ее жестокой смерти и о том, как все это ненавидит. Потом он принимал транквилизаторы, чтобы успокоить желудок, таблетки, чтобы заснуть, и порошки, чтобы перестать видеть сны. И когда он вышел из сумерек, дрожащий, но закаленный духом, то обнаружил, что во время кратковременного помутнения рассудка у него в голове прочно обосновалось новое убеждение: он никогда не допустит никакого насилия.
Но он пошел работать в полицию, причем в убойный отдел. Друзья спрашивали его, почему же он не отправился в тихий монастырь где-нибудь в горах Тибета, чтобы жить там спокойно всю оставшуюся жизнь, наблюдая за бегом облаков по небу. На это Гленн мог лишь ответить, что еще есть преступники, которых следует засадить за решетку, и что, сидя высоко в горах, сделать это будет трудновато.
Поэтому он сейчас стоял здесь - человек, отрицающий насилие в мире, полном жестокости.
Окидывая взглядом свой рабочий стол, который буквально прогибался под тяжестью всего, что было на него навалено - нераскрытые дела, свидетельские показания, требующие проверки, улики, которые следовало изучить, версии, ждущие продолжения расследования, - он мог думать лишь о старике, беспомощно лежащем на больничной постели.
Совсем не так ожидал он увидеть своего отца спустя так много лет. Когда бы Гленн ни представлял себе их встречу, она всегда происходила в фамильном доме, в рабочем кабинете отца: благородный старик с достоинством сидит в своем большом кожаном кресле, говоря: "Сын, я попросил тебя прийти сегодня, потому что решил, что настало время, когда я должен признать свою неправоту. Надеюсь, ты сможешь простить меня". Конечно, Гленн его прощал, они обнимались и после такой долгой разлуки снова становились отцом и сыном. А вместо этого долгожданная встреча произошла в больничной палате, когда старик лежал без сознания, даже не подозревая о том, что сын стоит рядом с ним.
- Гленн?
Он обернулся. Мэгги Дилэйни, одна из сотрудников его команды по расследованию убийств, смотрела на него красивыми большими глазами.
- Что? - спросил он.
- Мы наконец-то нашли зацепку по тому уборщику, который говорил, что якобы что-то видел. - Она протянула ему листок бумаги.
Он уставился на него. Буквы не складывались в слова, как будто слабость его отца передалась ему самому. "Мне очень жаль, мистер Мастерс, - сказал по телефону хирург. - Я не могу вам ничего обещать. Мы сделали все, что могли. Такой удар по голове не был бы настолько серьезен для молодого человека, но вашему отцу семьдесят лет"…
Ужасная картина появилась у Гленна перед глазами - его отец беспомощно лежит на полу возле лестницы. Какое же это унижение - споткнуться о ковер и скатиться вниз по лестнице, как выброшенная тряпичная кукла, лежать на полу и ждать помощи от других. А если бы миссис Кироз не очутилась там в тот момент? Сколько бы еще его отец пролежал там, испытывая боль, прежде чем почтальон, садовник или заботливый сосед не обнаружил бы его? Слава богу, миссис Кироз быстро сориентировалась в ситуации. Гленн пытался несколько раз до нее дозвониться, но, как сказал ее муж, она все еще находилась под действием успокаивающих средств. Она испытала очень сильный шок.
Войти в дом после стольких лет! Воспоминания волной нахлынули на него: дни рождения, рождественские утренники, завтраки и обеды, приготовленные миссис Кироз. Гленн стоит в дверях кабинета своего отца; профессор моложе на двадцать лет, с густыми темными волосами - никакого сходства с тем слабым старым существом, которое сейчас лежит на больничной постели, - согнувшись за столом, работает над чем-то важным. Восемнадцатилетний сын смотрит на него, не решаясь войти в кабинет, чтобы не помешать. Он тоскует о поддержке со стороны отца, мечтает, чтобы сильные руки обняли его и чтобы он сказал ему, что мир на самом деле не так ужасен, как ему кажется. Гленн откашливается. Отец поднимает голову, и сын, несмотря на расстояние между ними и глубокую тишину кабинета, понимает, о чем думает его отец: "Мальчик, бросив учебу, ты не вернешь мать назад".
В тот день Гленн уехал из дома и пошел на пункт набора в полицию Лос-Анджелеса. Мечту о продолжении дела, начатого отцом, заменила работа полицейским.
- Отлично. Это просто здорово, - ответил он Мэгги Дилэйни.
Гленн отбросил мешающие мысли и сосредоточился на записке: "Уборщик здания по Хайлэнд-авеню думает, что видел…"
Слова исчезли, и перед глазами Гленна появился образ матери.
Лицо Леноры сияло, пока она говорила, и хотя в то время он не представлял, о чем именно она рассказывала, но с неподдельным вниманием ловил каждое слово. Но потом в комнату входил отец, упрекал ее: "Ленора, ты же обещала. Не забивай парню голову болтовней о Судном дне и Армагеддоне". После таких слов она сразу же замолкала. Именно тогда Гленн стал подозревать, что его родители скрывают какую-то ужасную, чудовищную тайну.
Как он мог позабыть все это?
И о чем же она тогда говорила?
Он приложил руку ко лбу, словно пытаясь вытащить слова из головы.
"Последние вещи, мой дорогой, ta eschata на греческом, de novissimis на латыни. Конец света".
Но это полная бессмыслица. Его мать никогда не говорила о религии. Она была ученым. Зачем ей было говорить с ним о такой вещи, как конец света?
Он ощутил холодок, пробежавший по спине. Страх на мгновение прокрался в него.
- Гленн? - Это Мэгги Дилэйни все еще ждет от него ответа.
Он недовольно посмотрел на нее. Тайна, которую хранили его родители…
- Что? - спросил он.
- Нам разрабатывать эту зацепку?
Не только Мэгги заметила нетипичную для Гленна рассеянность. Стоя в дверном проеме, капитан Бойл с неодобрением наблюдал за своим лучшим детективом.
Гленн был непростым человеком: он не особо сдружился со своими коллегами по работе, однако они высоко ценили его как профессионала и уважали. Он не был командным игроком, даже само слово "команда", похоже, отсутствовало в его словаре. Несмотря на все это, он ловил преступников. Взяв след, Гленн Мастерс всегда доводил дело до конца. Он был очень спокоен и совсем не похож на суперполицейских из боевиков. Мастерс никогда бы не стал врываться в помещение, паля из обоих стволов. Он даже отказывался носить с собой оружие.
Но что бы он делал в действительно опасной ситуации? Иногда Бойлу хотелось получить ответ на этот вопрос. Такой, когда Гленн не смог бы выкрутиться из положения с помощью разговоров, когда его зажали бы в угол и необходимо было бы действовать решительно? Никогда нельзя было сказать, о чем именно думал Мастерс. Он жил одиноко, в "Петухе и Малиновке" - любимой пивной местных полицейских - его было не встретить. Насколько знал капитан, пару лет назад у него была подружка, вроде как альпинистка. Почему они расстались? Почему он потерял интерес к женщинам? Взять хотя бы его и Дилэйни. Временно переведенная в убойный отдел, Мэгги Дилэйни была следователем-сыщиком и возглавляла отдел по борьбе с домашним насилием. Ее прекрасное тело было доказательством ежедневных усиленных тренировок, и все коллеги мужского пола восхищались ее красотой. Но, похоже, ее интересовал только Гленн Мастерс. Правда, он этого даже не замечал. Вот и сейчас он просто игнорировал ее.
- Гленн, мы можем поговорить? Наедине?
Мэгги ушла.
- Мне только что звонили из больницы, - озадаченно сказал Бойл. - Хотели, чтобы я передал тебе, что они провели несколько процедур для снятия внутричерепного давления у твоего отца и что сейчас с ним все в порядке, он отдыхает. - Непонятно почему слова прозвучали как вопрос.
Капитан немного подождал. Когда Гленн ничего не ответил, он спросил:
- В чем дело? Твой отец тяжело болен, а ты даже не сказал нам?
- Капитан, с вашего разрешения я хотел бы поехать в Южный Централ и допросить.
- Кого?
Пожилой полицейский покачал головой и по-отечески положил ладонь на руку Гленна.
- Если ты не хочешь говорить на эту тему, пусть так оно и будет. Но ты никогда не брал выходных или отгулов. Так что давай-ка, поезжай навести отца.
- Эй, Гленн! - окликнул его офицер с другой стороны их рабочей комнаты. - Тебя к телефону. Вторая линия.
Гленн взял трубку. Он сразу узнал глубокий, нежный голос Кэндис Армстронг.
- В мою хижину вломились. В ней что-то искали. Меня ограбили.
4
Погром - вот как это можно было назвать.
Кто-то вломился в ее дом и все в нем разгромил. Книги были сброшены с полок и повсюду разбросаны; скульптура разбита; картотечные ящики опустошены, бумаги раскиданы; даже диванные подушки были вывернуты наизнанку и валялись на полу.
Кэндис была просто вне себя от ярости.
Пять минут спустя после прибытия шерифов из Малибу появился Гленн в черном пальто и фетровой шляпе. Поговорив с офицерами, обследовавшими место преступления, он прошел через гостиную, осматривая беспорядок. Заглянул в спальню. Постель накрыта стеганым ватным одеялом с цветочным узором и накидками для подушек с такой же вышивкой, пол из твердой древесины покрыт лаком, на комоде статуэтка, если она подлинная, то, возможно, чего-то стоит, а также несколько хороших ювелирных украшений. Ничто из этого не привлекло внимание взломщика. Но книжный шкаф перевернут, а выдвижной ящик с бумагами выброшен на пол.
Очень странный взлом.
Гленн мельком проверил ванную, где одинаковые полотенца, вышитые розами, аккуратно висели на вешалке. Розовое мыло в форме ракушки на тарелке с цветочками. "Женственная комната, - размышлял он, - такая же, как и ее хозяйка". На стенах фотоснимки в маленьких рамках развешаны со вкусом, создавая что-то вроде узора: Кэндис Армстронг в разном окружении - выпускной вечер в средней школе, день рождения, с женщиной, которая могла бы быть ее матерью. Когда он увидел фотографию Кэндис Армстронг с его отцом, то на мгновение остановился.
Профессор, моложе лет на семь, стоит, обнимая Кэндис за плечи, позади них указатель "ИЕРИХОН" на английском, арабском и иврите, оба широко улыбаются в камеру под палящим солнцем, словно это лучшее время в их жизни. Ее волосы, длиннее, чем сейчас, развеваются на ветру. Гленн вспомнил, как они выглядели прошлой ночью, спадая по ее щекам, когда она наклонялась над больничной постелью…
Он оборвал себя. Нельзя обращать внимания на ее красоту. Сейчас он проводит осмотр места происшествия.
Он вышел из ванной и заглянул в небольшую комнату без окон, которая, скорее всего, служила кладовкой. На полу были разбросаны распечатки, графики, записки, цветные фломастеры и блокноты. Посреди всего этого на коленях стояла Кэндис Армстронг в голубой блузке и длинной юбке с цветочным рисунком, слезы текли по ее щекам. Она пыталась собрать раскиданные вещи.
- Привет, - сказал он. Взял ее за плечи и поднял на ноги. - С вами все в порядке?
- Нет! Да.
- Точно?
Когда она увидела, как он на нее смотрел, то поняла, о чем он думает, и сказала:
- Это слезы гнева. Я не плачу по пустякам.
Он обвел взглядом разгромленную комнату.
- Я бы не назвал это пустяками. - Достав из нагрудного кармана сложенный белый платок с монограммой, он протянул ей. - Возьмите.
Она вытерла лицо, почувствовав приятный запах, исходивший от ткани. "Хьюго Босс"!
Он посмотрел на розовую камею под ее горлом.
- Я помогу вам, - сказал Гленн и нагнулся, чтобы поднять книги.
Первой оказалась просто переплетенная книга, озаглавленная "Землевладение и наследственность по женской линии у женщин Нового царства", автор Кэндис Армстронг. "Диссертация, представленная на рассмотрение в частичном соответствии с требованиями для степени доктора философии по ближневосточным языкам и культурам. Лос-Анджелес: Калифорнийский университет, Лос-Анджелес; 1994. 1 том (обложка + 301 страница [включая 43 рисунка, 12 таблиц]). Номер в каталоге микрофильмов университета № 7632839. Под руководством Марка Дэвисона".
Он поставил ее на полку и поднял тонкую книгу "Египетские стихотворения о любви". Она была раскрыта на странице, которую он не мог не прочитать: