Так прошла неделя. Потихоньку Мартин начал вставать, даже пытался держать вилку в руках. Ел он мало. Было видно, как много энергии отнимал у него этот процесс. Кашель, который сопровождал его даже во сне, непроизвольно вырываясь наружу, был оглушительно громким и глубоко гортанным. Видимо, долгое заточение в подземелье, среди постоянного холода и противной сырости, послужило зачатком для различного рода болезней. Почти все время он спал и изредка украдкой поглядывал на женщину, пытающуюся окружить его заботой и материнской любовью, но как только она встречалась с ним взглядом, мужчина вздрагивал и опускал глаза.
Казалось, его все пугало. Малейший шорох приводил его в волнение. Из-за этого женщине пришлось даже отключить гостиничный телефон, потому что резко раздавшийся однажды в тишине звонок заставил мужчину подскочить от неожиданности на кровати. В тот раз он, подтянув к себе ноги, прижался к стене всем телом и, застонав, грязными покусанными ногтями начал царапать обои. Сердце женщины сжималось, но она все еще не оставляла надежду на то, что, набравшись сил, ее Мартин наконец заговорит.
Поначалу он только стонал во сне или изредка мычал, когда был в сознании. Видимо, привыкнув к долгому молчанию, он совершенно не разговаривал, игнорируя все вопросы его спасительницы о том, почему нельзя было идти в полицию, и ее нескончаемые мольбы рассказать ей все. Лишь еще раз, спустя неделю после своего спасения, он, проснувшись и увидев оживленные глаза Роуз, сидящей рядом с ним, строго и более уверенным голосом повторил:
- В полицию нельзя. Я позже все расскажу.
Сама же к стражам правосудия, несмотря на огромное желание, женщина обращаться опасалась, ожидая, когда Мартин сможет ясно изъясняться. Прежде всего, она боялась за самого мужчину, ведь ей, как никому другому, было известно, какого рода делишками промышлял ее пасынок на родине. Это не обманутые им люди продолжали слепо верить в очередную сказку, а большие связи Роуз Криси позволяли ей каждый раз отмазывать ее пасынка от проблем с законом. После смерти ее мужа, отца Мартина, она переехала со своими родными четырьмя детьми в столицу, где в скором времени закрепилась в хорошей позиции при посольстве страны. Мартина Криси она оставила жить в доме, доставшемся ему от отца, вместе со своим братом. И хотя Роуз знала о накаленной обстановке в семье, она не решилась забрать с собой молодого человека, которому к тому моменту исполнилось восемнадцать лет, полагая, что взрослый мужчина должен учиться обеспечивать жизнь себе сам. Несмотря на это, издалека, находясь в другом городе, она не раз помогала ему, оставляя чистой его репутацию перед законом.
Таким образом, бездействуя согласно строгому наказу своего пасынка, женщина пребывала в полной растерянности, одолеваемая вопросами, как обычно роем жужжащими у нее в голове. "Что останавливало Мартина идти в полицию? Что он мог натворить? Мог ли он быть причастен к убийству Джона Айвери? О, боже! Он точно убил мужа Маргарет из-за ревности! Да ну, нет, что ему тогда было делать в подвале, закованным в цепи и как долго он там просидел?" - металась в догадках Роуз.
Прошла еще одна неделя. Мартин начал ходить, больше есть и пить и, казалось, даже немного окреп. Вид его изменился: лицо немного округлилось, и глаза сменили свою тревожную пугливость на мелькавшую во взгляде серьезность. И хотя несмотря на полную безопасность вокруг, было видно, что он всего остерегался. Даже заходя в ванную комнату, он оставлял между дверью и каркасом какой-нибудь твердый предмет, блокировавший ее закрытие. Женщина боялась повредить неустойчивую психику и без того всего боявшегося мужчины, поэтому она решила не включать телевизор и даже спрятала все газеты, ожидая новостей наконец от самого Мартина.
Однако переживала она за него ровно настолько, насколько и боялась его. По сути дела, это был незнакомый для нее человек, совершенно новый и другой, состарившийся и пугающий своим истощенным видом, человек с мрачновато озлобленным выражением лица. Ложась спать, она тихонько, чтобы он не услышал, запирала свою комнату на ключик, отмыкающую часть которого оставляла в замке.
Близился день восьмого заседания суда по делу Маргарет, пребывающей тогда под стражей. Роуз с облегчением для себя отметила, что эта окутанная загадкой женщина еще не появлялась в своем доме, а значит, о пропаже Мартина ничего не знала. За чашкой крепкого кофе в голову к ней неожиданно пришла одна интересная идея. Связавшись со своими коллегами в Лондоне, воспользовавшись нужными связями, она попросилась быть назначенной одним из присяжных на судебном процессе по делу Маргарет Стразберг/ Джон Айвери. Через какое-то время, после пары нужных звонков, нескольких правильных разговоров, ей был дан положительный ответ.
В день суда ей не спалось. Она лично хотела взглянуть в глаза той женщине, равной в жестокости которой прежде никого не встречала. Поэтому ранним октябрьским утром она проснулась под еще не озаренным рассветом британским небом. Выйдя из комнаты, Роуз резко остановилась, чего-то испугавшись. В зале на диванчике перед ней сидел Мартин, сжимая ту самую газету в руках, которая привела беспокойную женщину сюда, на его поиски. Обернувшись, с покрасневшими от гнева и слез глазами, мужчина, напоминавший старика, жалостливо моргнул, и лишь одна кристальная капелька небольшим водяным комочком покатилась по его щеке. Женщина, боявшаяся этого незнакомца, но в то же время любившая его, родного и близкого, подошла поближе и, присев рядом, робко и осторожно дотронулась до его руки.
Мужчина вздрогнул и как будто бы вышел из ступора, в который его погрузила заметка о Маргарет и ее муже. Неожиданно для сидевшей с опущенными глазами Роуз он проговорил дрожащим голосом:
- Какое сегодня число?
Не ожидавшая подобного, женщина, все еще не веря своим ушам, сделала над собой большое усилие, чтобы не спугнуть начавшего было говорить Мартина своею безудержной радостью, рвавшейся из ее материнского сердца.
- Двадцать третье октября.
- А газета за четвертое, - многозначительно произнес он.
Роуз не знала, что сказать. Вопросы внутри нее кричали, но она боялась задавать их, не желая снова привыкать к его убийственному молчанию.
Затем мужчина своей старческой тоненькой рукой, с сухой и потрескавшейся кожей, отложил газету в сторону и высвободил другую руку из-под теплых ладоней нежно и в то же время тревожно смотрящей на него женщины.
- А год? - сделав над собой огромное усилие, он наконец задал вопрос, являвшийся, безусловно, самым главным, но и самым опасным для мужчины. Порой чем меньше знаешь, тем легче живется. Одна информация придает нам уверенности и сил, а другая бросает с тяжелым грузом на ногах в холодную пучину океана печали.
- Тысяча девятьсот девяносто восьмой.
Мужчина лишь издал слабый стон, и лицо его, искривившееся от боли, закрыли холодные мокрые от волнения ладони.
- Значит, мне тридцать три. Прошло девять лет, - Мартин опустил голову на колени, пряча лицо в ладонях и беззвучно заплакал.
Глава 18
Сердце Роуз замерло, она даже не могла пошевелиться или дотронуться до мужчины, боясь, что он может испугаться и закрыться снова в себе. Однако, подняв голову с колен, он протер рукавом пуловера свои красные от слез и истощения глаза и впервые за долгое время наконец заговорил:
- Все это похоже на какой-то страшный сон… На один большой и страшный сон… Реальность стерлась в моем сознании настолько, что я даже не верю, что я здесь сейчас нахожусь. - Неожиданно он засмеялся. Когда-то белоснежные зубы от плохого ухода или же его полного отсутствия почернели и в некоторых местах раскрошились, оголив поврежденные десны. Смех его выглядел каким-то устрашающе зловещим; глаза Мартина при этом заметно расширились и заметались по сторонам. Он резко обернулся, пригибая шею, как бы боясь, вдруг его кто-то услышит. По телу Роуз пробежало целое цунами из мурашек, и она решила, что мужчина был настолько же покалеченным внутри, сколько и снаружи, другими словами, что он полностью спятил.
- А ведь один раз мне удалось бежать… - снова начал он, как-то грустно и с тоской посмотрев куда-то вдаль. - На его месте должен был быть я… - переключился Мартин на другую тему. - А эти уколы?.. Как ей удалось?.. Сколько времени я уже провел тут?
Он начал говорить несвязанными друг с другом предложениями, кусками выхватывая из разных отрезков времени непонятные сюжеты. Запнувшись на одном из таких предложений, он посмотрел на ошарашенную Роуз, которая пятилась к телефону и собиралась, видимо, уже звонить в полицию, наконец отчетливо осознав, что нужно было сделать это много раньше, ведь надежды на здравомыслие Мартина было слишком мало.
Закрыв снова глаза руками, собирая последние силы, Мартин попросил сесть ее обратно и пообещал, что все расскажет.
- Я не знаю, сколько точно времени я просидел в этой комнате. Там было постоянно холодно, и запах сырости сопровождал меня, казалось, даже во сне. Воздух был пыльным и спертым, мне всегда казалось, что мои легкие должны были прилипать друг к другу при вдохе. Боже, так много времени прошло, и я прожил его один, единственный человек, которого я видел за все это время, была Маргарет. Чертова стерва Маргарет! - В этом месте мужчина заскрипел от злости зубами или тем, что от них осталось. - До сих пор не могу понять, как я мог так купиться на ее дьявольский обман! Какой же я был глупец!
И рассказ мужчины снова прервался сильным, исходящим из самой глубины кашлем.
Откашлявшись, он продолжил:
- Я ненавидел ее всем сердцем, все эти девять лет. Единственное, что питало мои силы и поддерживало никчемную жизнь, к несчастью для Маргарет, была моя лютая ненависть и обещавшая однажды исполниться месть, желание, которое не угасает даже сейчас. Наверное, я уже давно сошел с ума и все это какой-то жуткий кошмар… Или нет, я знаю! Я, должно быть, умер! Эта сука меня все-таки прикончила, да?! И сейчас я… в раю? - поднял на Роуз свои измученные мыслями глаза мужчина, и какой-то мальчишеский блеск озарил их черный водоворот.
- Я не мог считать время, не было никаких природных или других ориентиров, но я считал ее приходы ко мне. Я остановился где-то на двухсот сорока, когда наконец обдумал свой план побега. Вначале, когда я только оказался там, в этой пустой черной комнате, я вообще не сразу понял, что произошло. Я знал Маргарет или думал, что знаю ее очень хорошо, но даже я не догадывался о сотой… тысячной доли той жестокости, которая жила в ней.
Сначала я решил, что она шутит со мной и хочет запугать. Но та Маргарет, которая обычно приходила, совершенно не была похожа на ту, что я когда-то знал. Глаза ее были настолько черными, что сама ночь не могла быть темнее, и взгляд их был настолько злобным, что самому дьяволу было не под силу воплотить.
Она приходила, должно быть, два или три раза в неделю - я не могу определить точно - и приносила мне еду. Молча эта тварь кидала в меня пакеты и уходила. Первое время я умолял ее освободить меня. Я стоял на коленях, я плакал как дитя, я клялся, я просил прощения, я пытался договориться с ней, но все было тщетно. Озлобившись, и, наконец, осознав, что она не шутит со мной, я начал злиться по-настоящему и выходить из себя. Цепи, приковавшие мои руки и ноги к стене, позволяли мне отходить от нее лишь на два метра. Разъяренный, я кидался на Маргарет, пытаясь выбить из бетона плотно встроенные в него железяки и, набросившись на нее, сломать ее хрупкую нежную шею.
Она же смаковала все мои попытки выбраться. Стоя предо мной в одном метре, скрестив свои худые руки на груди, она лишь ехидно улыбалась, когда в очередной раз я пытался сорваться с поводка и бросался в ее сторону, как зверь, которому хотелось убивать. Вдобавок через какое-то время она перестала включать свет, оставляя меня беспрерывно в ночи.
Так продолжалось долго, не знаю сколько, но мне казалось, что целую вечность. Даже когда ее не было, я постоянно выходил из себя и бросался в темное пространство, крича не своим голосом то различные проклятия, то призывы о помощи. Но уже тогда я хорошо понимал, что меня никто не услышит.
В один такой сумасшедший раз, когда я снова вспомнил ее пугающее, но самодовольное выражение лица, беспрерывно стоящее перед моими глазами, я вышел из себя настолько, что не заметил, как, бушуя и сражаясь в воздухе с призрачными тенями, сильно повредил запястье. Не чувствуя боли, я еще какое-то время продолжал выплескивать свой гнев, но спустя минут десять я ощутил, что больше не чувствовал ни тяжелые оковы, ни, собственно, и левой руки. Это означало лишь одно: я перестал чувствовать боль в этой руке, и здесь я принял решение попытаться снять обрамлявшее запястье железо. Наверное, я был в состоянии аффекта или чего там еще, но даже хруст костей пальцев не остановил меня, когда я стягивал толстое железное кольцо с запястья, а самое главное, я абсолютно ничего не помню о боли.
План был прост - притвориться мертвым и позволить Маргарет подойти поближе. Ждать мне пришлось недолго. Я тогда еще, помню, очень обрадовался, что пришла она в этот же день. Она вошла, включила приглушенный свет и позвала меня. Я старался лежать так неподвижно и так по-смертельному правдоподобно, что на секунду мне и самому показалось, что я уже мертв. Она позвала еще раз, а затем еще один. Послышалось медленное приближение ее шагов. Она ступала на носочках. Подойдя почти вплотную, она протянула руку, ткнула пальцами мне в плечо, чтобы пошевелить меня, и резко убрала ее, отстранившись. Но мое тело лишь безжизненно покачалось.
Мне казалось, что я слышу ее мысли, слышу, как она нервничает и сомневается, принимая какое-то решение. В итоге сдавшаяся сторона позволила Маргарет подойти ко мне так близко, чтобы рукою ощупать пульс на торчащей из-под одеяла шее. Едва она успела снова дотронуться до меня, как я вытащил руку со сломанными пальцами и, обвивая ею шею склонившейся надо мной девушки, зажал ее плотно в локте. Второй рукой, которая была на цепи, я обвил талию Маргарет, поворачивая тело девушки спиной к себе. Одеяло, под которым я лежал и которое прикрывало мою освобожденную руку, было очень тонким, поэтому, повернув злодейку к себе и все еще зажимая левым локтем ее шею, я быстро сел, обхватывая сзади ногами ее хрупкое туловище.
Я хотел ее смерти! Я жаждал убить ее! Я мечтал расквитаться с этой сукой! Тот приход ее был двести сороковым для меня. Должно быть, к тому моменту я пробыл там уже больше года. Я начал ее душить, и хрипы, послышавшиеся из ее горла, музыкой легли на мой истомившийся по прекрасному слух. В какой-то момент я уже предвкушал победу, которая, покрутив хвостом, решила вильнуть им в другую сторону. Мне уже представлялось, как я выхожу из этого подземелья, как приезжает полиция, как бездыханное тело Маргарет выносят на носилках под черным покрывалом и заносят в машину "скорой помощи", как вдруг поток моих мечтаний прервала адская боль, пронзившая током все мое существо от кончиков пальцев ног до корней жестких черных волос на затылке. Размягченными руками я выпустил все еще кашлявшую Маргарет, которая зажимала в руке электрошок.
Никогда не забуду тот ее почерневший от гнева взгляд. Она потирала шею свободной рукой и косилась на меня исподлобья. По ее глазам, лежа без движения, я понял, что пощады мне от нее теперь не ждать.
С тех пор все стало гораздо хуже. Наутро она снова приехала и молча оставила мне еду. Далее я понятия не имею, что произошло, но в следующий раз, когда я очнулся, я ощутил тяжеленную головную боль, все мое тело ужасно крутило, а живот просто выворачивало. Маргарет специально оставила свет в тот день включенным. Я увидел лишь аккуратно перемотанную бинтами руку до запястья, снова закованного в железные кольца, а чуть выше по руке красовался какой-то маленький след от укола, пошедший кровавыми разводами и капиллярными небольшими трещинками.
- Обезболивающее? - спросила, державшаяся все это время за сердце Роуз и не сдержавшая своего любопытства.
- Возможно, - задумчиво и тихо произнес Мартин, - вот только руки мои стали все чаще покрываться такими следами, сначала одна, потом и вторая.
Все чаще я спал, практически не ел, и мне было как-то странно хорошо… очень долгое время. Мне начали сниться цветные сны, и такие реальные, что казалось, я могу потрогать и почувствовать все, что оказывалось соткано воображением вокруг. В какой-то момент мне даже полюбилось это место. Мое подземелье. Я начал мнить себя его хранителем и хозяином. После чудеснейших состояний и настроений на смену приходили потоки отчаяния и печали. Яркие краски вокруг меркли и предательски потухали, растворяясь в серых оттенках бетона и заполняющей пустоту безысходности. Тело мое ломало, я начинал кричать и стонать от боли, мне нужно было вновь и вновь погружаться в эти состояния, они стали жизненно необходимыми.
Помню, как тогда в голову мне пришел немой вопрос. Что бы я выбрал: быть таким окрыленно счастливым, но заточенным здесь, или вернуться на волю и больше не пережить подобного удовольствия? Ответ был тогда очевиден. И это был не второй вариант. Уже потом, наверное, месяцы спустя или годы, когда волшебство в моей камере перестало появляться окончательно и я наконец перестал чувствовать боль, ломающую все тело, я осознал, что Маргарет колола мне какие-то наркотики, героин или морфий. Я не знаю, ровно как и не знаю того, как долго это продолжалось.
С тех пор я замкнулся в себе и больше не произносил ни слова. Она тоже больше никогда не заговаривала со мной. Единственным стимулом, поддерживающим мою жизнь, была на протяжении всех этих лет лелеемая в сознании месть. Все остальное стало для меня безразлично. Я больше не боролся ни с цепями, ни с воображаемыми тенями. Я умер сам для себя. Я сдался.
Мужчина закрыл лицо руками и снова заплакал. Ошарашенная Роуз попыталась прикоснуться к его вздрагивающему от всхлипов плечу, но он стряхнул ее руку и только протер рукавом раскрасневшиеся глаза.
Глава 19
- На его месте должен был быть я, - продолжил свой рассказ отдышавшийся Мартин. - В тот день она пришла ко мне, как обычно, только в этот раз выглядела как-то по-другому. Возможно, это уже часть моего больного воображения, но мне показалось, что на ней было надето старое платье, то самое, которое когда-то было моим любимым. Когда-то, очень и очень давно… Оно было светло-кремового цвета, почти белого, и летящие шифоновые складки его когда-то очень давно волновали меня больше всего на свете.
Я почти не двигался. Уже много-много лет я сидел неподвижно, даже когда не спал и отрешенно вглядывался в сковавшее меня вокруг одиночество. Лишь украдкой я посмотрел на нее, и по выражению ее лица я понял, что она пришла в последний раз. Нет, не жестокость или ненависть отражались на нем, как прежде; из ее медово-карих глаз струились слезы, а маленькие изящные ручки скользили по нежному румянцу щек. Я никогда не видел ее такой, пока находился заточенным там. Она опустилась на колени и присела прямо на бетонный пол. Рядом Маргарет поставила свою сумочку. Я ни разу не видел ее приходящей с чем-либо, кроме пакетов с едой. Она явно нервничала, и ком, преграждающий ее мысли, звуками рвавшиеся наружу, слишком медленно таял. Делая над собой явное усилие, она начала говорить: