Бен вспомнил о художественных галереях, но их оказалось еще больше, чем он думал, и многие из них все еще были открыты. Они напоминали ему волшебные восточные пещеры - такими теплыми и наполненными светом они казались. От их окон на тротуары падали желтые квадраты света. В прошлый раз, очень давно, Бен пообещал себе, что если решит зарабатывать на жизнь живописью, то приедет жить только сюда. Многие картины поражали воображение, но еще больше было посредственных. Тем не менее туристы со всего мира рвались сюда и были готовы выкладывать хорошие деньги. Создавалось впечатление, что если картина большая, красочная, с оригинальным обрамлением, то этого вполне достаточно для продажи.
Бен все еще не мог до конца поверить, что он здесь. Он словно наблюдал со стороны, как мужчина в таких же ботинках, как у него, шагает вверх по холму. Неужели это он звонил по телефону и непринужденным тоном сказал, что раз уж он все равно отправляется в Канзас навестить свою мать, которая не очень хорошо себя чувствует, то может заехать и в Санта-Фе? Бен сказал также, что если Еве интересно, то он бы мог обсудить с ней возможность поработать над их новым, кстати очень впечатляющим, проектом, который они с Мартином собираются реализовать в Колд Спринг Харбор. Он зашел так далеко, что даже предложил Еве подготовить фотографии ее последних работ. Он не узнавал себя. Какой бес в него вселился? Он-то сам знает, чего хочет?
Нельзя сказать, что это был его первый опыт неверности. Он до сих пор помнил, как развивался его роман на стороне и менялось настроение. Сначала дрожь от предвкушения, потом прилив необыкновенной оживленности, и лишь затем наступало раскаяние. Но почему он должен был чувствовать себя виноватым? Дважды в жизни, всего дважды за долгие годы их брака, он обманул Сару, но ему удалось найти настолько рациональное объяснение своему поступку и в первый, и во второй раз, что он и сам поверил в собственную непогрешимость.
Он знал многих мужчин, например Мартина, которых можно было назвать серийными обманщиками, потому что они не пропускали ни одной возможности изменить жене. Более того, они активно ее искали. Бен был свидетелем "деятельности" своего товарища, когда на вечеринке или в баре Мартин избирал для себя в качестве подходящей мишени молодую женщину, утверждая, что может сразу вычислить ту, которая примет условия игры. Бен с интересом наблюдал. Если не в состоянии благоговения, то под большим впечатлением он видел, как Мартин представляется, говорит с ходу какую-то ерунду, которая заставляет женщину рассмеяться, потом старательно ее слушает, создавая особую атмосферу. Перед Беном возникала картинка: садовник увидел цветок, нуждающийся в его нежной заботе. В девяти, точнее в шести или в четырех, случаях из десяти он добивался успеха.
- Весь фокус в том, чтобы тебе на самом деле было наплевать, примут твое предложение или отвергнут, - однажды поделился своим "профессиональным" секретом Мартин. - Даже та, которая твердо говорит "нет", все равно чувствует себя польщенной.
Бен с завистью относился к непринужденности Мартина, его беззаботности и непостоянству. Мартин видел цель - секс. Он и Бет, которая заслуживала "Оскара" за терпение, а может, была единственной в городе, кто не знал о похождениях Мартина, останутся связанными брачными узами до конца жизни, потому что эти приключения проходили для Мартина без последствий. А вот для Бена оба его романа завершились влюбленностями. Первый роман на стороне был у него с молодой женщиной-юристом из Квинса, которая проводила для них экспертизу, а второй был с замужней женщиной, старше его, с которой он познакомился в теннисном клубе. Бен совершенно точно знал, что не хочет уходить из семьи, от Сары, а вернее от детей, которые в то время были еще очень маленькие, поэтому оба адюльтера сошли на нет. Бен до сих пор недоумевал, как счастливо все вышло, что его не разоблачили. Настоящее чудо. Единственным человеком, с которым Бен беседовал на эту тему, был Мартин.
- Ты знаешь, в чем я вижу свою проблему? - в порыве жалости к себе признавался Бен после разрыва со второй любовницей. - У меня не получается разделить любовь и секс.
Мартин рассмеялся.
- Тогда моя проблема в том, что я, похоже, не умею их соединить.
И вот до чего дошло. Он вновь свернул на кривую дорожку измены, хотя не мог сказать, что отчаянно влюблен. Его действия вызывали иронию у него самого. Во-первых, он едва знал Еву. Во-вторых, у него не было уверенности в серьезности ее интереса к нему. Когда Бен вспоминал время, проведенное на ранчо, и вечер в Нью-Йорке, он понимал, что нравится ей, но это еще ни о чем не говорило. Может, ему стоит забыть об этом? На предстоящей встрече попытаться быть любезным, но настроенным по-деловому. Выпить, поговорить о предстоящем проекте и улететь домой.
Но как только Бен увидел ее, он понял, что его сценарию не суждено будет реализоваться. Уставший и измотанный походом по галереям, он сидел, почти утратив способность воспринимать цветовую палитру. Перед ним стоял бокал с коктейлем. Они договорились встретиться в баре, и Бен занял место в дальнем углу. Помещение бара состояло из одного длинного темного зала с натертыми до блеска деревянными полами и множеством картин на стенах (наверное, укрыться от них в Санта-Фе было задачей не из простых). Он увидел, как дверь открылась и снежинки веселой стаей влетели в бар. Она зашла. На Еве была старая, в пятнах, ковбойская шляпа и подпоясанное ремнем красно-зеленое пончо, которое заменяло ей пальто. Она сняла шляпу и покачала головой, чтобы распушить волосы. Отряхнув снег, набившийся на поля шляпы, она увидела мужчину, с которым, очевидно, была знакома. Он сказал ей что-то, и она рассмеялась. Другой парень из той же компании обнял Еву и поцеловал. Она положила руку на его плечо и стояла так несколько минут, продолжая болтать с посетителями бара.
Один из мужчин крутнулся на своем стуле и указал на Бена. Ева проследила за движением его руки, повернулась к Бену, увидела его и, улыбнувшись, направилась в его угол. Бен наблюдал, как она приближается к нему через весь зал. Глаза женщины блестели, озаряемые светом лампочек, а улыбка постепенно гасла, словно Ева услышала какое-то предостережение, но потом она снова улыбнулась, правда, более сдержанно.
Он привстал, приветствуя ее, но она не ответила, а просто наклонилась, коснувшись его лица прохладной щекой. Запах ее кожи чуть не свел Бена с ума. Ева сказала, что галерея Лори находится напротив бара, но скоро она закроется. Бен оставил свой коктейль, схватил в охапку куртку и последовал за ней через улицу. Лори не было, но она оставила сообщение, что всем умникам, которые отдыхали с ней на ранчо, предоставляется скидка на десять процентов.
Картины Евы, два огромных триптиха, висели на длинной каменной стене галереи. Они были скудно освещены, потому что стена была самой дальней. Картины производили гораздо более сильное впечатление, чем на фото, которые она ему прислала. Большее по размеру полотно называлось "Посещение". Оно было написано в духе библейских историй, и потому Ева подобрала насыщенные и богатые цвета - лиловый, индиго и ярко-красный. На других картинах в более бледных тонах были изображены разные животные. Словно подхваченные сильным ветром, они были переплетены корнями деревьев. На центральном полотне взору представало огромное крылатое существо с признаками рептилии - наполовину лошадь, наполовину человек. В потоке света его фигура казалась величественной и одновременно низменной. Бен был шокирован и в то же время тронут. Он не знал, как выразить свое отношение, поэтому ограничился словами о неординарности трактовок и силой впечатления, которое остается после знакомства с полотнами. Он подумал, но не стал говорить, что для участия в задуманном проекте им понадобится, очевидно, более "укрощенная" живопись, потому что трудно представить себе такие полотна в офисе страховой компании на Лонг-Айленде.
Они вернулись в бар и сели за тот же столик. Он заказал для нее бокал красного вина, а себе еще один коктейль. Их беседа продолжалась около часа, и они ни на минуту не умолкали, болтая о погоде, о проказах Пабло, о том, что они делали на День Благодарения. Он рассказал ей о своей поездке в Миссолу с Эбби, которая на летних каникулах планировала поработать на Гринпис. Важной темой их беседы, конечно же, были дела - те самые картины, которые стали поводом для их встречи и присутствия Бена в этот снежный, казавшийся нереальным вечер в Санта-Фе. Их разговор лился плавно, словно ручей. Они понимали друг друга с полуслова, смеялись одновременно, припоминая какие-то забавные детали из собственной жизни. Она даже поддразнила его, спросив, где он припарковал машину и насколько хорошо у него это вышло на этот раз.
Бен спросил, не голодна ли она, и Ева простодушно ответила, что была бы не против перекусить. Они уселись за столик у открытого огня, который терялся в лабиринте ресторана, примыкавшего к бару, и заказали креветок и цыпленка на гриле с пряностями, продолжая разговор. На ней были старые синие джинсы и серо-зеленый кашемировый кардиган, который она сняла, потому что в зале было довольно жарко. Под кардиганом у нее оказался топ без рукавов, который гармонировал с ее нарядом. Под топом легко угадывались очертания груди. Обнаженные плечи и распущенные волосы делали Еву невыносимо прекрасной. Романтическая обстановка дополнялась мерцающими свечами. Бен едва сдерживал себя.
Если бы она не ощущала себя так же открыто, уютно и комфортно, как и он, то не произнесла бы фразы, которая, скорее, была комментарием к сложившейся ситуации и меняла все течение встречи, сбивая Бена с толку. Вспоминая потом этот вечер, Бен воспринимал как чудо тот момент, когда такой неумелый соблазнитель, как он, чуть ли не сполз под стол от смущения. В их бесконечной беседе наступила пауза, и они просто сидели и смотрели друг на друга взглядом, в котором явственно читался вопрос: "Что же дальше?" Ева взяла бокал, сделала глоток и, поставив его на место, непринужденно сказала:
- Итак, Бен. Теперь пришло время рассказать, какова истинная причина твоего приезда сюда.
Она произнесла эти слова мягко и с улыбкой, в которой не было и намека на упрек или насмешку. Вместо того чтобы забиться в угол от страха и растерянности, он ответил ей прямо и без тени смущения, что влюбился в нее. С той самой вечеринки на ранчо он не переставал думать о ней. Никогда еще женщина не увлекала его с такой силой.
Это ошеломляющее признание, которое стало неожиданным даже для него самого, не было подготовлено заранее. Его слова ни в коей мере не относились к тому, что можно было назвать "техникой искушения по Мартину". Он услышал собственное признание словно пародию на исповедь. Бен понимал, какую огромную ответственность только что взял на себя и как сильно он рисковал. Ведь ничто не могло бы спугнуть ее больше, чем эти слова, но он не остановился.
Тихим и сдержанным голосом Бен продолжил. С того вечера в Нью-Йорке он довел себя почти до сумасшествия, потому что все его мысли занимал вопрос, как ему быть и что предпринять, чтобы увидеться с ней снова. Несколько раз он садился за письмо, но никак не мог подобрать нужные слова.
Объясняясь, Бен постоянно смотрел на свои руки. Иногда он поднимал глаза, чтобы увидеть ее реакцию, но ничего кроме сдержанного удивления не мог распознать. Когда Бен закончил свое признание, она выразительно посмотрела на его руки, и в этот момент до него дошло, что все это время он крутил на пальце обручальное кольцо.
Он улыбнулся и пожал плечами.
- Вот так, - произнес он.
Наступила долгая пауза. Ева откинулась на спинку стула и пристально посмотрела на него.
- Не знаю, что сказать, - выговорила она наконец.
- Я прошу у тебя прощения. Тебе и не надо ничего говорить.
- Хорошо.
- Я имел в виду, что раз ты спросила об истинной причине моего приезда, то, наверное, догадывалась, что речь пойдет не только о картинах. Я и подумал: зачем притворяться? Просто скажу ей о своих чувствах…
Она взяла в руки бокал и допила вино, не отрывая взгляда от Бена.
- Значит, тебя интересуют вовсе не мои картины?
- Твои полотна произвели на меня огромное впечатление.
- Так ты мне предлагаешь работу?
- Если ты ее хочешь.
- Это все, что имеет значение, - сказала Ева.
Они сидели еще некоторое время, грустно улыбаясь друг другу.
- Разве не предполагается в такой ситуации пожаловаться на Сару, сказать, что она тебя не понимает? - спросила вдруг Ева.
- Нет, она меня как раз очень хорошо понимает. Слишком хорошо, я бы сказал. Но мы изменились. Я был бы тебе признателен, если бы ты прикрыла свои плечи.
Ева медленно натянула кардиган.
- Нет, лучше не надо, - попросил он.
- Скажи мне, ты это часто делаешь?
- Нет.
- Не верю.
- Спасибо.
Подошла официантка и спросила, закончили ли они ужин. Она была слегка озадачена, когда они рассмеялись ей в ответ. Бен попросил принести чек. Когда женщина ушла, Ева протянула руку и удержала его ладонь в своей.
- Бен, ты мне очень нравишься. Но я никогда не заводила романов с женатыми мужчинами. Не думаю, что мне захочется делать это теперь. Если бы ты был свободен, все могло бы быть иначе.
Они обменялись прощальным поцелуем, как давние друзья. Она ушла, не оглядываясь. Снег прекратился, но ему пришлось смести с лобового стекла слой не меньше шести дюймов. Бен отправился в отель в состоянии мальчишеской радости. На следующее утро, когда в безоблачном небе самолет держал курс на северо-восток, он смотрел вниз на горы, чувствуя, что в его сознании начинает проясняться некая картинка.
Он собирался домой. Однако само значение этого слова теперь изменилось, потому что дом стал местом, которое его сердце уже покинуло. Хотя он еще ничего не произносил вслух, слова Евы дали ему свободу. Свободу действовать. И он со смелостью невежды решил броситься в бой.
Глава седьмая
В Миссоле трудно было потеряться, даже если бы такое желание неожиданно возникло. Где бы ты ни оказался, все, что от тебя требовалось, это осмотреться вокруг в поисках большой белой буквы "М", выступавшей на склоне, который спускался к южному берегу реки Кларк Форк. Хоть гора была высотой с холм, она называлась Маунт Сентинел. При желании можно было добраться до заветной буквы и взглянуть на город, находясь в окружении леса и гор, с самой ранней осени укрытых снегом. Если человеку хватало сил оторвать взгляд от такого великолепного зрелища, то прямо под ним, у подножия холма, открывался вид на студенческий городок университета Монтаны.
Это было тихое приятное место, где рядом со старыми постройками из красного кирпича, возведенными сто лет назад, соседствовали более современные. Центром городка считалась широкая полоса газона, которую все называли Овалом. Летом студенты любили поваляться здесь на солнышке и поиграть. Овал был окружен дорожками, вымощенными серым и красным камнем. Когда-то вдоль них высились величественные американские вязы, но один за другим они заболели. На их месте были высажены клены и красные дубы, но они выглядели очень молодо и, словно нуждаясь в защите, производили впечатление уязвимости. Возле западного входа на территорию городка была установлена массивная фигура бронзового медведя гризли.
Он стоял на задних лапах, вглядываясь вдаль. Его челюсти были немного приоткрыты, словно он оскалил зубы, предвидя неминуемую атаку. Те, кто знал историю, понимали уместность этого монумента. В тридцатые годы университет и его преподаватели находились под постоянным огнем яростных нападок со стороны общественности. Консервативная Монтана воспринимала учебное заведение как место, отравленное ядом либерализма, который особенно процветал на факультетах, расположенных в зданиях как раз за разъяренным медведем.
Рэнкин-холл стоял у основания грубо отесанной скалы. К нему вели двенадцать широких ступеней, венчавшихся двойной дверью в виде арки, по бокам украшенной колоннами. В коридоре, среди афиш, карикатур и объявлений о грядущих концертах и выставках, висела фотография в рамке. На ней и была запечатлена женщина, в честь которой было названо здание. В своей шляпе с перьями, неброском платье с высоким воротом, Джанет Рэнкин, суфражистка и пацифистка, первая женщина, избранная в палату представителей, казалась слишком скромной фигурой, чтобы ассоциироваться с горячими конфликтами и противоречиями. Но именно она развила бурную общественную деятельность, которая вызвала горячее неприятие рутинеров. Рэнкин-холл был местом, где размещался скандально известный факультет экологии и охраны окружающей среды.
Он начал активно функционировать в годы протестов против ведения американо-вьетнамской войны и прославился тем, что взращивал борцов, деятельность которых, по утверждению критиков, стоила стране потери тысячи рабочих мест и крушения экономики штата, в результате чего Монтана заняла сорок шестое место по доходам населения в Соединенных Штатах. Правда была, конечно, в том, что дела обстояли гораздо сложнее, но консерваторы все равно требовали сократить финансирование экологических образовательных программ. Профессоров обвиняли в том, что студенты получают зачеты за участие в демонстрациях, и за то, что приковывают себя к грузовикам, которые вывозят срубленные деревья. Однажды факультет даже штурмовали федеральные агенты, но все закончилось тем, что их забросали сырыми яйцами.
Эбби Купер не была осведомлена ни об одном из этих безобразий, когда приняла решение поступать в университет Монтаны. Но даже если бы ей хоть что-нибудь было известно, она бы никому не сказала ни слова, в особенности своему деду, который воспринял ее выбор не просто как пренебрежение семейными традициями, но и как личное оскорбление. Не поддерживая открыто деда, мама, тем не менее, заняла приблизительно такую же позицию, считая, что Эбби с ее интеллектом и талантом ко всему, за что бы она ни взялась, непозволительно игнорирует Гарвард. Отец Эбби, напротив, полностью поддерживал решение дочери. Для того чтобы примириться с дедом и мамой, Эбби согласилась проехаться по престижным университетам и колледжам. Унылым днем, когда беспрерывно моросил дождь, с недовольным выражением на лице Эбби посетила Кембридж, а позже ("О, милая, прошу тебя, давай пройдемся вниз по дороге") побывала и в Велсли.
Тем же вечером, как все и ожидали, Эбби объявила, сдерживая слезы, что согласна скорее разгружать вагоны, чем поступать в эти учебные заведения. Только тогда Сара сдалась. Дело можно было считать решенным. Она поступит в университет Монтаны, место в котором ей было обещано на будущую осень. Эбби собиралась выбрать в качестве профилирующего предмета экологию.