- Все! Я хочу один побыть. Один, - понимаешь? Мне это необходимо, чтобы во всем как следует разобраться.
- Вот и разбирайся. А я машину поведу, - упрямо тряхнув головой, возразил Мишка.
- Тогда иди, скажи о своей идеи матери. Не надейся, что я стану это улаживать.
Вопреки надеждам Олега, Зоя отпустила сына. Видимо разделяя мнение, что садиться за руль в том состоянии, в каком находился Олег, неразумно.
По дороге, длинной, темной, долгой, Олег выложил пасынку всю историю, насколько полно, насколько сам был в ней в курсе. Мишка молчал. У него не было ни малейшего сомнения, что, что бы там не случилось, это был несчастный случай. Лена по определению не могла никого убить.
Выговорившись, Олег заснул. В темноте дорог Миша оказался один. Капли монотонно били по стеклу, приглашая вздремнуть. Пришлось включить радио. Олег что-то протестующее проворчал, но не проснулся.
На сердце у Миши было неприятно, в душе щемило. Глупо! Он эту девочку видел-то всего ничего, и не то, чтобы влюблен был, а так…бывает вот такое: встречаешь человека и, кажется, что знал его много-много лет? Понимаешь так, как понимать можно только того, кого знаешь большую часть жизни? Созвучие душ? Сходство взглядов? Память из прошлой жизни? Хрен его знает, что это такое. Но вот болит у Мишки душа, как если бы кто-то обидел его сестру. Или невесту?
Машина по мокрому, скользкому асфальту шла тяжело. Временами из-под колес разлетались липкие комки грязи и блестящие, в свете фар, как осколки драгоценных камней, брызги воды. Олег на заднем сидении заворочался, просыпаясь, потянулся и сел, широко зевая.
- Который час? - спросил он сонно.
- Половина третьего, - глянув на панель машины, где зеленым цветом сияли электрические часы, ответил Мишка. - Давай, просыпайся, - и садись за руль. А то я сейчас усну, и будем мы с тобой в сводках дорожно-транспортных происшествий красоваться в графе "не справились с управлением".
Олег ещё раз широко зевнул, стараясь привести мысли в порядок, что веселыми зайчиками стремились ускакать назад, в страну сновидений.
- Давай, перебирайся на задние сидение, поспи, - наконец произнес он, когда реальность стала восприниматься трезво и адекватно, а последние остатки сна улетучились.
Миша охотно воспользовался предложением отчима, поскольку последние полчаса ему приходилось усиленно бороться со сном. Только голова его коснулась сиденья, сознание моментально покинуло тело. Шелест шин по асфальту, топот дождевой капели по кузову машины представились возбужденному мозгу тревожными, зловещими призраками. Мише казалось, что в дороге обязательно должно что-то случиться.
Машина продолжала нестись вперед, рассекая влажную ночь, заполняющую окна, в которые заглядывала женщина. Наверное, она, эта волшебная мрачная женщина, летела в ночи? За её спиной развивались огромные черные крылья и густая кудрявая буйная грива волос. Лицо - бескровное. Глаза - черные провалы в Пустоту, - пристально смотрели на Мишу. Тонкое птичье лицо, с изящными чертами. Но до чего же жутким оно было!
Миша вздрогнул и, широко распахнул глаза, очнувшись от сна.
Тьма за окном по-прежнему держалась, но пригрезившийся в полутьме лик исчез.
Задремать снова Мишка не решился.
- Скоро приедем? - спросил он, принимая вертикальное положение.
- Да минут через сорок, - прозвучало в ответ.
- Сколь сейчас времени?
- Около пяти.
При въезде город, одетый в желто-серый осенний плащ и занимающиеся рассветные сумерки, показался Михаилу недружелюбным, насупленным, угрожающим.
"Проваливайте-ка вы отсюда, - казались, думали про себя серые, в девять этажей, дома. - Вы - лишние. Вы - чужие. Мы чужаков здесь не любим".
Вновь очнуться от дремоты Мишу заставит взволнованный голос Олега, довольно эмоционально что-то говорившего.
- За каким чертом?!… Да!… Да, я проверю, я же сказал, но почему ты так уверенна, что она поехала туда?…Не надо, не плачь, Марина, пожалуйста. Я уверен, что…да, все будет хорошо. Она умная девочка, глупостей не наделает. Да…
- Что ещё случилось? - ворчливо спросил Миша, по тону отчима поняв, что его шалая сводная сестричка опять что-то учудила.
- Лена ушла из дома. Марина думает, что она поехала на эту чертову квартиру, - от избытка чувства Олег стукнул по рулю, в ответ машина вильнула.
- Эй! Ты аккуратней, ладно? - Миша довольно чувствительно приложился макушкой о ручку на дверной панели. - Живым доехать хочется.
- Мне тоже, - буркнул Олег. - Все беды от этого чертова дома, что б ему провалиться в тартарары!
- Зачем её туда могло понести-то, а? - напряженно спросил Миша.
Олег не ответил. Нехорошие предчувствия сжимали сердце, как железной перчаткой. Спустя пять минут после разговора они уже поднимались по лестнице рокового дома, такого же насупленного и мрачного, как вся округа.
Входная дверь в квартиру была, как ей и положено, закрыта. За ней не наблюдалось ни света, ни движения. Какое-то время мужчины жали на кнопку звонка, - но безрезультатно. Ответом на вызов была мертвая тишина.
- Она сюда не приходила, - прокомментировал события Олег. - Может, пошла к подружке?
- В пять часов утра? - позволил себе усомниться Миша.
- И что ты предлагаешь?! Дверь ломать?
- А ты что? Предлагаешь не ломать?
Мужчины переглянулись, приходя у единому решению. Ударом ноги Миша вышиб замок. Последний со звуком, вызывающим зубовный скрежет, вылетел из железных пазов. Дверь открылась, с силой хлопнув по стене. Сверху, над притолкай, обильно посыпалась штукатурка.
- Надеюсь, соседи милицию не вызовут, - стряхивая белый мел с черного пальто, поморщился молодой человек, перешагивая порог.
Впереди, горел свет, падая на непрошенных гостей немного наискось, справа. Горел едко, ядовито, тревожно. Олег порывисто промчался до конца коридора, дернув на себя дверь в ванную комнату так резко, что ручка жалобно хрустнула и перестала существовать.
Миша никогда не забудет открывшейся его взгляду картины.
Лежавшая на полу фигура, задрапированная в длинное кашемировое пальто, напоминала кем-то жестоко поломанную дорогую куклу. На рукавах темнели бурые пятна успевшей свернуться крови. Волосы золотистым руном разметались по кафелю.
Олег схватил дочь и прижал её голову к груди:
- Миша, - хриплый отчаянный шепот отчима заполнял собой холодной пространство, разрастаясь в восприятии до надрывного крика. Слова вырывались вместе с белым облачком - Она дышит. Она ещё живая!
Миша смутно помнил, как искал в аптечке бинты, как вызывал скорую помощь. Как ехал вслед за белой машиной, а потом разговаривал сначала с врачом, а потом с матерью Лены, ещё более потерянной, чем Олег.
- Вы не переживайте, - повторял он слова доктора напуганной, раздавленной горем, матери, - она ведь не отравилась. Так что, раз живая, значит, дальше жить будет. В таких случаях вскрытые вены предпочтительнее проглоченного яда.
Марина кивала, как китайский болванчик.
Но прошел час. Потом другой. Вослед ему - третий. Ничего не менялось. Девушка по-прежнему находилась в бессознательном состоянии. Ей сделали повторное переливание крови. Но, несмотря ни на что, давление продолжало понижаться. Непонятно почему, начала подниматься температура.
- Видимо в организм попала инфекция, - прокомментировал состояние Лены доктор. - Будем колоть антибиотики. Против стафилококка другого оружия нет. Особенно при снижении иммунитета, неминуемого при большой потере крови.
Марина не отлучаясь, сидела перед дверью реанимации, в которой находилась дочь. Олег, сгорбившись, сидел рядом с разом постаревшей, резко подурневшей женщиной, держа её за руку. Картина была тягостной. Белые стены. Белые халаты. Белые лица. И непреходящие чувство вины. Его почему-то испытывали все: мать, отец и он, Миша. В чем он мог провиниться перед едва знакомой девочкой?
За окном стоял день, такой же унылый, как настроение. Все было серым. Даже желтые листья, измызганные дождем и ветром, стали тусклыми и какими-то…мертвыми, что ли? Промозглая изморозь, забиралась под черное драповое пальто, заставляла пожалеть о привычке ходить без шапки до пятнадцатиградусных морозов. Сигаретный дым застревал в горле. Возвращаться туда, к закрытой двери, за которой умирала Лена, - хотя причин умирать у неё не было, потому что кровопотерю восстановили, распространению инфекции ставили блок, не было, - не хотелось.
По мокрой дорожке, залитой грязными лужами, шагала женская фигурка, которая, будучи цветным пятном, в сером мире, невольно приковывала к себе внимание. Яркая красная кожаная куртка, летящие по ветру коричневые, отдающие краснотой кудри, сапожки на высоких каблуках, коротенькая юбочка. Кокетливая, яркая, весьма симпатичная девчонка, глядя на которую так и тянуло счастливо, влюблено улыбнуться. Или хотя бы отвлечься от мрачных переживаний.
- Привет, - пропела красавица, подойдя, и вынимая из кармана холодную ладошку, чтобы протянуть для приветствия. - Я Таня, - Ленина подруга. А ты, Миша - я знаю. Лена мне про тебя много рассказывала. Я у неё твою фотографию видела.
- Правда? - Миша скривил губы, делая жалкую попытку улыбнуться. На деле вышла ухмылка, - наполовину злая, наполовину смущенная. - Ну, здравствуй, Таня, - улыбнулся он, пожимая протянутую ему ладонь.
- Хорош, поганец, - засмеялась девушка, насмешливо прищуривая большие темные глаза и наклоняя голову к левому плечу, - даже лучше, чем на фотке. Ну, и как она? - Насмешливые искорки в глазах перемешались с льдинками, отчего взгляд сразу стал серьезнее. - Уже оправдывается за сделанную глупость?
- Пока в себя не приходила.
Тонкие изящные брови девушки то ли гневно, то ли печально сошлись на переносице.
- Это случилось там? - Мише померещилось, что голос незнакомки зазвучал ниже, приобретая бархатистые хриплые нотки.
- Где "там"? - поинтересовался он на всякий случай.
- В этой чертовой хате с духами?
- Ты о квартире на Чичканово? - уточнил Миша, перед тем, как дать утвердительный ответ. - Ну да.
- Как она могла туда одна пойти? После всего, что случилось накануне? Да она словно одержимая стала!
- Ага. Её мать то же самое сказала, - кивнул Мишка. Он, докуривая очередную сигарету, прищурившись, смотрел на девушку.
- Ты не поверишь, наверное, но та квартира - она и в самом деле "плохая". Есть в ней "что-то". И эта жуткая необъяснимая Сережина смерть…нет, ну как могла она туда после всего, что случилось одна сунуться? Морок какой-то!
- Ага, морок. А может быть просто стресс? Самое главное - результат весьма плачевен.
Вернувшись к палатке, молодые люди обнаружили всю туже картину: закрытую белую дверь и две сгорбленные фигуры перед ней.
Так прошло три дня. Мишка исправно совершал променады от больницы до дома, в котором проживали Лазоревы, мать и дочь. Ходил в магазины, готовил (и стоит учесть, что при этом не стеснялся пользоваться чужими холодильником и плитой) завтраки, обеды и ужины. Последнее (в смысле, готовка) было делом не сложным. Потому что в печальном доме, наполненным предчувствием скорой смерти, ели на удивление мало. Кроме него, можно сказать, никто и не ел, так, лениво перекусывали. Мишке было даже не ловко за свой отменный здоровый аппетит.
Он изо всех сил пытался быть полезным. Но его существование в свете последних событий было малозаметным. Ленина мать весьма напоминала собой живую мумию, что не могло не порадовать его не гуманную мамочку. Да и Олег порядком подрастерял задор.
А Мишка, к собственному стыду, устал скорбеть. Нет, ему жалко было неразумную глупую Ленку. Жалко было и её так странно, так неожиданно скончавшегося парня. Мишку угораздило проявить альтруизм и пойти на похороны совершенно незнакомого человека, чтобы сопровождать туда Танюшку. В результате его широкий жест оказался мало кому нужным. И даже неуместным. Потому что Танюшку и без него уже сопровождали.
А вот впечатлений пришлось набраться. И каких!
Странное семейство было у покойного. Пока он лежал в гробу, умиротворенно сложив ручки на груди, родственники исхитрились вдрызг переругаться из-за водки. А потом так же, - вдрызг, - напиться. В результате все дальнейшее мероприятия по захоронению бренных останков вызывало серьезные опасения. Пришедшим в качестве случайных гостей Мише и Саше из сторонних зрителей пришлось стать активными участниками, взвалив на плечи тяжесть, которую родственники потянуть, в результате обильных возлияний по печальному поводу, были не в состоянии.
Двери оказались узкими, и, потыкавшись с полчаса, ещё раз переругавшись (Миша уж думал грешным делом, что дело до драки дойдет) родственники решили вытащить тело через окно. С учетом того, что проживала семья покойничка на третьем этаже, - то еще мероприятие!
Миша с трудом удерживал смех, грозивший вырваться наружу. И гнев.
- Как все это грустно, - вздохнул Саша.
Таня, отвернувшись, ничего не ответила.
Миша ещё раз подумал о том, что такая девушка для провинциального увальня, - непозволительная роскошь. Интересно, а если гроб, в который Ленку положат, тоже в дверь проходить не будет, её тоже из окна спускать будут? С девятого этажа? Проще уж на крышу закинуть. Поймав недоуменный и возмущенный Танькин взгляд, Миша осознал, что радостно зубоскалит. От циничности собственных соображений стало неприятно, словно паука голой рукой раздавил. Лена ведь ещё жива. Впрочем, в то, что её все-таки удастся выкарабкаться, даже её родная мать не верит. Причина, по которой она впала в коматозное состояние, была непонятна. А когда, спрашивается, тем, от кого что-то зависело, было что-то понятно? Факт остается фактом, - Лена обернулась полной, прости господи, недвижимостью.
Несчастного Серегу, наконец, спустили. Погрузились в транспорт, распределившись по автобусам и автомобилям. Миша поежился. При мысли, что, может быть, через несколько дней точно также придется сопровождать другой гроб, на душе стало тоскливо и пакостно.
Зачем он сюда притащился, елки зеленые? Сидел бы себе дома.
Потому они плелись по огромному кладбищу, размером чуть ли не больше самого города.
"Ну и мрут они в этом Тамбове! - неприязненно как-то подумалось, чуть ли не зло. - Тут людей лежит больше, чем в живых осталось".
Гроб пришлось нести самим. Он был тяжелым. И воображение дорисовывало холод тела, которое катилось на их горбу.
Яма была глубокой. На дне скопилась вода. После последнего прощания гроб заколотили с глухим, неприятным звуком и стали опускать. Потом закопали.
- Сигаретку не одолжишь? - хмуро спросила Таня.
Руки и кончик носа у неё приобрели активно красный, в просинь, цвет. Она совсем замерзла, и будто полиняла, как афиша под дождем. Вся её яркая красота разом потухла.
Сашка при Танькином вопросе обиженно и недовольно засопел.
- Ты же говорила, что не куришь? - напустился он на свою подругу. Танька отмахнулась:
- Не курю. Но сейчас можно. - Девушка посмотрела на серое небо, наливающееся наползающей с севера тяжестью. - Тошно как, - выдохнула она.
Тошно. Это Татьяна метко заметила. А он паренька ведь даже не знал. Что же будет, когда придется хоронить…дальше додумать Миша просто не стал, глубоко затянувшись табачным дымом. Ну не хотел он себе этого представлять.
Чертова кукла! Угораздило же!
Миша не поехал на поминки, попрощавшись с новыми знакомыми у рынка, чтобы привычно направиться в сторону больницы.
Олег сообщил о том, что состояние Лены с вечера не поменялось. Врачи определяли его как "стабильно плохое". Из реанимации девушку перевели в отдельную платную палату, где мать и отец поочередно сидели у одра дочери.
Первоначальное яростное отчаяние отступило место тупому терпению. Если душа готова упиваться печалями без конца, то бренное человеческое тело слабо и норовит струсить, впасть в спасительное полусонное состояние. Чем острее чувства, тем быстрее они притупляются.
Марина ещё сильнее похудела. Казалось, внутри женщины задули свечу. Взгляд потух, губы побелели, волосы повисли тусклыми прядями. Мать из последних сил не хотела уступать дорогое существо широко раскрытой могильной пасти. Пока сознание готовилось к принятию возможной потери, душа под таким грузом изнемогала и темнела.
Олег бегал, предлагал взятки врачам или преставал с вопросами. На все его начинания люди в белых халатах пожимали плечами и отделывались коронной фразой: "Мы сделали, что могли. Остается ждать".
Ждать - всегда тяжело. Вдвойне тяжелее ожидание возможной смерти. Особенно для людей с темпераментом, как у Олега.
Но, несмотря на отчаянную ругать, метания, слезы и неприкрытую печаль Олега Мишке было выносить легче, чем простую и суровую неподвижность Лениной матери. Та не плакала, не металась, не задавала вопросов и не просила утешения. Утешиться было невозможным, если не станет дочери. Марина просто доживала то, что требовалось дожить. Не более того. Если состояние Олега можно было охарактеризовать словом "горе", то состояние Марины не передавало даже слово "отчаяние". Она словно бы уходила вслед за дочерью, билась о невидимую кромку, как птица о стекло, не в силах преодолеть невидимую преграду.
Мишка вошел в палатку, и какое-то время созерцал ставшую привычной картину: белые стены, кровать, тумбочка. Квадрат окна, за которым простирался серый клочок неба. У кровати согбенная фигура Марины в белом халате. И изможденное, словно восковое, лицо девушки на казенной подушке. На белой коже ресницы и брови казались непривычно темными. Бескровное лицо хранило умиротворенное выражение.
Марина покосилась на Мишу, равнодушно кивнув в знак приветствия. Миша не о чем не спрашивал. Все и так было видно.
Вернувшись в чужой дом, Мишка в одиночестве выпил дешевый невкусный кофе. Дурные ли предчувствия, или просто расстроенная постоянными недосыпами психика заставляли чувствовать себя подавленным, озлобленным. Для уравновешенного, всегда уверенного в себе Миши это было непривычно. И неприятно.
Не в силах долго оставаться без действия, Мишка сорвался с места и помчался "вперед за приключениями". Через полчаса он стоял перед "домом с привидениями". Тот был оранжевый, в темных подтеках от многочисленных дождей. Пятиэтажный. Крыша "коньком", крытая шифером. Дом нависал над оживленным перекрестком и казался элегантным стариком, сохранившим стиль среди современной безвкусицы.
Ничего устрашающего в нем ни с первого, ни со второго взгляда не проглядывалось. Белые стилизованные "а-ля Греция" колонны, поддерживающие угловые флигеля, над которыми возвышалось два круглых чердачных окошка. Правда, войдя во двор, Мишка отметил, что округа едко пропахла кошками.
Только в подъезде Миша, наконец, ощутил то пристальное внимание, о котором рассказывала черноглазая Татьяна. Площадка последнего этажа, с которого лестница продолжала подниматься выше, на чердак, была словно окутана темными, едкими, как черный удушливый дым, волнами. Мише на мгновение показалось, что он чувствует запах тяжелой гари. Но морок тотчас развеялся.
Мишка не взял ключей. Они ему были и ни к чему. Ему доводилось открывать двери разными способами, причем замки довольно сложной конструкции. Прошлая жизнь с матерью, наполовину авантюристкой, наполовину алкоголичкой, для которой в порядке вещей было сорваться с места на несколько недель, никого об этом не предупреждая, многому заставила научиться.
Немножко поломавшись, замок подчинился уверенной опытной руке. Щелчок. Дверь с легким скрипом подалась внутрь.