– Я не говорил, что превращу тебя в француженку. – Я открываю рот, чтобы протестовать, но он тут же пресекает попытку: – По рукам?
– По рукам, – сконфуженно отвечаю я. Сюрпризы не моя стихия. – Надеюсь, это что-то хорошее.
– О, конечно.
Сент-Клэр выглядит таким самодовольным, что меня так и тянет сказать какую-нибудь пакость, и в этот момент я вдруг понимаю, что больше не вижу нашу школу.
Не могу поверить. Сент-Клэр полностью переключил мое внимание на себя. Некоторое время я еще жду появления болезненных симптомов, но ничего не происходит. Ноги готовы пуститься в пляс, а в животе порхают бабочки. Я счастлива, что наконец оказалась на воле!
– Итак, куда мы идем? – с энтузиазмом спрашиваю я. – К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Посидим на берегу?
– Не скажу, – улыбается Сент-Клэр. – Просто идем.
Я покоряюсь. Да что со мной такое? Второй раз за минуту я позволяю этому парню управлять мной и держать в неизвестности.
– О! Ты должна это увидеть.
Он хватает меня за руку и тащит через улицу.
Водитель скутера рассерженно сигналит нам вслед, и я смеюсь:
– Постой, что…
И тут у меня перехватывает дыхание.
Мы стоим перед собором из соборов! Четыре толстые колонны поддерживают готический фасад, украшенный мощными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня тянется к чернильному пространству ночного неба.
– Что это? – шепчу я. – Известное здание? Я о нем что-то знаю?
– Это моя церковь.
– Ты сюда ходишь? – Я удивлена: Сент-Клэр не похож на глубоковерующего человека.
– Нет.
Парень кивает на каменную табличку.
Я читаю:
– Сент-Этьен-дю-Мон. Ух ты! Святой Этьен.
Сент-Клэр улыбается:
– Я всегда испытывал некоторое чувство собственности по отношению к этому месту. Мама приводила меня сюда, когда я был еще совсем маленьким. Мы брали с собой ланч и ели прямо здесь, на ступенях. Иногда она брала альбом, рисовала голубей и такси.
– Твоя мать – иконописец?
– Нет, художница. Ее работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.
Парень говорит об этом с такой гордостью, что я поневоле вспоминаю слова Мередит о том, что Сент-Клэр восхищается Джошем за его исключительный художественный дар. И что отец Сент-Клэра владеет двумя картинными галереями. А еще Сент-Клэр будет ходить на уроки живописи в этом семестре. Я громко спрашиваю, уж не художник ли он сам.
Этьен пожимает плечами:
– Не совсем. Хотел бы я им быть. От мамы я унаследовал только художественное чутье, но не талант. Джош рисует намного лучше. Да и Рашми, если уж быть честным.
– Вы, наверное, очень близки с ней? С твоей мамой?
– Я ее люблю, – без тени подросткового смущения говорит парень.
Мы стоим перед воротами собора и смотрим наверх – все выше, выше и выше. Я вспоминаю, как мама каждый вечер садится за компьютер и заносит туда данные о каймановых черепахах. Только в Атланте сейчас еще не вечер. Возможно, в данный момент она затаривается в продуктовом магазине. Или едет на реку Чаттахучи. А может, смотрит "Империя наносит ответный удар" вместе с Шоном. Я понятия не имею, чем она занимается, и это меня тревожит.
Наконец Сент-Клэр нарушает тишину:
– Пора идти. Ты еще столько всего не видела.
Чем дальше мы углубляемся в центр города, тем больше вокруг народу. Сент-Клэр рассказывает, что его мама готовит на обед шоколадные блинчики, а на завтрак – кастрюлю пасты с тунцом. Что все комнаты в квартире она выкрасила в разные цвета радуги. Что она коллекционирует письма, где ее имя написано с ошибкой. И ничего не говорит об отце.
Мы проходим мимо очередного огромного строения, напоминающего развалины средневекового замка.
– Боже, здесь история просто повсюду, – восхищаюсь я. – Что это за место? Мы можем войти?
– Это музей, конечно, можем. Но не сегодня. Подозреваю, он закрыт.
– О да, понятно, – стараясь скрыть разочарование, вздыхаю я.
Сент-Клэр удивлен:
– Ты в школе всего одну неделю. У нас впереди еще целая вечность, чтобы посетить этот музей.
У нас. Не знаю почему, но внутри все сжимается. Сент-Клэр и я. Я и Сент-Клэр.
Скоро мы оказываемся в крайне популярном у туристов районе. Людей здесь еще больше, чем в окрестностях школы. Повсюду шумные рестораны, магазины и отели. Уличные продавцы кричат на английском: "Кускус! Хотите кускус?", а дороги настолько узкие, что автомобиль не проедет. Мы идем по улице, протискиваясь сквозь толпу, словно на карнавале.
– Где мы?
Хотелось бы мне задавать поменьше вопросов.
– Между рю Сен-Мишель и рю Сен-Жак.
Я отвечаю вопросительным взглядом.
– Рю означает "улица". Мы все еще в Латинском квартале.
– До сих пор? Но мы шли…
– Десять – пятнадцать минут? – поддразнивает Сент-Клэр.
Хм… Очевидно, лондонцы или парижане, кем бы Этьен там себя ни считал, не особенно ценят радость обладания автомобилем. А я вот скучаю по своей малышке, хотя у нее барахлит двигатель. И нет кондиционера. И сломано радио. Я делюсь этими мыслями с Сент-Клэром, чем вызываю у него улыбку.
– Ты все равно не смогла бы на ней ездить. Во Франции можно водить только с восемнадцати лет.
– Тогда мог бы ты сесть за руль, – говорю я.
– Нет, не мог бы.
– Ты же говорил, будто у тебя день рождения! Так я и знала. Ты соврал, и никто…
– Я другое имел в виду, – смеется Сент-Клер. – Я не умею водить.
– Серьезно? – Я не могу удержаться от коварной ухмылки. – Хочешь сказать, на свете существует то, что я умею делать, а ты нет?
Сент-Клэр усмехается в ответ:
– Шокирующая информация, не правда ли? Но мне это никогда не было нужно. В Париже прекрасно организована система общественного транспорта, так же как и в Сан-Франциско и Лондоне.
– Прекрасно организована, – передразниваю я.
– Заткнись, – хохочет Этьен. – Эй, а знаешь, почему этот квартал называют Латинским?
Я приподнимаю одну бровь.
– Несколько столетий назад здесь жили и учились студенты Сорбонны. Она, кстати, вон там. – Сент-Клэр показывает куда-то в сторону. – Это один из самых старых университетов мира. В общем, преподавали студентам на латыни, поэтому между собой они стали называть квартал латинским. А потом название прижилось.
Повисает неловкая пауза.
– И это все? Конец истории?
– Да. Черт, ты права. Полная белиберда.
Я обхожу еще одного агрессивного продавца кускуса:
– Белиберда?
– Дрянь. Фигня. Дерьмо.
Белиберда– как мило.
Мы поворачиваем за угол, и вот она, Сена. Огни города дрожат на воде. Я делаю глубокий вдох. Великолепно. По набережной прогуливаются парочки, продавцы расставляют картонные коробки с книгами в мягких обложках и старыми журналами на продажу. Мужчина с рыжей бородой наигрывает на гитаре грустную песню. Мы слушаем его минутку, а потом Сент-Клэр бросает несколько евро в чехол от гитары.
Наше внимание вновь переключается на реку, и в этот момент я вижу…
Нотр-Дам.
Конечно, я уже видела Нотр-Дам на фотографиях. Сент-Этьен-дю-Мон – красивейший из соборов, но даже он НИЧТО по сравнению с Нотр-Дамом. Этот собор точно огромное судно, идущее вниз по реке. Массивное. Внушительное. И притягательное. Подсветка напоминает "Дисней Уорлд" , но этот собор намного волшебнее, чем что-либо выдуманное Диснеем. Островки изумрудных виноградных лоз спускаются по стенам прямо в воду, завершая сказочный образ.
Я медленно выдыхаю:
– Как красиво.
Сент-Клэр наблюдает за мной.
– В жизни не видела ничего подобного. – У меня не хватает слов.
Чтобы добраться до собора, нам нужно перейти мост. Никогда не знала, что Нотр-Дам построен на острове. Сент-Клэр говорит, что мы идем к Лиль де ля Сите, Острову Сите, и это самый старый район Парижа. Сена мерцает внизу зеленым и голубым, и под мостом проплывает длинный, расцвеченный огнями корабль. Я заглядываю за край:
– Смотри! Там пьяный. Он сейчас вывалится за бо…
Я оглядываюсь и вижу, что Сент-Клэр медленно плетется в нескольких футах от края моста.
Сначала меня это озадачивает, но потом я все же понимаю:
– Ты же не боишься высоты?
Сент-Клэр неотрывно смотрит вперед, стараясь не отводить взгляда от силуэта Нотр-Дама.
– Я просто не понимаю, зачем стоять на краю, когда рядом полным-полно места, где можно идти.
– О, так дело в пространстве?
– Отстань, иначе я начну задавать коварные вопросы про Распутина. Или про спряжение французского глагола.
Я перегибаюсь через край и делаю вид, что оступаюсь.
Сент-Клэр бледнеет:
– Нет! Не надо!
Он тянет руки, будто хочет спасти меня, и тут же хватается за живот, будто его сейчас вырвет.
– Прости! – Я отхожу от парапета. – Я не знала, что тебе настолько плохо.
Парень лишь отмахивается, все еще продолжая держаться другой рукой за живот.
– Прости, – вновь повторяю я.
– Проехали, – недовольно бурчит Сент-Клэр, словно это я виновата в том, что мы тут застряли, а потом указывает на Нотр-Дам: – Я не из-за него потащил тебя сюда.
Сложно вообразить что-то красивее Нотр-Дама.
– Мы не зайдем внутрь?
– Закрыто. У нас будет еще куча времени, забыла?
Сент-Клэр ведет меня во внутренний двор, и я пользуюсь моментом, чтобы полюбоваться на его пятую точку. Совершенство. Это даже лучше, чем Нотр-Дам.
– Здесь!
Отсюда прекрасно виден вход – на трех колоссальных арках восседают сотни и сотни небольших фигур. Они напоминают каменных кукол, каждая детально проработана.
– Они невероятны, – шепчу я.
– Не там. Здесь.
Сент-Клэр указывает мне под ноги.
Я смотрю вниз и с удивлением обнаруживаю, что стою в середине маленького каменного круга. В центре, прямо у меня между ног, красуется медно-красный бронзовый восьмиугольник со звездой. По кругу выгравирована надпись: POINT ZÉRO DES ROUTES DE FRANCE.
– Мадемуазель Олифант, тут написано: "Нулевая точка французских дорог". Другими словами, от этой точки отсчитывают протяженность всех дорог во Франции. – Сент-Клэр торжественно откашливается. – Это начало всего.
Я оборачиваюсь.
Парень улыбается:
– Добро пожаловать в Париж, Анна. Я рад, что ты приехала.
Глава девятая
Сент-Клэр прячет кончики пальцев в карманы и трогает булыжники носком ботинка.
– И? – в конце концов спрашивает он.
– Спасибо, – ошеломленно отвечаю я. – Было очень мило с твоей стороны привести меня сюда.
– Ой, да ладно.
Парень выпрямляется и пожимает плечами – опять этим французским движением, как будто двигаясь всем телом. У него здорово выходит. А потом принимает свой обычный самоуверенный вид.
– Надо же где-то начинать. А теперь загадай желание.
– А?
Кажется, у меня проблемы со словарным запасом. С таким только "белые стихи" писать или песенки для рекламы кошачьего корма.
Этьен улыбается:
– Встань на звезду и загадай желание.
– О, да, конечно. – Я встаю по центру. – Желаю…
– Только не вслух!
Сент-Клэр всем телом бросается вперед, словно желая предотвратить непоправимое, и мой желудок сжимается от ужаса.
– Ты что, не знаешь, как загадывают желания? Такой шанс выпадает не каждый день… Что у нас там считается – падающие звезды, выпавшие ресницы, одуванчики…
– Свечи на торте.
Этьен игнорирует колкость:
– Именно. Так что не стоит упускать момент. К тому же молва гласит, что, если загадать желание на этой звезде, оно обязательно сбудется. – Он делает паузу и продолжает: – И это лучшая часть предания, есть еще и другая, более страшная.
– И что же, теперь я умру страшной смертью? Что со мной будет – меня отравят, застрелят, изобьют до смерти или утопят?
– Скорее умрешь от гипотермии. – Сент-Клэр смеется. У него задорный смех. – Да нет. Я слышал, тому, кто встанет на этот диск, предначертано однажды вернуться в Париж, а для тебя, насколько я понимаю, один год и так слишком долго. Я прав?
Я закрываю глаза и мысленно представляю маму и Шонни. Бридж. Тофа. Я киваю.
– Хорошо, тогда закрой глаза и загадай желание.
Делаю глубокий вдох. Прохладный влажный воздух проник в легкие. Чего я хочу? Трудный вопрос.
Хочу вернуться домой, но должна признать, что сегодня вечером мне очень хорошо. А если я никогда больше не увижу Париж? Знаю, я только что сказала Сент-Клэру, что не хочу здесь жить, но часть меня – маленькая, крошечная часть – заинтригована. Если отец позвонит завтра и предложит вернуться домой, то, возможно, я буду разочарована. Я ведь еще не видела Мону Лизу. Не поднялась на вершину Эйфелевой башни. Не прошла под Триумфальной аркой.
Так чего еще я хочу?
Я хочу вновь ощутить поцелуй Тофа. Хочу, чтобы он ждал меня. Но есть другая часть меня – та часть, которую я ненавижу, – и эта часть знает, что, даже если мы начнем встречаться, я все равно уеду на следующий год в колледж. Мы, конечно, увидимся на Рождество и на летние каникулы, но потом… что нас ждет?
К тому же есть еще одно "но".
То, что я пытаюсь игнорировать. Чего не должна хотеть. И не могу получить.
И это "но" стоит сейчас прямо передо мной.
Так чего я на самом деле желаю? Того, что не так уж и хочу? Кого-то, в ком не особенно нуждаюсь? Или того, кого, как мне известно, я не могу заполучить?
К черту. Пусть все будет так, как суждено.
Я желаю лучшего для себя.
Как вам такое обобщение? Открываю глаза и чувствую, как в лицо ударяет порыв ветра. Сент-Клэр заправляет мне за ухо упавшую на глаза прядь волос.
– Должно быть хорошее желание, – говорит он.
На обратном пути Сент-Клэр подводит меня к круглосуточному ларьку с закусками. От опьяняющего аромата текут слюнки, в животе урчит от голода. Мы заказываем панини – бутерброды, приготовленные на гриле. Сент-Клэр берет с копченым лососем, сыром рикотта и шнитт-луком. Я выбираю с пармской ветчиной, сыром фонтина и шалфеем. Сент-Клэр обзывает это фастфудом, но бутерброды у нас в руках совсем не похожи на безвкусные сэндвичи из "Сабвэя".
Сент-Клэр помогает мне разобраться с деньгами. К счастью, с евро все достаточно понятно. Я знаю курс по отношению к доллару. Мы расплачиваемся и идем дальше по улице, наслаждаясь ночью. Похрустывая твердой корочкой. Позволяя теплому расплавленному сыру стекать по подбородку.
Я мурчу от удовольствия.
– У тебя там что, пищевой оргазм? – спрашивает Сент-Клэр, вытирая рот.
– Где ты был всю мою жизнь? – обращаюсь я к панини. – Как случилось, что я ни разу в жизни не ела такого бутерброда?
Сент-Клэр откусывает большой кусок.
– Мммф, грмха, мрфа, – отвечает он с улыбкой.
Я транслитерирую это как "потому что американская еда – дерьмо".
– Мммф, мрга, грмфа, ммрг, – отвечаю я. Что переводится как: "Да, но гамбургеры очень даже ничего".
Мы облизываем оберточную бумагу от бутербродов и лишь затем выбрасываем ее в урну. Блаженство. Общежитие уже недалеко, и Сент-Клэр развлекает меня рассказами о том, как им с Джошем влетело за то, что они прикрепляли использованную жвачку к свежевыкрашенному потолку – хотели приделать нимфе третий сосок, – и в этот момент я вдруг что-то замечаю. Нечто странное.
Мы только что прошли третий кинотеатр за квартал!
Конечно, это небольшие кинотеатры. Скорее всего, даже с одним залом. Но три в одном квартале! Как я раньше этого не заметила?
Ну да, точно. Все дело в симпатичном парне.
– А на английском бывают? – прерываю я.
Сент-Клэр выглядит сконфуженным:
– Что, пардон?
– Кинотеатры… В них крутят фильмы на английском?
Парень поднимает бровь:
– Не говори мне, что не знаешь.
– Чего? Не знаю чего?
Сент-Клэр раздувается от чувства превосходства. Это раздражает, поскольку мы оба знаем, что он искушен в парижской жизни, как никто, в то время как я в этом ни бум-бум, тупее круассана.
– Мне казалось, это ты у нас киноманка.
– Чего? Не знаю чего?
Сент-Клэр широко разводит руки, явно наслаждаясь ситуацией:
– Париж – мировая столица кино.
Я застываю на месте:
– Ты меня разыгрываешь.
– Нет. Ни в одном другом городе не любят кино так, как здесь. Здесь сотни, может, даже тысячи кинотеатров.
Мое сердце ухает вниз. Голова кружится. Это просто невероятно.
– Больше дюжины только нашем районе.
– Что?!
– Ты правда этого не замечала?
– Нет, не замечала! Почему мне никто не сказал?
Я имею в виду, про это нужно было сказать в первый же день семинаров по навыкам жизнеобеспечения. Это очень важная информация! Мы продолжаем идти, и я верчу головой во все стороны, читая надписи на плакатах. Пожалуйста, хоть бы на английском. Пожалуйста, хоть бы на английском. Пожалуйста, хоть бы на английском.
– Я думал, ты знаешь. Конечно, об этом стоило упомянуть. – Сент-Клэр напускает на себя виноватый вид. – В Париже кино считается высоким искусством. Здесь полно мест, где крутят новые фильмы, но еще больше – как у вас их там называют? – ретрокинотеатров. В них демонстрируют классику и даже составляют тематические программы, посвященные различным режиссерам, или жанрам, или малоизвестным актрисам, или чему-то еще…
Дыши, Анна, дыши.
– И что, бывают на английском?
– Думаю, не меньше трети.
Треть из нескольких сотен – а может, даже тысяч – кинотеатров!
– Некоторые американские фильмы дублированы на французский язык, но в основном это относится к детским фильмам. Остальные идут на английском с французскими субтитрами. Вот, держи.
Сент-Клэр берет с магазинной стойки журнал под названием "Парископ", расплачивается с жизнерадостным типом с крючковатым носом и вручает журнал мне.
– Он выходит по средам. Буквы "ОВ" означают "оригинальная версия", "ФВ" – французская, то есть дубляж. Так что выбирай "ОВ". Еще у них есть онлайн-каталог, – добавляет он.
Я просматриваю журнал, и у меня глаза лезут на лоб. Никогда не видела столько киносписков в своей жизни.
– Боже, если б я знал, что для счастья тебе надо так мало, то не заморачивался бы со всем остальным.
– Мне нравится Париж, – отвечаю я.
– И я уверен, что ты тоже ему нравишься.