- Знаешь, дитя, в тебе есть что-то такое, что влечет меня к тебе со страшной силой. Ты ведь не обижаешься, что я называю тебя "дитя"? - Она едва заметно подмигнула ему. - Я пока сопротивляюсь, упираюсь изо всех сил, но они вот-вот иссякнут. Что тогда? Ха-ха, Вольдемар, как ты думаешь, что случится тогда?
- Ты упадешь в мои объятия. И чем скорей это случится, тем лучше.
Адам узнавал и не узнавал свою Еву. Перед ним была красивая, уверенная в себе и очень раскованная женщина. Но под этой производящей потрясающий внешний эффект оболочкой угадывалась другая Ева, затаившаяся в ожидании своего часа. Их часа.
- А что, если нам с тобой, дитя, на самом деле куда-нибудь смотаться? Ну, не на край света, а хотя бы в Ялту… Поведешь меня в ресторан. Все вокруг будут гадать, какие отношения нас связывают. Как ты думаешь, мой хороший, какие нас с тобой связывают отношения?
- Трогательные, - сказал Адам и залпом допил свой коньяк.
- Браво! - воскликнула Ева. - Вот видишь, кузен, я не зря отняла его у русалок. Он еще может мне пригодиться.
- Дома можешь сказать, что поехала в Ялту со мной, - великодушно разрешил Вольдемар. - Мне будет даже приятно.
- Ты позовешь меня в Ялту? - капризно спросила Ева. - Или ты, как и все мужчины, назначишь свидание и сам же на него опоздаешь, будешь клясться в вечной любви, а спать с другой, захочешь разлучить с мужем, но в последний момент скажешь: "Тебе с ним будет лучше, чем со мной"? Отвечай: ты сделаешь так, как делают в этом мире все?
- Я должен ответить на этот вопрос немедленно? - Адам смотрел Еве в глаза и удивлялся: в них не было теперь даже тени кокетства или игры. - Может, сперва позволишь заглянуть мне в книгу судеб на букву "А"?
- Почему именно на "А"? - удивился Вольдемар.
- Потому что придется начать с азов, - ответил Адам. - Аз есмь первый мужчина на Земле, не способный предать женщину. Даже под страхом кары Господней…
- Это ты здорово сказал. Очень! - Щеки Евы вспыхнули, и она сжала их ладонями. - А теперь загляни еще раз в эту книгу - теперь на букву "О".
Она смутилась и опустила глаза.
- Она была очень красивой и умной женщиной. Она любила его любовью, готовой на любые жертвы, кроме связанных с продолжением человеческого рода, - изрек Вольдемар и захлопал в ладоши.
- Она должна быть только его женщиной. Он будет ее единственным мужчиной. Он будет верен ей до гроба, - сказал Адам и, кивнув Еве, поспешно встал.
Асины размышления выплеснулись на страницы дневника.
"Любовь - самое святое на свете. Зачем же так опошлять ее?.. Женщина после двадцати пяти должна сидеть дома и вязать носки или вышивать. Любовь - это для юных, не искушенных телом и душой. Разве можно любить женщину, у которой уже кто-то был, которую кто-то уже целовал в губы, касался ее тела? Как Он мог предпочесть ее мне? У нее ведь уже был мужчина. Может, даже не один…
А вдруг Он связался с ней только для того, чтобы быть поближе ко мне? Ведь я еще не созрела для любви. Так все считают, кроме меня. Как же я ненавижу себя за то, что родилась так непростительно поздно! Будь мне сейчас хотя бы шестнадцать, и Он бы влюбился в меня, как безумный. Мы бы с ним скрылись от всего мира и жили бы только любовью. Но я Ему так или иначе все прощу - без Него жизнь кажется совсем пустой.
А может, отомстить им обоим? Рассказать про все отцу?.. Но тогда Он возненавидит меня навсегда. Господи, как же мне вынести эти страдания?"
- Я боюсь за Асю, - сказала как-то Ева, отдыхая на плече Адама после особенно бурных и продолжительных занятий любовью.
- Почему? - едва шевеля языком, спросил Адам.
- Мне кажется, она влюбилась.
- Это так и должно быть. Без любви жить тоскливо.
Он прижал Еву к себе и снова ощутил желание. Но решил накопить силы.
- Но дело в том, что она, мне кажется, влюбилась в тебя.
Адам тихо рассмеялся.
- Не веришь? Когда я прихожу от тебя, она меня обнюхивает, начинает целовать, потом отталкивает. Один раз она ударила меня по лицу. В ее глазах было столько ненависти.
- Но ведь я не могу…
Ева накрыла его рот ладошкой.
- Она моя дочь, понимаешь?
- И у тебя болит душа.
- Не в том дело. Хотя и в этом тоже. Ты знаешь, мне кажется… - Она замолчала и отстранилась.
- Что тебе кажется?
- Что вы рано или поздно станете… Нет, я не могу произнести этого слова. Все-таки она моя дочь.
- И что тогда?
- Тогда меня не станет, - решительно заявила Ева. - Я… я просто не переживу этого.
- Но это все фантазии. Мне кажется, Ася в конце концов поймет, что мы слишком мною значим друг для друга.
- Как раз это, мне кажется, и возбудило в ней любовь. Это… это словно неизлечимая заразная болезнь. - Ева вздохнула. - Бедная моя девочка.
- Я могу поговорить с ней.
Адам понял, что сказал самую настоящую глупость.
- Поговори… Адам!
Она смотрела на него испуганно и с мольбой.
- Что?
- Я очень боюсь той минуты, когда узнаю, что ты и Ася… - Она вскочила и стала с поспешностью одеваться. - Я… я не хочу знать об этом, понимаешь?
Когда такси остановилось возле дома Евы, Адам сказал:
- Этого никогда не случится. Но если…
- Что тогда?
- Я… я стану самым несчастным человеком на свете.
Однажды Ева позвонила в дверь квартиры Адама в первом часу ночи. Спали все, кроме матери Адама, которая и открыла ей дверь. Всего несколько слов, и она, до сего дня видевшая "ту женщину" мельком, была сражена ее очарованием и прониклась ее бедой. Она разбудила сына, и через пять минут Адам и Ева уже сидели в ожидавшем возле подъезда такси.
- Прости, что так. Ужасно захотелось увидеть тебя, - шептала Ева, прижимая к своей щеке его руку.
- Значит, Ася здорова?
- Да-да, с ней все в порядке. Спит как сурок. Мы пройдем в мою комнату босиком.
- А…
- Алексей наглотался снотворных. Последнее время его замучила бессонница. Завтра воскресенье, и раньше десяти никто не встанет. У нас с тобой целых девять часов.
Адам крепко прижал ее к себе. Он был восхищен и возбужден до крайности ее дерзостью: принимать любовника (как ни избегай этого слова, другого в данной ситуации подобрать трудно) в присутствии мужа!.. Когда они, пробравшись в комнату Евы, посрывали с себя одежду, им показалось, что вместе с ней на полу оказалась их старая кожа.
- Твоя мать прелесть. Она не только поверила в то, что Ася зовет тебя в бреду, она восприняла это как собственную беду, - шептала Ева, увлекая Адама за собой на ковер. - Ааа, я и не знала, как сладко, когда ты кусаешь мне живот. Еще, еще… Нет, я хочу так, как мы никогда не делали. На корточках… Так занимались любовью наши пращуры… - Она внезапно отстранилась от него.
- В чем дело, Ева?
- Я подумала о том, что…
Она прикусила язык. Она поняла вдруг, что ее Ася на самом деле заболеет. Да, она совершила колдовство, заложницей которого была ее собственная дочь, задействовала какие-то древние таинственные силы, сейчас разжигающие их экстаз заоблачного восторга. Завтра эти силы согласно все тому же неумолимому закону сохранения и превращения энергии потребуют расплаты.
Но мысль промелькнула и ушла. Сейчас Ева не боялась этих сил и ни о чем не жалела.
Когда сквозь неплотно прикрытые шторы в комнату заползло неуютное московское утро, в его неверном свете лицо спящего Адама показалось ей почти чужим. Она со страхом подумала, что на самом деле никакими узами, кроме быстротечного восторга, они не связаны. И почувствовала странный упадок сил.
"Ведьма после Вальпургиевой ночи, - прошептала она. - Треклятый рассвет".
В день своего рождения Ася упросила Адама пойти с ней на каток. Ева не находила себе места от ревности. И от того, что она всеми силами пыталась подавить в себе эту ревность, та становилась лишь сильней.
"Глупо, мерзко, пошло, - твердила Ева. - Ася еще совсем девчонка. Мужчины его возраста девчонок не замечают. У них не может быть с ними никаких точек соприкосновения. Все появляется лишь с возрастом… Дрянь! Тоже мне, нашла предмет для поклонения. Это она мне назло… О Господи, какие глупости! Опомнись же, опомнись, Ева!.."
Эти призывы, ясное дело, были обращены к абсолютно глухому существу. Ева пекла, жарила, резала, сбивала. Усмехалась, всхлипывала, хлюпала носом, причесывалась, красила глаза…
За праздничным столом царило истерически шумное веселье. Захмелевший Алексей бросал недвусмысленные взгляды в сторону дочки и высокого красивого парня - они, как ему казалось, были замечательной парой. Однажды он даже поднялся, чтоб произнести за них тост, но, встретившись с Асиным взглядом, молча выпил свою рюмку и сел.
Между тем на катке между Адамом и Асей произошло своего рода объяснение, которое, разумеется, затеяла она.
- …Каждую минуту, секунду, мгновение принадлежу тебе. Это сильней, в тысячу раз сильней того, что у вас с мамой… Я уведу тебя… Я знаю одно колдовство… Можешь смеяться сколько душе угодно. Вы все такие материалисты.
- Я тоже? Тогда за что ты любишь меня?
- За будущее. Наше с тобой будущее.
- У нас не будет общего будущего. Я этого не хочу.
- Я уверена - будет. Главное - не твоя воля, а моя. Мои желания, мои мечты. Ни с одной из женщин у тебя никогда ничего не получится.
- Я и не хочу. Я люблю только Еву.
- Я всегда буду напоминать ее тебе. Я буду рядом для того, чтоб ты никогда не забыл свою Еву. Я похожа на нее.
- Это верно….
- Тогда поцелуй меня. Как брат сестру. Сводную. Как все просто стало, да? Еще, еще… Тебе тоже стало легко и просто. Ведь это обычный братский поцелуй. Ты не изменяешь своей Еве. Потому что… да, потому что здесь нет ничего плотского. Еще раз, пожалуйста!.. - Ася как-то странно улыбнулась и бросилась от него, быстро набирая скорость. Она ждала его за поворотом аллеи. - Я получила твою душу. Она моя. Я всегда буду там, в твоей душе. А плоть… - Она на мгновение прижалась щекой к его руке в шерстяной перчатке. - Твоя плоть тоже будет принадлежать мне. Но это теперь не так важно…
Когда через некоторое время Ася неожиданно слегла в жару и доктор стал настаивать на больнице, именно Адам самым решительным образом этому воспротивился.
- Глядите, папаша, как бы не пришлось раскаяться, - сказал доктор, моя в ванной руки.
Едва за доктором закрылась дверь, Ева крепко обхватила руками шею Адама и благодарно поцеловала. Потом, когда они пили на кухне кофе, сказала:
- Папаша… Как все было бы… просто и нелепо. Нет, я не стану давать телеграмму Алексею.
Она посмотрела на Адама, умоляя поддержать ее в этом решении. Он уже протянул через стол руку, чтобы дотронуться до ее руки, когда до них донесся Асин стон. Оба разом вскочили.
Ева чувствовала себя виноватой в болезни дочери. Воздух был пропитан острой тревогой.
"Она поправится, поправится, и я… Конечно же, она поправится, и тогда…"
Ева так ни разу и не домыслила эту фразу до конца - у нее не хватало на это сил. К вечеру первого дня Асиной болезни она сказала:
- Адам, мы с тобой…
Она не завершила фразу, но он все понял и выразил свое согласие в долгом взгляде. Он спал на тахте в гостиной, откуда ему был виден край кровати Евы и целиком Асина кровать. Каждую ночь ему снились сны, очень похожие на то, что случалось с ним наяву, только с противоположной развязкой.
Как-то ему снилось, будто он поднимается в лифте, который болтало из стороны в сторону. Он был в лифте, но в то же самое время видел себя со стороны. Кабина раскачивалась как маятник, она и была маятником для огромных часов на ее потолке. Наконец кабину перестало качать, стрелки часов замерли, и он очутился на лужайке, заросшей высокими сочными цветами и травами. Появилась Ася в наряде альпийской пастушки и с плетеной корзинкой, из которой торчало горлышко большой бутыли с молоком. Он жадно приник к бутыли, а Ася сидела рядом и гладила его по голове.
"Только бы Ева не увидела", - думал Адам во сне. Потом Ася вдруг превратилась в Еву, и ему захотелось к ней прикоснуться, обнять, прижать к себе. Но стоило ему дотронуться до ее груди, как тело пронзила острая боль. От Евы пахло молоком, но он не мог пить это молоко, потому что из него состояла Ева, оно было ее кровью и плотью и он боялся, что выпьет ее всю. "Лучше бы пришла Ася со своей бутылкой. Мне так хочется молока…"
Внезапно он открыл глаза. Над ним стоял кто-то в белом.
Он инстинктивно подвинулся, и кто-то лег рядом, обдав его сильным жаром, от которого ему еще больше захотелось пить. Он закрыл глаза в надежде снова увидеть прерванный сон. И он увидел его…
Пришла Ася, и молоко из ее бутылки щедро полилось ему в рот. Он испытывал наслаждение, восторг, который должен был вот-вот перейти в экстаз.
"Рано, рано еще, - думал Адам. - Я буду пить долго. По маленькому глоточку. Оказывается, оргазм можно испытывать, и когда пьешь молоко… Только бы не пришла Ева - она наверняка отнимет у меня бутылку. Почему? Ведь я не делаю ничего плохого - я только пью молоко…"
Проснувшись поутру, Адам подумал, что, хотя ему и снились сны, спал он крепко. Он чувствовал томную и сладкую расслабленность во всем теле. До него донесся веселый Асин голос и смех Евы. Он вскочил, на ходу надевая халат.
Ася сидела в кровати, откинувшись на приподнятые подушки, и что-то пила из большой чашки.
- У нее нормальная температура. Слышишь, у нее нормальная температура! - У Евы сияли от счастья глаза. - Ах, как же хорошо, что мы не отдали нашу девочку в больницу! Это все ты, Адам. Как же я тебе благодарна!..
Ася улыбнулась ему из-за края чашки и залилась румянцем. Адам вдруг заметил, что Ася превращается в настоящую красавицу. Он перевел взгляд на Еву. Она опустила глаза.
- Адам… - Ева шевельнулась, и в сумерках вспыхнули крохотные бриллиантики ее сережек. - Я хотела сказать тебе, что не смогла сдержать своего обещания.
Они сидели за столом в кухне. Их разделял призрачный мрак московской ночи. Ася спала на Евиной кровати. Она лежала на спине, широко раскинув руки, и чему-то улыбалась во сне.
- Я поклялась не прикасаться к тебе до тех пор, пока Ася не поправится совсем. Но я не сдержала своей клятвы. Со мной случилось то же, что когда-то в Крыму. Я пришла в себя только возле твоей постели.
Она хотела сказать что-то еще, но лишь судорожно вздохнула.
Не зажигая света, он налил им обоим ликера в рюмки. Он редко пил спиртное, особенно ликер, но ничего другого в доме не оказалось. Он сейчас не мог обойтись без помощи извне, хотя и отдавал себе отчет в том, что помощь алкоголя, вероятно, самая ненадежная в мире.
- Почему ты молчишь, Адам? Ты мне не веришь?
Он выпил ликер и отодвинул рюмку на середину стола. Туда, где лежала рука Евы.
- Я должен сказать правду? - тихо спросил он.
- Может, и нет. Но ведь мы еще никогда не лгали друг другу.
- Когда-то все случается в первый раз. - Он усмехнулся. - Прости. Я сказал глупость.
- Но ведь она здорова. Наша девочка здорова.
- Здорова, - медленно повторил Адам.
- Спасибо, спасибо тебе. - Ева вдруг упала перед ним на колени и, обняв руками за пояс, прижалась головой к его животу. - Мы должны это отпраздновать. Почему мы грустим? Мы не сделали ничего дурного. Мы…
Он осторожно разжал руки Евы и встал.
- Ты куда, Адам? Ты уходишь?
- Да.
- Но что я скажу ей, когда она проснется? Ты придешь к нам?
Он обнял ее за плечи, коснулся губами лба. От этой женщины пахло его Евой, но он знал, что его Ева…
Нет, не умерла. Но с ней случилось превращение. Или же оно случилось с ним?
- Я… я не знаю. Скажи ей, когда она проснется… Передай от меня привет. Я так рад, что она поправилась.
Он сбежал по лестнице и вышел из подъезда.
- Ну что? Когда он приедет? - спросила мать, когда я позвонила ей из автомата на автовокзале.
- Он не приедет. Скажи Еве, чтоб Асю хоронили без него.
Мать была в замешательстве.
- Ты знаешь этих женщин? Что он сказал о них?
- Он любил их обеих, мама. Он не смог выбрать какую-то одну, потому что боялся обидеть другую.
- В результате сделал больно и той, и другой, - заключила мама и вздохнула. - Спасибо тебе, Мурзик. Сейчас я перезвоню Елене Павловне. Она мудрая женщина и все поймет как надо.
- Ты хорошо ее знаешь, мама?
- Насколько один человек может знать другого. - Мама снова вздохнула. - Мурзик, извини, что пришлось тебя потревожить.
- Я хочу пойти на похороны, мама.
- Я позвоню, когда с этим определится.
- Ты тоже пойдешь?
Она ответила не сразу.
- Благодаря Вере я познакомилась с Игорем. Как-нибудь я расскажу тебе об этом поподробней.
- О чем, мама?
Но тут связь разъединилась, а другой двушки у меня не оказалось.
Через какое-то время я узнала, что в день похорон Веры дядя Боря ушел из монастыря. Он не появился и на похоронах Елены Павловны, которая пережила дочку на два с половиной месяца.
3
В поезде я не спала всю ночь - все думала, думала. Нельзя жить, ни о чем не задумываясь, не извлекая уроков, не анализируя, - просто плыть по течению. Недаром еще со школьной скамьи я мечтала о журналистской работе, правда, представляла ее себе совсем другой.
На остановках по окну скользили призрачные блики вокзальных фонарей, в купе долетал сонный голос станционного диспетчера. Потом за окном снова тянулись леса, проносились полустанки, в отдалении светились редкие огни деревень. Люди жили своей привычной жизнью. Я же ехала в неведомое, положившись на слово малознакомого человека. Мама права: я - стопроцентная авантюристка.
На рассвете я приподняла с подушки тяжелую голову и выглянула в окно. Поезд вторгся в степные просторы и теперь мчался по желто-бурой равнине, окаймленной серым небом. Навстречу неслись мокрые нахохленные дома, пирамиды терриконов. В стекло ударяли тугие, как недозревшие вишни, капли дождя.
Мне вдруг захотелось забраться с головой под одеяло, спрятаться от того, что было впереди. Или пересесть на ближайшей станции на встречный поезд и укатить назад, в Москву. Черт с ней, с журналистикой. Тем более что мать права: минимум девяносто процентов пишущей братии на стороне тех, кто больше платит. И все-таки хорошо, что я позвонила Антону: по мне так лучше жалеть о содеянном, чем о не содеянном. Словом, будь что будет.
Вагон слегка покачивало, как лодку на мелководье, при каждом толчке что-то поскрипывало, позвякивало. Сквозь дрему мне чудился шелест морской волны, виделись крупные южные звезды.
Мама называет Антона случайным знакомым. Это потому, что она его совсем не знает, иначе определенно прониклась бы к нему симпатией - Антон умеет завоевывать сердца всех без исключения женщин от десяти до восьмидесяти. Хозяйка дома, где они снимали комнату с верандой, прослезилась, прощаясь с ним, а ее одиннадцатилетняя правнучка смотрела с тоской, как укладывали в машину чемоданы. Случайный знакомый… Ну и что из того, что я познакомилась с Антоном по воле случая?