- Не-е-т, - осадила свою нереализованную прыть бабуся Клавдия Сычева, замерев у "глазка" своей накрепко закрытой входной двери в неудобной позе, от которой ее немолодое, нетренированное тело начало ныть и затекать. Но, что делать - подглядывание и подслушивание - тоже искусство. Не каждый соглядатай способен изогнуться у дверей так, будто дверной "глазок" вкрутился в тебя вместо глаза - словно ты часовых дел мастер.
- Нет, - опять предупредила себя любопытная Сычиха. - К Катькиному мужу, или кто он ей там теперь, я обращаться не стала бы, хоть и не робкого десятка старушка.
Уж больно рожа у Славика была злой, когда он, грохнув дверью о стену, выскочил от Катюши, как черт из преисподней, тряся чертовской лапой.
"По всему видать, не получилась у соседки любовь, - поняла расстроенная таким оборотом дела Сычиха и вздохнула: - О-хо-хо!"
Думы Сычихи прервал известный топот по лестнице. То "оглоеды" бежали из школы уничтожать бабушкино печенье. Клавдия Сычева, и сама большая любительница сладкого, успела отсыпать из кулька две трети сахарного печенья, купленного сегодня с пенсии, спрятать в надежном месте до того, как в дверь щедро закурлыкал звонок.
Стараясь выглядеть спокойно, потому как соседка наверняка опять подглядывает - будто это ее работа - Катюша подошла к входной двери, проверила, не слетело ли "железо" с петель, закрылась на все замки. Руки ее отчаянно тряслись, но вот это уж Сычиха вряд ли заметит. Хоть и носит имя остроглазой птицы.
"Да что ты все об окружающей среде думаешь? - спросила себя Катюша и согласилась сама с собой. - Да лучше дать волю эмоциям. Не томить их, как тигров и львов, в клетке приличий. Да и кого мне стесняться в собственной квартире. Квартира, будь она проклята", - заплакала Катюша тяжелыми слезами, которые не могли вернуть ей бабушку.
Глухо порыдав с полчасика, Катюша остановилась. Слезы облегчения не приносили, только еще больше затягивали в водоворот нежелания делать что-либо и думать. А думать Катюше надо было теперь больше, чем раньше. Как никогда, надо было думать Катюше, оставшейся в жестокой жизни одной. Ну, ладно, допустим, с бывшим мужем она кое-как разделалась. Долго не заживет у него синяк на руке от Катюшиных зубов.
- Ишь, чего надумал, - сказала бы в этом случае Катюшина бабушка, наблюдавшая встречу жены и мужа с фотографии. - Руку поднять хотел на внученьку. Да как у тебя, Славик, не отсохла рука-то?
"Может, и отсохнет еще", - мстительно улыбнулась Катюша.
Вот и стало ей смешно, вот и полегчало на время. Вспомнила она уже почти с юмором тяжелый разговор со Славиком. Но для этого ей пришлось вспомнить сначала, чем закончилась ее вторая встреча с человеком-солнышком, Родионом Раскольниковым, в Москве, около здания на Петровке. И стало ей еще легче.
- Больше вы от меня никуда не сбежите, - сказал подполковник Родион Катюше, когда поймал платочек, взял ее, как любимую девушку, за руку и, показав охраннику удостоверение, гарантирующее ему проход под арку, провел с собой и Катюшу.
Усадив ее на лавочку среди зеленых деревьев, подполковник пристроился рядом.
- Рассказывай, девушка, что с вами стряслось.
"Спец, - поняла Катюша. - Мягко переходит границу - с "вы" на "ты".
И она рассказала следователю все, вынула из сумочки пузырек из-под снотворного с отпечатками пальцев многих людей, а также стакан - подарок бабушки, который она, уходя от мужа, "отняла" у подозреваемого номер один Славика.
- Дайте слово, что не сдвинетесь с этого места полчаса, а может быть, и больше, - попросил Катюшу Родион.
- Не знаю, обрадуетесь вы или нет, - сказал он ровно через полчаса (какой обязательный). - Но вот результаты экспертизы. На пузырьке и стакане есть идентичные пальцы двух людей. Одни отпечатки, вероятно, ваши. Вторые принадлежат другому человеку, который держал и пузырек, и стакан.
- Славик? - ахнула Катюша, приняв известие близко к сердцу.
"Солнышко" нахмурилось, пожало плечами. Катюша чмокнула его в круглую, как колено под брюками, щечку. "Солнышко" просияло.
"На термометре наверняка тридцать градусов, - подумала Катюша, заметив на лбу Родиона капельки пота. - А на часах?"
Она спросила у Родиона, сколько сейчас времени, чтобы услышать его голос еще раз.
- Четыре с четвертью, - ответил Родион Раскольников (как сладко звучит его имя), и в это момент его кто-то позвал.
Он с сожалением посмотрел на Катюшу, как будто понял, что ей пора уходить, а не то она опоздает на пятичасовую электричку и Злата Артемовна снесет ей башку топором.
Ночью в поезде, после того как ей срочно пришлось убежать сначала от Родиона, а потом, совсем не запланированно, от тети Зины, Катюша представляла, как она вывалит на Славика правду, которую теперь знала наверняка: в день смерти бабушки он был, был у нее, он врал, когда говорил, что не был.
"Он и убил", - осознала наконец Катюша, и под стук колес ей стало ужасно жалко, что прекрасные черные ресницы с детскими загогулинками на концах достались негодяю.
"Это Ирка его сгубила", - попробовала оправдать мужа Катюша, потому что, какая она жена, если за человека, с которым столько лет прожила, хоть чуть-чуть не вступится.
Но сегодня Катюша не стала искать для Славика смягчающих обстоятельств его преступления. Сегодня она потребовала от мужа рассказать, как все в этой квартире в день бабушкиной смерти происходило.
- Я была на телефонной станции и выяснила, что предварительно ты позвонил бабушке, - добила Катюша мужа еще одной уликой, в дополнение к бумажному заключению московского эксперта, между прочим, с Петровки, 38.
Всегда прекрасное, как утренняя роса или первый снег, лицо Славика стало тупым и некрасивым. Он и так-то едва понимал слова, написанные в официальном заключении черным по белому, смысл которых сводился к тому, что "надо, Слава, брать ручку, бумагу, писать чистосердечное признание, а уж явку с повинной мы, милиция, тебе оформим".
"Врешь, не возьмешь", - заходил ходуном кадык, забегали в глазницах Славкиного черепа глаза - нежные, карие глаза человека, убившего другого человека, старуху.
- На телефонных станциях таких справок не дают. Я знаю это точно, - попробовал уйти в "глухую несознанку" подозреваемый, да сам себя, глупый, и выдал: - Тем более когда с сотового звонишь.
Сотового у Славика - художника, плохо разбирающегося в трех кнопках стиральной машины-автомат, не было. Сотовый был у Ирки. Славка и подругу продал.
- Может, ты и прав, муж, - последнее слово Катюша произнесла с чувством некоторого удивления. - Может, мне и не дали такую справку. А милиции, как ты думаешь, дадут? По запросу суда, как ты думаешь, дадут?
- Ко-ко-кого суда? - закудахтал Славик, только что руками-оглоблями не забил по-петушачьи, захотел до Катюши одной "оглоблей" дотянуться. - Да я тебя, - никогда не замахивался, а тут, на-ко, замахнулся, как муж на жену. Вспомнил, видать, что спали когда-то в одной кровати.
- Да нет, - не испугалась прошлого, настоящего и будущего Катюша. - Это я - тебя, - и вонзила в длинную руку бывшего мужа зубы.
- А-а-а, - по-мужски простонал Славик. - Зубаста к какой!
- Получи за зубастика, - разозлилась Катюша - потому что зубы-то у нее действительно несколько вперед выдавались, но она всегда считала, что это ее только красит, - и сомкнула на мясе челюсть.
Увидев на зубах Катюши кровь, Славик - человек с развитым воображением - побледнел. Наверное, подумал, что одноруким он Ирке Сидоркиной не нужен будет. Кстати, верно подумал.
Катюша его пожалела, не искалечила, отпустила с миром на все четыре стороны. Только вопрос о квартире, на которую Слава претендовал, отпал сам собой.
- Чтоб духу твоего там не было, - сказала Катюша, вытирая красный, соленый, липкий от крови, рот. - Завтра же замки поменяю и на сигнализацию квартиру поставлю. У меня теперь друзья в милиции есть, - многозначительно прибавила она, глядя, как не ее больше муж дует на багровое пятно на руке. Но пятно от усиленного дутья только меняло цвет, а не исчезало.
Художник, творческий человек, красавец мужчина с черными ресницами с загогулинами на концах, разозлился, как он с таким пятном ходить по улицам Любимска будет, никому из знакомых подать руку не сможет, никто в ответ не подаст ему. Ногой он чуть не вышиб дверь.
"Побежал Ирке жаловаться, - поняла Катюша и посмотрела на фотографию бабушки. - Ну, как, бабуля? Все правильно я сделала?"
От ветра распахнулась форточка, фотография Катерины Ивановны Зиминой упала.
"Одобряешь, значит, - поняла Катюша. - А форточка, пока я в Москве была, видать, сама вот так же и открылась".
- Значит, вы говорите, что вас хотят в нашем городе убить? - спросил Груню Лемур начальник Любимского УВД полковник Сыроежкин и почесал в ухе.
"Что-то я сегодня с утра медленно думаю, совсем не врубаюсь, чего эта певица от меня хочет", - подумал и еще раз, произнося слова с большими паузами, спросил Груню о ее предполагаемом убийстве.
Пригнувшись, певица заглянула в опущенные, с красными прожилками, глаза заместителя главного милиционера города.
"Алкаш, - поняла она. - Наверное, пил вчера, как лошадь, а сегодня на работу вылез".
- А ваш начальник генерал из области долго в отпуске будет? - вежливо спросила она у зама-пропойцы.
- Через неделю выйдет, - буркнул виноватый и начал куда-то названивать, вызывать какого-то Раскольникова, который сегодня утром должен был вернуться из Москвы.
- Сейчас я вам следователя дам, - с видимым облегчением наконец сказал Сыроежкин и почесал голову, лоб и шею. - Самого лучшего в нашем управлении. Он вашим заявлением и займется. А я, - полковник вышел из-за стола, подошел к дверям, - на важное задание поехал. Подождите пока в приемной.
Груня пожала плечами, поняла, что ее выпроваживают, вышла, вспомнила, что забыла на столе начальника сигареты, которые в Любимске не купишь, вернулась.
Полковника Сыроежкина она застала на месте преступления - он стоял в проеме дверей, с прикрытыми от наслаждения глазами "драл" волосатую под мундиром спину об косяк - утробно постанывал, похожий на кабана, которому клево.
Груня быстро захлопнула дверь.
"Черт с ними, с сигаретами. Вдруг он до них уже дотрагивался?" - подумала она и машинально почесала нос.
Сидевшая в приемной секретарша попросила у Груни автограф и едва смех сдержала. Она-то знала, от сведущих в управлении людей, как полковник Сыроежкин ездил вчера на природу, перебрал маленько - впрочем, как всегда, и упал в муравейник, из которого его всем командным составом едва вытащили, едва отчистили от рыжих сикунцов.
Наконец Мирра Леопольдовна Катович, по последнему мужу - Совьен, поняла, что было особенным в Сабине Огневой на момент знакомства той с Артемом. Наивность отличала девушку, вечно щенячий восторг на лице, постоянное, исключительное недоумение по поводу факта своего появления на свет. Будто ребенок очень удивился, когда воды стали выталкивать его - головастика, из темного, сырого, уютного местечка, где не надо было заботиться о пропитании и тепле, в холодный мир, освещенный искусственными лампами и желтым солнцем, от которого с непривычки болят глаза. Будто ребенок испугался, понял, что он умирает, со страху научился орать. Будто потом он понял, что и на новом месте, у теплой, вкусной, молочной дудки тоже неплохо, только пеленки жмут. Но, если проявить характер, раскутаться, то почти не страшно, интерес к жизни пересиливает страх перед ней.
Некоторые, большинство, идут дальше - взрослеют, начинают жизнь понимать. Сабина не захотела, не смогла. Ей было интересней удивляться всему, нежели все понимать и объяснять.
"Дура какая", - чуть не заплакала от жалости к Сабине Мирра, понимая, что она, Мирра Совьен - не такая, а умная.
Наивность Сабины сквозила отовсюду. С фотографии "Федры", которую та играла с выражением лица, как у Алисы, когда Коонен в Камерном театре слушалась Таирова. Из воспоминаний старожилов Любимского театра - гардеробщицы тети Дуси, внешне крестьянки, в душе - театралки, и сторожа Иваныча - при театре еще его дед служил дворником.
Судя по архивам, тоже: Сабина - сплошная наивность. От главной роли в выигрышном спектакле о партии смело могла отказаться в пользу актрисы, остро нуждающейся в деньгах. Мотивировала отказ просто - мне неинтересно. Годы были уже не такие страшные, как до войны (тиран уже перестал кровавить страну), но опаску, по старой памяти, люди имели. Все, кроме Сабины. Ей и в политической тюрьме, наверное, стало бы со временем, когда первый ужас прошел бы, интересно. Кто-то умный понял это, и наивную Сабину, талантливую актрису - талантливые, они все - чудики, не от мира сего - за попорченный портрет Главного Товарища страны - слегка пожурил. Комсомольцы на собрании думали, что портрет вождя - вождь стоял, прислоненный к стене - попортила товарищ Радлова Кассандра, случайно упав на него. Ведущая актриса Огнева пришла на заседание в лиловых перчатках, лиловой шляпке под лиловой вуалькой - как буржуйка, красиво закурила длинную сигарету и спокойно объяснила, что это она, а не сестра, не удержалась на ногах, когда любовалась на портрет, это у нее, а не у Кассандры, от переизбытка чувств закружилась голода, и она, а не Радлова, сама не помнит, как при падении вперед сделала на товарище вожде небольшую, всего с поллица, дырочку.
Комсомолку Радлову товарищи по театру, большинство из которых в спектаклях говорили: "Кушать подано" или играли толпу, отпустили, а дело о покушении на вождя передали в местное отделение НКВД. Туда актриса пришла в голубых перчатках и голубой шляпке с вуалью. Какой-то умный человек, послушав, как Сабина Огнева виртуозно владеет речью, мимикой, жестами, обличающими ее как очень талантливого и наивного - она хотела обмануть НКВД - человека, сказал:
- Не надо врать. Я вас отпускаю. Идите в театр. Ваше место там.
Конечно, этих слов Мирра Совьен в тощем архиве Любимского драмтеатра не нашла. Но она же - писательница, она не солжет, а придумает. Главное, чтобы дух времени, дух человека, жившего в той или иной эпохе, был передан верно.
Дух Сабины Огневой. Он витал, он был где-то рядом с Миррой. Он не позволял ей уехать сейчас же, когда факты биографии, творческой жизни четвертой жены Артема Басманова (человека, которого Мирра одного и любила на свете, и сейчас, мертвого, любит) лежали перед Миррой, как листы бумаги, как кассеты диктофона, как линии на ладонях. Дух Сабины Огневой, который, возможно, уже и дух Артема Басманова (Я только предполагаю, - ревниво поправила себя мадам Совьен, - что после смерти они свились, переплелись), завлекал Мирру красивой жирной точкой в главе об актрисе и режиссере, завлекал ее тайной Кассандры.
Да, она правильно сделала, что оставила Сабину на "закуску", на потом - Любимск, где прошла большая часть жизни Сабины - детство, отрочество и юность, которые в жизни любого человека - стержни в землю, крепежи на земле, они - истоки личности, и написание главы о провинциальной актрисе и режиссере на год положила в долгий ящик. За этот год, в память о муже, она проделала колоссальную работу - съездила два раза в Америку к пятой и шестой женам Артема, выслушала их жутко неинтересные, без изюминки, рассказы о бывшем муже, собрала сведения о первой и второй женах - давно покойных, сделала из сведений и чужих рассказов конфетку "Читайте, люди". Артем был для них просто мужем, они же, в его жизни, так Мирра поняла - проходными ролями второго плана, эпизодами между главными сценами: Миррой, Сабиной и Леночкой.
С Леночкой все было ясно - она родила Гришу Басманова. К тому же походила на Сабину.
Себя Мирра Совьен считала главной потому, что стыдно ей, старой, признаться, как она любила Артема. Когда он стоял рядом, у нее внутри начинало жить солнце - особенно в кишках было жарко. Чтобы не вспыхнуть от нежного жара факелом, она начинала потеть и плакать. То защитные силы организма усиленно вырабатывали влагу, которая Мирру спасала от иссушения, а Артему, вероятно, она была непонятна и, может быть, даже противна. Господи, теперь-то уж чего об этом думать, стыдиться слов Артема: "Ты бы шла в душ, окатилась".
Мирра шла под холодную воду, плакала там от счастья, тряслась не от холода, стекающего по спине мощными потоками горной речушки, а от непрекращающегося жара в животе. Тело не хотело приходить в норму - остывать, оно насмешничало над Мирриной душой, которая жаждала ласки и такого же солнца в животе у Артема. Увы, подобный фокус случался не часто. Так как Сабину, Артем Мирру не любил. А на другое она, в его присутствии растворяющаяся в воздухе, не согласилась.
Вот почему Сабину Мирра оставила на "закуску". Ей было трудно, она понимала, как именно Артем относился, как любил Сабину. Да точно так же, как Мирра любила его. Иногда у Мирры даже возникали мысли по поводу этой ненормальности Артема к Сабине.
"А что, если это я заразила горячо любимого мужа вирусом страсти, а он, зараженный, поехал в Любимск, где встретил другую?"
Но почему - Сабина, почему, например, не Кассандра - ее сестра? Та в молодости, Мирра видела на фотографиях в архиве театра, была хороша в профиль. И хотя теперь выясняется, что с Кассандрой и Артемом тоже много непонятного, в Москву с Басмановым законной супругой уехала Сабина.
- Вот я и поняла, отчего - Сабина, - сказала себе Мирра Леопольдовна, когда вышла из театра, пришла на набережную и стала смотреть на Волгу. - Наивная, грустная девочка, которую всем, даже мне, когда я о ней узнала, хотелось защитить, не дать пропасть среди жестоких, примитивных по сравнению с ней, с ее талантом, с ее отношением к жизни, людей, сделать чуть-чуть счастливей. Что уж говорить об Артеме - благородных кровей человеке: будь они прокляты и будь они воспеты Миррой и всеми, не родившими от Артема женами - потомство было бы качественным.
Волга жила своей жизнью, но и на Мирру поглядывала. То выскочит из общего потока маленьких гребешков один с белой пеной - барашек, то более темный, почти черный, закрутится на одном месте вьюном, то большой рыжий камень, живущий в воде, начнет расплываться в глазах, терять четкие контуры. И вот уже ни белого барашка, ни вьюнка не видно - сплошная живая масса Волги сочувствует Мирре. Иначе отчего же ей так сладко - от сочувствия реки и горько - от утраты молодости плачется?
"Долго мне еще этого слабака успокаивать?" - думала голая Ирка Сидоркина, развалившись в кресле и покуривая, глядя на потолок.
Ну, не на Славика же ей смотреть - лихорадочно бегающего по комнате в поисках своей и ее одежды, беспомощного? Как же, товарищ генерал Масленкин велел убираться из квартиры.
"Будет исполнено. Есть, товарищ генерал", - вот чем занимается сейчас трусливый подчиненный генерала.
А ведь как клялся-божился, что будет отныне все по ее, по Иркиному.
"Ну, нет, - подумала верная подруга подчиненного генералу Масленкину. - Я тебе гениальный план, мной разработанный, гробить не дам. Я лучше тебе вообще больше не дам, чем спокойно смотреть, как ты обе квартиры, которые, по существу, уже наши, без боя сдаешь противному противнику".
- Ты бы лучше помогла мне или хотя бы прикрылась чем-нибудь, - начал хамить Славик, но Ирка на провокацию не поддалась.