- Итак, роль Марины в блокадный период мы выяснили, - неторопливо продолжала она, забравшись в кресло и сцепив пальцы на колене. - Что нам это дает?
- Ничего, - предположил я.
- Нет, дает. Ведь со своим "агу" она не могла существовать автономно.
- Ее мать! - догадался я.
- Точно! Теперь мы выявили автономию: мать - дочь. Дочь отбрасывается. Остается мать! Итак, мать во время блокады работала в госпитале. И на этот госпиталь мы и должны перенести самое пристальное внимание. И рассмотреть: что же там могло случиться?
- Все, что угодно, - зевнул я. - Кто же знает…
- Смотри, - перебила Глинская. - В этот госпиталь попадали вначале только военные, а потом все подряд. То есть мирные жители славного града святого Петра. Так? Какими они туда попадали? Сытыми и здоровыми? Нет! Больными и голодными. Мотаешь на ус?
- Мотаю. - Мне было трудно гнаться за двумя зайцами - рисовать и кумекать про какой-то госпиталь.
- А в состоянии болезни и голода человек готов отдать все за насыщение и исцеление. - Глинская, мечтательно запрокинув голову, глядела на тени на потолке. - Моя бабка, между прочим, тоже блокадница. Такие кошмары рассказывала!
- Может, ты и к фонду имеешь отношение? - пошутил я.
- А чем плох фонд? - усмехнулась Глинская. - Вот ты, скажем, на что убьешь эту прекрасную ночь? На угождение холопским претензиям! А на что ты вообще тратишь свою жизнь? Да на то же самое! У тебя талант. Ты всю жизнь учился. И для чего? Чтобы послушно вставать в стойку "что угодно" перед очередным быдлом?! Да они все, вместе взятые, не стоят твоего мизинца!
- Что ты предлагаешь?
- Себя… Я давно собиралась тебе сказать… - вдруг быстро заговорила она, - ты нужен мне. А не им! Я больше не могу с тобой расставаться! Не могу… Что ты молчишь? Говори же! Я молчал.
- Мы не расстанемся больше? Ну скажи - нет. Скажи!.. - молила она.
- Не надо сейчас об этом, Аня… - попросил я.
Глинская вновь откинулась в кресле и медленно себе самой сказала:
И голос был сладок, и луч был тонок,
Но только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, - плакал ребенок
О том, что никто не придет назад…
- Нет, Саша, ты мой! - спокойно добавила она. - И только мой! Ты сам поймешь это. Я нужна тебе.
- Ань!
- Помнишь, я рассказывала тебе, что у меня бывает много дел интимного характера? Жена ревнует мужа, муж - жену? Так вот, я убедилась вполне, что люди всегда сходятся и живут с людьми случайными, ненужными. Отсюда вся эта глупая ревность, вообще - неудовлетворенность. И они просто срывают зло друг на друге. А мы будем вместе…
Глинская свернулась с ногами в кресле и затихла.
Кончилась ночь. Глинская уехала на "Черную речку". Я доделал и отослал проект. Губанов сразу перезвонил:
- Спасибо, Алексан Василич. Ты только сейчас не отходи от телефона. Я мигом! Он уже звонил! Блиномес этот…
Я прошелся по квартире, разминая затекшую спину. Потом прилег на неразобранную постель, положив телефон рядом на подушку, и уснул.
Разбудила меня веселая губановская трель.
- Подписал пока! Ну, Алексан Василич, скорее теперь приезжай! Макар ходит как туча и про тебя спрашивает. Я сказал, что ты уже в пути.
- К вечеру буду, - бросил я и стал собираться в дорогу.
Перед отъездом мне хотелось хотя бы услышать голос Лизы.
- Через час мы идем в Русский музей, - тихо вздохнула она.
Успею заехать к себе в гостиницу, потом в музей, решил я. А оттуда сразу на вокзал.
Я поспешно оделся и быстро подошел к запертой входной двери. Черт! Совсем забыл! Кинулся звонить Глинской.
- Сейчас буду, - лаконично ответила она.
Я сел в коридоре и начал ждать.
Глинская явилась, когда я уже перестал надеяться - через полчаса.
- Ты куда?
- В Русский музей!
- К чему такая спешка? Поедим и вместе сходим, - объявила она, закрывая дверь.
- Нет. Оттуда я сразу - в Москву.
- Подожди. Послушай, что я узнала. Пойдем…
На кухне она не спеша поставила чайник, выложила свертки с продуктами.
- Я спешу на поезд!
- Во сколько же он отходит? - ехидно поинтересовалась Глинская.
- Я ребят еще хотел проведать.
- Вот про ребят и слушай. - Она метнула на стол, как игральную карту, Гришкину фотографию. - С этой фоткой я обошла всех Марининых соседей. И никто ничего… Я уже собралась уходить, спустилась вниз. А там бабуля газетку вынимает из ящика. Я ей фотку… И представляешь? Она видела нашего Гришуню несколько раз этим летом, когда на лавочке у подъезда сидела. К кому Гришуня ходил, она, впрочем, не знает. Но тут уж легко догадаться.
- Значит, - сообразил я, - его двойник посещал Марину. И она ему, то есть Гришке…
- …оставила завещание, - кивнула Глинская.
Я выскочил из квартиры.
Глава 18
Мы уже третий день жили в Петербурге. Вечерами ходили в театры, ужинали в ресторане гостиницы и где-то в начале второго возвращались к себе. В общем, действовали согласно инструкции, которую я получила вскоре по приезде. У стойки портье со мной заговорил худой невзрачный мужчина лет пятидесяти. В его тоне улавливалось недовольство и даже угроза:
- Нечего в номере отсиживаться!
- Мы только ночью приехали, устали.
- Ты здесь не на отдыхе! - Серые глаза блеснули крещенским холодом. - В музей сейчас идите.
- В какой?
- Музеев тут до… - Он выругался. - Вечером в клуб ночной или в ресторан.
- Зачем? - решилась уточнить я.
- Чё зачем? Зачем люди в ресторан ходят?!
- И все? Только за этим?
- Пока за этим. Дальше - узнаешь! Делай что говорят!
Дослушав его речь, я вышла из гостиницы. Гришка ждал у подъезда.
- Сейчас в музей пойдем!
- Пойдем. - Он очень обрадовался. - А в какой? Пойдем в Русский музей!
- В Эрмитаж! - распорядилась я, сдерживаясь из последних сил. Мне было безразлично, куда идти, но эта его детская радость… эта непосредственность в сочетании с дурацкой беспомощностью… Неужели он не видит, до чего раздражает меня?! - Ты слышишь, мы идем в Эрмитаж!
- В Эрмитаж тоже подходит, - отозвался Гришка.
- А вечером в ночной бар со стриптизом! - Мне захотелось испортить ему настроение.
- Ну, если ты так хочешь…
В забегаловке на углу Невского мы сжевали по холодной котлете и выпили по чашке коричневатой бурды, гордо названной в меню "кофе", а в действительности не имеющей к этому благородному напитку ни малейшего отношения, и отправились на поиски Эрмитажа.
Нашли-то мы его без особых проблем, только дальше-то что? Даже в это постпраздничное время нам целых полчаса пришлось стоять в очереди на холодном ветру. Я озверела окончательно.
Хорошо бы сейчас оказаться в номере, полежать на широкой двуспальной кровати. Никогда у меня не было такой, а в последнее время я вообще ютилась на кушетке в кухне! В отеле Гришка уступил мне спальню, а сам обосновался в гостиной.
Истинный джентльмен! Я с досадой взглянула на спутника, но тот не обращал на меня внимания…
Да, хорошо бы поваляться в номере, почитать Ольгин роман про крашеные губки. Вчера в поезде я открыла журнал наугад и неожиданно увлеклась, зачиталась… Это было какое-то странное, завораживающее произведение. Вроде как и не роман в традиционном понимании - живая ткань из писем, хроник, записных книжек, фотоальбомов. Но именно из таких вещей ведь и складывается жизнь. Настоящая жизнь, полная неосуществленных намерений, обмолвок, недосказанных фраз, тщательно скрываемых поступков… Этой жизнью дохнуло на меня со страниц романа. Хотелось читать и читать. А надо развлекать Гришку и еще мелькать на людях, как выразился хмурый мужик из гостиницы.
Мы переходили из зала в зал мимо аккуратно прописанных лиц, интерьеров, пейзажей - остановленных мгновений жизни, которая после остановки переставала быть настоящей. Что может испытать нормальный человек, оказавшись в средоточении ненастоящей жизни, в параллельном мире - среди красиво и талантливо сделанных копий реальности? Мне казалось, я попала в западню. Так и буду кружить в этом царстве теней, как несчастная Эвридика, как Алиса в Зазеркалье. Но может, так мне и надо? Я сама добровольно (или почти добровольно) избрала для себя фальшивую жизнь. Причем гораздо раньше, чем переехала в конспиративную квартиру. В тот момент, когда согласилась сотрудничать с Карташовым. Все эти ужасы стали расплатой за малодушие и слабость! Господи!
- Лиза!
Я стояла на галерее между какими-то двумя мадоннами и смотрела в окно.
- Лиза, Рафаэль! - У Гришки на лице читалось детское, ничем не омраченное блаженство.
Да, Рафаэль. "Мадонна Конестабиле". Я сделала усилие и взглянула на полотно.
У Мадонны был правильный овал лица, а темные глаза смотрели проникновенно и чуть лукаво. Никакая она не Мадонна! Обыкновенная молодая женщина, у которой к тому же есть тайна. Плохая или хорошая? Я задумчиво разглядывала картину, но тут Гришка, взяв меня за локоть, отвел в сторону. К картине подошла группа экскурсантов.
- Кульминационным пунктом картины является лицо Богоматери. - Моложавая, в глухом черном пиджаке дама рассказывала веско и монотонно. - Окутанное легкой воздушной дымкой, лицо излучает бесконечную материнскую нежность и любовь…
"Почему материнскую? - Я внутренне спорила с экскурсоводшей. - Ее лицо излучает любовь к жизни вообще. К настоящей жизни. К той жизни, которая за окном… к той, которую вы перестали ощущать в своем параллельном мире".
- Тебе нравится? - робко спросил Гришка. - А давай еще голландцев посмотрим.
- Завтра, Гришенька, завтра. Мы здесь с двенадцати часов. Надо еще успеть взять билеты в театр.
- В театр? Ты говорила, на стриптиз.
- Подожди, и стриптиз будет. Сколько нам тут еще прохлаждаться?..
- Да не нужен мне никакой стриптиз!
- Если не нужен, - улыбаюсь я, - тогда другое дело. Все, стриптиз отменяется! Поедем в театр Комиссаржевской.
- Ты знаешь этот театр?
- Ничего я не знаю тут. Была один раз с родителями маленькой девочкой.
- Так где ж нам этот театр искать?
Билеты мы купили в театральной кассе недалеко от Гостиного Двора. Очень удачно: два билета на сегодня в третьем ряду партера. Спектакль "Шут Балакирев".
- Про Петра, - объяснила кассирша.
Ну ладно, местный колорит. Полюбуемся, пока сидим в очереди - ждем своего часа. С театром веселей.
- Есть еще на завтра хорошие билеты, - предлагает кассирша, заметив, что я продолжаю рассматривать афишу. - "Царская невеста" в Мариинке, премьера. Дорогие, правда.
- Ничего, давайте! - Я отважно протягиваю деньги.
Будем развлекаться, а вдруг получится? Как себя чувствуют мыши в мышеловке? Им-то наверняка не до развлечений.
- Гриш, тебе надо купить костюм. Не пойдешь же ты в театр в свитере!
- Может, не сегодня?
Да, соглашаюсь я. Театр Комиссаржевской, должно быть, место демократичное, там и в свитере сойдет. А в Мариинке - нет.
К семи мы едем в театр, к одиннадцати - в ресторан, где я предусмотрительно заказала столик. Утром - в Гостиный Двор, оттуда - в Эрмитаж. Вожделенные голландцы, французы, импрессионисты. Неожиданно я почувствовала, что их искусство вызывает у меня отклик. Импрессионисты обращались с миром свободнее: на их картинах он казался ярче, воздушнее и добрее. Жуткое ощущение параллельной реальности покинуло меня.
Даже в очереди время можно провести очень приятно. Познакомиться с кем-то интересным, узнать что-то новое. Жаль, не получается забыть, что ты в очереди. И куда эта очередь к тому же! Например, вчера. Собираемся мы в театр, и вдруг звонит Лена. Я уж все прокляла, что намекнула ей про неприятности.
- Как ты? Что у тебя? - Такая грусть в голосе. Пусть лучше бы плохо думала обо мне, только бы не тосковала! - Ничего, мам, все нормально будет, увидишь! - утверждает моя дочь не очень уверенно.
А дальше новость. И какая! Полчаса назад в коробке из-под стиральной машины какой-то мужик привез мои вещи. Норковый полушубок, два свитера, туфли, спортивный костюм и Наташино платье.
- Гриш, нас выгнали с конспиративной квартиры, - сообщаю я после разговора с Леной.
Гришка молчит - не знает, как реагировать. Я тоже не знаю, хорошо это или плохо. Квартирка нам осточертела, конечно. Но как бы не было хуже. Как бы нам еще по квартирке этой не заскучать!
Нервы у нас накалены до предела, поэтому, придя после Мариинки в ресторан, я предлагаю заказать водки. Гришки смотрит с опаской. Если я начну пить и деморализуюсь, руководить предприятием придется ему. Роль руководителя прельщает его не слишком, но спорить он не решается.
- Завтра в Летний сад пойдем. - Я лихо опрокидываю рюмку и заедаю шашлыком из осетрины. На вкус водка по-прежнему противная, но сейчас чем хуже, тем лучше. - Там статуи: День, Ночь, памятник дедушке Крылову, домик Петра. А еще ограда…
- Откуда ты знаешь? - почему-то беспокойно спрашивает Гришка.
- Слышала в булочной!
- Где?
- В булочной! Так вот ограда… Ее какой-то знаменитый мастер делал… или по эскизам какого-то известного художника… Сада ограда темная тянется, тянется, тянется…
Гришка молча разливал водку. Его дурные предчувствия начинали сбываться.
Утром мы проспали до одиннадцати. Завтрак заказали в номер, но к еде почти не притронулись. Обоим было плохо, болела голова, а тревога не унималась.
- Надо куда-то идти! - Я сидела на кушетке в гостиной, одним глазом глядя в книжку, другим - на Гришку, растянувшегося на черном кожаном диване. - Надо идти! - Сейчас я стыдилась своего вчерашнего глупого поведения в ресторане.
Гришка тихо постанывает:
- Я не могу.
Я тем более. Не пойдем никуда. И я углубилась в чтение:
"Эпизод тринадцатый.
Дело было осенним вечером. На этой улице Буэнос-Айреса деревья росли под наклоном. Почему? Высокие многоквартирные дома по обе стороны тротуара заслоняли солнечные лучи, и ветви тянулись, согбенные, словно умоляя, к середине мостовой… в поисках света. Мабель шла на чаепитие к подруге, подняла глаза к вековым кронам, увидела, как мощные стволы склоняются, унижаясь" .
В поисках света… Да, знакомое состояние. Мы в поисках света пили водку. Вчера света не прибавилось, а сегодня и вовсе стемнело! А может, эти люди, наши пастухи, давно ждут, что мы пустимся во все тяжкие. Зачем они устроили для нас эту странную, тревожную, дорогую жизнь?
- Лиза, - тихо зовет Гришка. - Пойдем в Русский музей. Сколько так ни лежи, лучше не станет.
- Попозже. - Я с любопытством вчитываюсь в диалог подруг юности, Нене и Мабель. - Смотри, что на улице творится!
И вдруг в спальне зазвонил телефон. Я сразу догадалась: Саша. Кроме него никто не знал этого номера. Как обычно - разговор ни о чем. Ничего нового. Были в театре, два раза в Эрмитаже, сегодня собираемся в Русский музей… А у него много работы. Когда-нибудь мы будем вместе. Скоро. И все - конец связи.
Все-таки надо идти в музей.
- Гришка, подъем! - Но пока я говорила по телефону, мой компаньон задремал. - Хватит валяться! Мы идем в Русский музей.
Кое-как я растолкала его, и через час мы входили в помпезное здание на Миллионной улице. По дороге Гришка объяснил мне, что это здание - памятник архитектуры эпохи Екатерины II и что экспозиция музея условно делится на три части: русские иконы, картины европейских художников XVIII-XIX веков и современное искусство. Гришку в первую очередь интересовали иконы, а меня не интересовало ничего. Не только в музее, но и, кажется, в этом мире вообще.
В музее Гришка остановился у прилавка с альбомами. Альбомы дорогие, но нам теперь все нипочем! Я подумала, что коренным образом он изменил отношение к деньгам именно здесь, в Питере. Раньше мои траты повергали Гришку в суеверный ужас, зато теперь он легко выкладывал впечатляющие суммы за любую приглянувшуюся вещь. Сейчас Гришка вертел в руках книгу с четырехзначным ценником. Я не стала дожидаться, чем это закончится, отошла к зеркалу, подкрасила губы, поправила волосы. В обширном полутемном зеркальном пространстве отражалась мраморная лестница, ведущая в гардероб. Кто-то бежал по ней, перепрыгивая через ступеньки, на ходу расстегивая пальто. Я вгляделась… Это, конечно, от нервов: бегущий человек напомнил мне Сашу. Но откуда Саше взяться здесь?! Я все смотрела: он добежал до конца лестницы, остановился напротив зеркала спиной ко мне, нетерпеливым движением скинул с правого плеча пальто… Пораженная теперь уже неимоверным сходством, я обернулась, и в это мгновение он оглянулся тоже… Его пальто смешно повисло на плече. Передо мной стоял Саша.
Я даже не спросила, как он здесь очутился. Час назад звонил из Москвы - и вот уже стоит в вестибюле Русского музея. Мне было не до того… Мир вдруг стал стремительно меняться, как будто с переводной картинки смыли верхний бумажный слой. И под ней проступили яркие краски, четкие контуры… Сознание с трудом справлялось с этой лавиной перемен. Но вдруг стало страшно. Каким-то непонятным образом он нашел нас в Русском музее, бежал, прыгал через ступеньки. Должно быть, случилось что-то ужасное. Случилось или узналось… Выяснилось…
- Пошли. - Саша взял меня за руку.
Наверное, каждая женщина ждет, что среди тоски и однообразия появится человек с давно знакомым лицом и скажет: пошли. А куда, зачем… Какая разница? За этим долгожданным человеком все равно куда…
Но тут я вспомнила о Гришке. Кто же еще, кроме меня, позаботится о нем?
- Вот что, Гриша! Жди меня здесь, строго на этом месте, - бросила я ему, проходя мимо.
- Через три часа, - уточнил Саша.
Гришка, оторвавшись от только что купленного альбома, ошалело посмотрел на нас. Я угадала его состояние: он уже не мог удивляться. Орган, отвечающий за удивление, на пределе!
А потом мы вышли на улицу, остались вдвоем, и я забыла о Гришке. Впереди у нас три часа. Три часа настоящей жизни в реальном мире с яркими красками. Три часа…
- Почему именно три?
- Мне надо возвращаться. Работы много…
Он все еще держал меня за руку. Мы медленно шли по набережной, потом свернули в переулок.
- Возвращаться? - Я переспросила. - Когда же ты приехал?
Невозможно поверить! Почти все это время мы жили в одном городе. В получасе ходьбы друг от друга. Если бы знать! Но правильнее, наверно, было не знать. Чтобы не рваться - просто стынуть в тоске, сидя в очереди в ожидании приговора. Так хоть тяжелей, но спокойней.
- Как ты? - Саша чуть наклонился ко мне.
- Самое страшное, что я почти утратила чувство реальности. Параллельный мир… - Я путаюсь, говорю сбивчиво… - Вчера в книжный на Невском зашли, Гришке карту купить приспичило. Пока он там с картами разбирался, я взяла в руки первый попавшийся томик - оказалось, Гумилев. Вот, прочитала там стихотворение: