С опозданием я вспомнила, что ничего не рассказывала Гришке о нашем вчерашнем разговоре с Сашей.
- Наследство, которое оставила тебе Марина, твоя питерская родственница!
- Ты чё?! - Гришка захохотал. - Крыша едет, дом стоит? Я Марину-то эту в глаза никогда не видел. Мать говорит, она к нам в последний раз до моего рождения приезжала!
- Ладно. - Я вздохнула. - Об этом после. Но ты понимаешь, что сегодня после трех и не позже девяти - 21.00 - должно что-то случиться?!
- Брось ты, Лиз! Я уверен, все будет нормально.
Мы бродили по Летнему саду. Погода была подходящей для прогулок: влажная, теплая и безветренная. В середине января вдруг ощущаешь приближение весны, в расцвете сил - дыхание смерти, а на краю обрыва жизнь представляется особенно спокойной и безмятежной. Хочется разгуливать по парку и болтать пустяки! Мне вдруг тоже передалось Гришкино идиллическое настроение. Странно умиротворенная, я слушала его рассуждения о строгановской иконописной школе. В строгановских иконах действительно выражена русская душа: удивительная легкость, яркость колорита, артистизм кисти, добрый кураж. Современные иконописцы рисуют по линейке и циркулю да еще подпускают экзальтации…
- Я замечательный альбом купил в Русском музее.
- Покажешь?
- Конечно.
Обедали мы в ресторане гостиницы. У меня остались карташовские деньги - "тринадцатая" зарплата, и я с радостью устроила прощальный обед.
Где-нибудь на остановке конечной,
Скажем спасибо и этой судьбе…
Сколько можно беспокоиться и трястись?! С декабря я хожу под дамокловым мечом. Иногда это ощущение отступает, иногда - надвигается, как сегодня. Но, в конце концов, на свете есть человек, готовый обо мне позаботиться. Он сказал: не бойся, я буду рядом. Я думала об этом и не боялась.
В девятом часу позвонили. Гришка поднялся с дивана, на котором лежал по обыкновению, не спеша пошел открывать, я продолжала рассматривать строгановские иконы. Первой в гостиную вошла худенькая женщина в длинной серой дубленке и черной вязаной шапочке.
- Лиза, - обратилась ко мне она, и по голосу я догадалась, что это она сегодня утром звонила по телефону, - пройдемте в спальню.
Из прихожей доносились мужские голоса. Сколько же человек приехало? Двое, трое? Не поймешь! Сейчас они разденутся, ввалятся в нашу гостиную и начнут терроризировать Гришку. Обстановочка, надо сказать, здесь очень подходящая: широкий стол посреди комнаты, на стенах - дубовые панели, строгий кожаный диван у окна, тяжелые темные гардины, а в углу - рогатая вешалка. Увидев комнату в первый раз, я чуть не упала. Это же кабинет товарища Сталина!
- Идемте, - позвала женщина.
В спальне она плотно прикрыла дверь. Прислушавшись, я различила только голоса, о чем говорили - не понимала. Женщина, не снимая дубленки, молча сидела в кресле и не спускала с меня цепких глаз.
Послышался сигнал мобильного. Увидев незнакомый номер, я вздрогнула.
- Ответьте, - повелительно сказала женщина.
К счастью, звонила Лешкина сестра Наташа. Сначала общие вопросы - дань вежливости, потом - про Ленку.
- Если тебе не трудно, поживи у нас, - попросила я. - С Ленинского ей трудно будет добираться до школы.
Наташа, как всегда, не имела проблем. Во-первых, она на машине, во-вторых, от нашего дома до Каширки, где находится офис их организации, ехать столько же, сколько от ее.
- Спасибо тебе, - поблагодарила я в конце разговора.
- Ты не грусти. - Я почувствовала, что Наташа улыбается в трубку. - И не волнуйся.
Я отключила телефон и тоже в упор посмотрела на женщину. Что она меня разглядывает, как будто я экспонат в музее?
- Вот и завершилось путешествие, - наконец проговорила та медленно, нараспев, и эта фольклорная манера речи странно не соответствовала холодному, колючему взгляду ее маленьких темных глаз. - В половине десятого с Московского вокзала отправляется ваш поезд. Вот два билета. - Она протянула мне узкий конверт. - Через двадцать минут выходите из номера, у подъезда ждет такси - серая "Волга"… - Смотрите, на поезд не опоздайте!
С этими словами женщина поднялась и вышла из комнаты. Вдалеке, уже за дверью номера, стихали мужские голоса. Я вытащила из шкафа сумку и принялась беспорядочно швырять в нее наши вещи.
Глава 20
А теперь, уважаемые дамы и господа, братья и сестры, просим вас отключить ваши мобильные телефоны - мы подошли к самой трагической сцене нашего повествования. Спасибо.
Путь от "Черной речки" до отеля на Морской занял около двух часов. Уже на дальних подходах к центру нам начали попадаться группы спешащих людей с флагами и плакатами, растянутыми на шестах. Постепенно группы превратились в толпу, двигавшуюся по проезжей части. Хрипло орали мегафоны. По переулкам жались омоновские автобусы с перепуганными солдатами в серых милицейских комбинезонах. Толпа впереди разлилась по всем, казалось, улицам - проезд был закрыт. К счастью, наш таксист хорошо знал город. Мы резко ушли в проулок и запетляли проходными дворами. Но и здесь было неспокойно. Бежали люди. Поспешно строились в походные колонны менты. Над домами летало тревожное: "Долой! Долой! Долой…"
- Революция начинается? - удивленно спросил я.
- С луны упал? - нервозно кинул мне водитель и врубил радио.
"…В настоящее время митингующие на Московском проспекте вышли на площадь Победы и планируют идти дальше с тем, чтобы перекрыть Пулковское шоссе…
РИА "Новости". В Санкт-Петербурге проходят два митинга против монетизации льгот. Активисты пытаются перекрыть Невский проспект около станции метро "Гостиный Двор"…
Пятничный митинг у Смольного оказался лишь слабым предвестником сегодняшнего стихийного шествия. Несколько тысяч ветеранов и блокадников вышли на Невский проспект, полностью перекрыв движение транспорта…
Взломан сайт "Идущих без Путина". Как стало известно нашему корреспонденту, сегодня в середине дня неизвестными злоумышленниками был взломан сайт новой молодежной организации в защиту ветеранов ВОВ и блокадников…
Сегодня, 15.01.05 в 16.03, в Петербурге сбили двоих участников акции… Ожидается, что в течение получаса будет сформирован комитет из…
После несанкционированного митинга около администрации Санкт-Петербурга активисты, перекрыв Суворовский проспект, двинулись по нему к Невскому проспекту. Об этом нашему корреспонденту сообщил член Комитета единых действий Владимир Соловейчик…
Попытавшись прорвать живую цепь из пенсионеров, пересекшую Невский, водитель отделался синяками…
Сейчас уже около пяти тысяч протестующих стоят на Невском. Движение по проспекту перекрыто. В Смольном идет встреча представителей общественности и властей города. С Невского протестующие намерены направиться на Дворцовую площадь…"
Наконец, в начале девятого мы вынырнули из подворотни на запруженную автомобилями Морскую улицу. И встали. Отсюда хорошо просматривался вход в гостиницу: вращалась зеркальная дверь, впуская и выпуская посетителей.
Недалеко от нас я заприметил серую "Волгу". Почему-то казалось, что Лиза с Гришкой поедут именно на ней.
Глинская молча курила, слушая радио.
"…Один из участников акции протеста в Московском районе погиб… Движения по Московскому проспекту нет - митингующие блокадники перекрыли его… Продолжается экстренное совещание губернатора города с инициативной группой, организовавшей у здания администрации Санкт-Петербурга несанкционированный митинг…
Петербургские митингующие требуют отставки президента РФ и губернатора Санкт-Петербурга… Милиция предпринимает пока неудачные попытки оттеснить…"
- Хороши у вас ветераны, - заметил я. - Боевые.
- А у вас? - Таксист покосился на меня. Он явно принимал нас с Глинской за темных личностей.
- У нас - все сидят как цуцики, - усмехнулась Глинская.
- А где это, у вас? - осторожно спросил таксист.
Я неотрывно, до рези в глазах, глядел на крутящиеся зеркала входной двери, боясь пропустить Лизу с Гришкой. Но все же я их проворонил.
- За "Волгой", - неожиданно ответила Глинская таксисту, и мы влились за серой "Волгой" в поток толчками ползущих машин.
Вскоре я принял Лизино SMS: "Московский вокзал. Отправление 21.40, вагон 7" - и отписал: "Мы рядом".
- Если вам на вокзал, - догадался таксист, - можно дворами быстрей проскочить.
- Нет, - категорично ответила Глинская, - за "Волгой".
На Московском вокзале мы были за полчаса до отхода поезда.
- Купи любые два билета, - распорядилась Глинская, - а я поищу псевдо-Гришку. Он должен ехать где-то по соседству, скажем, вагон с пятого по девятый.
Когда я вернулся, она прохаживалась по перрону.
- Они поедут в СВ, - сообщила Глинская. - Двойника не видно. Конечно, он может подсесть и ночью, когда все спят. Но это для него хуже.
- Чем?
- Скорее обратит на себя внимание. Ты, Саш, тоже походи - посмотри. Все же он должен сесть сейчас.
Мы не спеша шли вдоль поезда, разглядывая отъезжающих и провожающих, под далекий срывающийся вой громкоговорителей и ответные тысячеголосые взрывы митингующих ветеранов.
Поезд тронулся под марш со стороны Невского:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут…
Питер - фантастический город. Мы еще раз прошли по вагонам из конца в конец. В седьмом вагоне, в двухместных купе ехали: молоденькая парочка, две дамы, старуха с черным бородатым монахом, мать с малолетней дочкой, степенная пара преклонных лет, два парня-студента, далекие от Гришки во всех отношениях, и двое лысых командированных, которые, лишь дождавшись отхода поезда, подналегли на водочку.
Но одно купе оказалось пустым.
- Сюда-то он и явится ночью, - предположил я.
- Проверим.
Глинская подошла к проводнице:
- У вас купе, кажется, свободное. Нам до Москвы нельзя ли…
Проводница с удовольствием назвала сумму доплаты.
- Теперь у нас свое купе. Однако пойдем к ним, - вздохнула Глинская, - разыгрывать знакомство случайных попутчиков.
Но разыгрывать ничего не пришлось. Гришка, завидев меня, отчаянно хлопнул по столу и прокричал:
- А не накушаться ли нам в честь успешного окончания праздников и возвращения домой - до поросячьего визга?!
У меня заложило в ушах. Кажется, он уже откушал.
- Вот этого нам нельзя, - сухо ответила Глинская.
Гришка с ужасом и одновременно с жалостью уставился на нее.
Поезд, наконец, тронулся.
- Ну, все хорошо, что хорошо кончается! - Гришка, отхлебнув из плоской фляжки, с довольным видом повалился на свою полку.
Я села напротив и углубилась в роман. Снова письма, диалоги с подтекстом: обычным шрифтом то, что говорится, курсивом - что при этом думается. И - последние письменные свидетельства, которые оставляет после себя человек, - завещания. Девушки повзрослели, состарились и умерли.
Роман вызвал у меня ощущение фатальной справедливости всего, что происходит на свете. И еще - мимолетности.
Вернувшись домой после похорон, муж главной героини, Нене, жжет ее старые письма. Когда-то, в середине их жизни, она мечтала, чтоб эти письма положили ей в гроб. Письма, перевязанные розовой ленточкой. Письма от молодого человека, которого Нене любила в юности и из-за которого едва не погибла их семья. А теперь она не захотела взять эти письма с собой… Бросая листочки в огонь, муж натыкается на фразы: "Кто тебе купит шоколадки?..", "…ты тоже далеко…", "всякий раз, как читаю твое письмо, ко мне возвращается уверенность…". И трудно представить, что ни автора писем, ни адресата уже нет в живых…
- Ты чего задумалась? - спросил Гришка.
После месяца молчания его тянуло на болтовню.
- Так, думаю, что с нами будет… - Я спрятала журнал в сумку и взглянула в окно. - Что-то нас всех ждет…
- Да ничего! Полшестого в Москву приедем. - Гришка зевнул.
- Нет, я думаю, что нас ждет вообще…
- Понятно…
Вдруг дверь купе дернулась, и я увидела Сашу. Вслед за ним вошла Глинская. Они были без верхней одежды и вещей. Значит, едут в этом же поезде.
- И даже в этом вагоне, - сообщила Глинская мрачно.
Я заметила, что, несмотря на бледность и утомленный вид, она тщательно причесана и накрашена. А одета… как из журнала! Облегающий черный свитер, серые кожаные бриджи, белые сапожки на изящном, но устойчивом каблучке. Но все же чувствовался в ней какой-то надлом, что-то от декаданса, серебряного века, поэзия увядания, что ли. А может, это не надлом, а имидж. Эстетика такая.
Саша присел рядом со мной.
- Ну вот, почти и все. Скоро дома будем.
- Да, скоро. В жизни вообще все скоро.
Я смотрела на него и думала о мимолетности. Он появился в моей жизни внезапно, из ниоткуда и вдруг стал таким близким… ближе уже невозможно. Если сейчас что-то случится, вместе с нами погибнет и это чувство… Чувство невероятной близости - самое потрясающее из всех чувств, которые мне довелось испытать. И казалось, что бы ни произошло, по-настоящему жаль будет только этого чувства… Ленку воспитает Наташа. Возможно, она сделает это лучше, чем я.
- А в городе-то что творится? - поинтересовался Гришка.
- В городе митинги несанкционированные. Бунтует народ…
- Что ж удивляться? Питер - город революционный. В Москве-то тишина.
- Чем они недовольны?
- Льготы отменяют. Вместо льгот дадут им немного денег.
- Монетизация, - сухо уточнила Глинская, покачивая белым сапожком.
- Так весь сыр-бор из-за льгот? - удивился Гришка. - Какие-то льготы, подумаешь!
Но кроме него говорить никому не хотелось. Гришка поднялся и вышел из купе. Глинская презрительно усмехнулась ему вслед.
- Что я тебе говорила прошлой ночью? - спросила она Сашу, но смотрела при этом почему-то на меня.
- А что вы ему говорили? - На минуту вместо ее лица я увидела темный портрет в тяжелой золотой раме: молодой человек с перчаткой, голландская школа, XVII век. Насмотрелась в музеях, теперь везде мерещится. Потом портрет сменился: черная шапочка и цепкие глаза. - А что вы говорили, - я повторила напевно-сладко, как та женщина в гостинице, - ему ночью?
Глинская сморщилась:
- Я говорила… Это все ни к чему… Не стоило бы и начинать…
- О, вы правы!
Я всей кожей ощущала пафос ситуации: полная бесполезность! Сидели бы дома и наслаждались роскошным ощущением близости!.. И вдруг чуть не расхохоталась во все горло. Что она ему говорила ночью?! Знаю я эти их ночи у ноутбука!.. Я все-таки не удержала легкий смешок.
- Пойдем, - кивнула Саше Глинская.
- Мы скоро. Не волнуйся, Лиз.
Я улыбнулась:
- Все в порядке.
Через час в вагоне уже висела мертвая тишина. Тускло светили лампы под потолком пустого коридора. Поезд давно покинул пригород, и теперь за окном стоял кромешный мрак без единого огонька. Мягко выстукивали колеса безразличное: что-то будет, что-то будет…
В нашем купе горел мутный желтый фонарь, отчего лица казались неживыми, с запавшими глазами. Ехали молча. Разговор не клеился. Гришка несколько раз выходил, вздыхая, в туалет. Но возвращался повеселевшим.
- В самом-то деле?! - воскликнул он. - Сидим как на похоронах! Сейчас в тамбуре с монахом столкнулся. Идет, молитвы шепчет. Как буддист!
- Все они одним миром мазаны… - зевнула Глинская.
- Не все! - с жаром вступился Гришка за православное монашество. - Наши не так!
Ему никто не ответил. Гришка с досадой плюхнулся на свое место рядом с Глинской и вновь закручинился.
- Пойдем, - кивнула мне Глинская, - выйдем?
Мы прошли по спящему вагону.
- Нет смысла париться в этой мышеловке. - Глинская вошла в свое купе, оставив приоткрытой дверь. - В поезде двойника нет. Впереди - восемь остановок. Отсюда проще его увидеть еще на платформе.
- У тебя какое-нибудь оружие есть? - Я боролся с начинающейся нервической дрожью.
- Может, и правда нам выпить чего? - засмеялась Глинская.
Поезд тормозил. Я прилип к стеклу. На платформе проплыл дед с рюкзаком, два бритых мужика в кепках, легко одетая девица с летней сумочкой, тетка с чемоданом и корзиной.
Тронулись дальше. Глинская сидела у приоткрытой двери, прислушиваясь, иногда выглядывая в коридор.
Потом мы еще дважды останавливались. В поезд сели, точно, все те же: бритый мужик в кепке, старуха с рюкзаком, две иззябшие девицы и тетка с чемоданом и ребенком.
Поезд опять летел в непроницаемом мраке.
- Только монаху не спится, четки перебирает. - Глинская устало потянулась. - Так. Еще пять остановок. Последняя отпадает, Тверь - преддверие Москвы…
Вдруг она замерла. Я сунулся в коридор и увидел, как монах, бредущий из туалета, замешкался у Лизиного купе. Потом он сунул руку под рясу, достал что-то и приложил к двери… Ключ! - понял я и, отпихнув Глинскую, рванул вон из купе. Монах уже заходил к ним.
Я никогда не дрался, только в детстве, - эта сфера, увы, осталась вне поля моей деятельности. И я не умел драться и не мог, кажется, ударить человека по лицу. Но сейчас, несясь по коридору, чувствовал, что сжимаю в руке вазочку из толстого стекла, которую машинально схватил со стола.
Вбежав в купе, из-за черной спины монаха я заметил Лизу, испуганно вжавшуюся в угол, и храпящего Гришку. Больше не раздумывая, я ударил вазочкой по черной кудлатой голове. Удар пришелся вскользь - рука съехала ему на плечо. Я снова ударил. Монах обернулся - передо мной было удивленное и почему-то очень знакомое лицо. Но теперь я уже исступленно бил это лицо. Рукав рясы взметнулся, точно пытаясь остановить меня. И я ощутил на разом ослабевшей своей руке теплую влагу. Из последних сил я опять ударил - ваза захрустела. Монах медленно оседал. В его отсутствующих глазах было томление.
В купе влетела Глинская и захлопнула дверь.
- Свет! - скомандовала она и сама его включила.
На полу черным мешком сидел монах с разбитым в кровь липом и стонал. Из-под его отклеенной бороды торчал рыжий клок волос. А я все сжимал осколки вазочки.
Кто-то, наверное Глинская, ухватил монаха за дремучую шевелюру и сдернул ее - на полу сидел окровавленный Гришка. Другой - и не думал просыпаться.
Кто-то осторожно разжимал мне пальцы, а я инстинктивно не давал. Потом мы с Лизой стояли над раковиной. Хлестала жгуче-холодная вода. Лиза, низко наклонившись, вынимала из моей ладони стекла. От локтя вниз у меня на руке шел длинный глубокий разрез - след Гришкиного ножа. Из него сочилась кровь. Я смотрел на это как на чужое. Передо мной мучительно стояло недавнее Гришкино лицо, его испуганные, почти родные глаза. Видимо, у меня был шок.
Когда мы вернулись в купе, второй Гришка, уже умытый, полулежал на лавке. Наш Гришка сидел напротив и очумело пялился на него. На столе в полиэтиленовых пакетах виднелся нож, осколки вазочки, какие-то баллоны. Глинская поднялась нам навстречу.