- Вот, попробуй втолкуй этому балбесу, - улыбнулась она, - что он все Царство Небесное проспал. Скоро Тверь. Их сейчас снимут с поезда…
- Кого?
- Гришек. Главное, чтобы не перепутали. Слушай теперь внимательно. Я и ты здесь ни при чем. Гришка сам оказал сопротивление. Лиза - свидетель.
Я сидел рядом со вторым Гришкой, впавшем в безразличие. Лиза туго бинтовала мою руку.
Поезд начал тормозить перед Тверью. Мы с Глинской ушли в свое купе. Когда поезд встал, по проходу забухали ботинки тверской милиции.
Глинская бережно взяла мою забинтованную руку и прижала к своей щеке. Я хотел отдернуть - сквозь бинты проступала кровь. Она не выпустила.
- Вчера мне мама покойная приснилась, - задумчиво произнесла Глинская. - И звала к себе.
- Опять начинаешь, Ань…
- …а я не хотела идти, - вспоминала она. - Тогда мама взяла меня за руку, как я тебя сейчас. И мне так стало легко… А хочешь, я тебе буду сниться? Часто-часто сниться. И мы опять будем с тобой смеяться, пить чай и угонять машины. Хочешь? А ты будешь рисовать губановские туалеты. Хочешь? - Глинская болезненно улыбнулась.
- Ну, Ань, ты сначала нафантазируешь, а потом сама и плачешь…
- А не хочешь, я не приснюсь тебе, - тихо говорила она, - потому что ты просил меня об этом.
Но потом, в назначенный день, я все равно возьму тебя за руку - вот так же…
За дверью вновь прогрохали каблуки, и в окно я увидел, как на перрон вывели двух понурых Гришек и повели во тьму.
Мы тронулись дальше. Колеса дробно рассыпали свое: что-то будет…
- Пойдем к Лизе? - сказала Глинская.
В Лизином купе все уже было убрано, точно ничего и не случилось. Лиза одиноко сидела и ждала меня.
- Давайте хоть чаю выпьем перед Москвой, - предложила Глинская. - У меня как раз три стаканчика есть. И пакетики с чаем. Я сейчас.
Она ушла. Мы с Лизой остались одни. Как после долгой военной разлуки, мы обнялись, да так и просидели в ожидании Глинской до самой Москвы. За окном было темно, и в этой тьме плыло наше одинокое призрачное купе с двумя смертельно уставшими фронтовиками-победителями, которые не в силах поверить, что все позади, потому что в их глазах еще так явственны все тяжести недавних боев.
Глинская больше не приходила. Когда поезд прибыл в Москву и мы с Лизой вышли на перрон, я увидел ее. Она быстро шла впереди, не оглядываясь, со своей дорожной сумкой. И вскоре исчезла в толпе.
Глава 21
В Москве была настоящая зима: мело, завывал ветер. Из окна такси я разглядывала непроснувшиеся московские улицы: мрачные привокзальные кварталы сменились парадными фасадами Садового, промелькнуло Замоскворечье, площадь заставы, купола монастыря.
- Здесь работает Гришка?
- Он живет тут неподалеку. А работает в центре, на Сретенке.
Машина мчалась по Варшавке. Раньше мы часто проезжали здесь, но никогда не ездили так быстро - вечно стояли в пробках. Говорили, смеялись, а в окна стучался дождь. Я посмотрела на Сашу: о чем-то он думает сейчас? О том, что произошло в поезде? О гордо проплывшей мимо нас Глинской? Но он казался таким утомленным, что, наверное, не думал ни о чем. Человеческий организм - совершенная система. В какой-то момент сознание переключается, иначе - перегрузка, сбой. Я тоже не хотела ни о чем вспоминать. Я училась жить настоящим, писала свою жизнь набело.
Как долго я тосковала по реальной жизни, по своему дому, по круглой комнате с белыми шторами! И вот, наконец, вернулась сюда. Уже не гостьей, но еще не хозяйкой. Хотя на дне моего нового ридикюля лежали врученные Сашей ключи. Это его дом, и он хочет, чтоб я жила здесь. И значит, этот дом должен стать моим. Но все, оказывается, не просто.
В гардеробной уже не висели тяжелые шелковые платья. То ли он правда выбросил их, то ли… Нет, меня это не касается. Зато у меня тоже есть два чудных старинных платья. Темно-зеленое Еленино, которое я еще ни разу не надевала, и бордовое из швейцарского замка. На бордовом не хватает пуговиц. В ту ночь ему так не хотелось мучиться с застежкой… Казалось, надо быстрее, впереди мало времени. Всегда так казалось. И теперь еще кажется. К тому, что все кончилось, тоже надо привыкнуть. Так, размышляя, я развешивала в гардеробной вещи: свои, Сашины, а сумку с Гришкиными убрала в шкаф.
В шкафу стопками сложено белье: простыни, полотенца, носовые платки. Платки женские, батистовые и кружевные, белые с монограммой. А я и не думала, что вещи так давят. И белые шторы в спальне… Их, наверное, тоже покупала его жена - любительница белого шелка. Но может, и не жена. Он и до нее жил в этой квартире… А шторы можно снять. Заменить сиреневыми или золотистыми.
Пока я разбирала дорожные сумки, осваивалась со стиральной машиной, Саша сварил кофе, поджарил тосты с сыром, и получился завтрак в духе Швейцарских Альп.
Мы уютно устроились у маленького круглого стола на кухне. И самое прекрасное, что можно не спешить, не надо просчитывать ходы и еще - не надо расставаться.
- Ты иногда вспоминаешь Альпы? - спросил Саша.
- Вот сейчас вспомнила: кофе, горячий сыр… Боже мой, так давно…
- Только две недели.
- Не представляю!
- Ты бы хотела еще съездить туда?
- Ты бы еще спросил, не хочу ли я съездить в Питер!..
- Не хочешь?
- …или сходить в музей.
- Ну и как?
- Не хочу! Ни за что не хочу! Только так и понимаешь, до чего дома хорошо.
Я говорю вполне искренне: сейчас я просто уверена, что это мой дом.
- Хорошо? - Улыбнувшись, он обнимает меня забинтованной рукой. Бинт в крови.
- Тебе надо поменять повязку.
- У меня - ни бинтов, ни лекарств. - Саша беззаботно усмехается. - И рана моя совсем не страшная.
- А знаешь, что сказал Гришка, когда мы сели в поезд? Все хорошо, что хорошо кончается!
- Это в яблочко! Для него все закончилось прекрасно.
- Еще бы! Он даже драку вашу проспал. И теперь - счастливый обладатель наследства.
- А ты в курсе, какое наследство?
- Мы не успели поговорить. У них все было продумано, даже наша спешка.
На мгновение мне снова видится Питер: мутные улицы, гостиничный номер, женщина в серой дубленке в углу спальни, ее взгляд, от которого невозможно заслониться. В моем сознании она незаметно сливается с другой, из купе. Они были совсем разными. Общее - холодный пристальный взгляд.
- Лиза, ты где?
- Здесь. - Я улыбаюсь, пытаюсь улыбнуться. - Теперь я здесь.
За чашкой кофе у стола, на диване в гостиной и, наконец, в белой круглой спальне… Мы так давно не оставались вдвоем. Правда, был тесный номер в гостинице, линялый гобелен. Но это - как будто не по-настоящему. А по-настоящему - поезд, страх за жизнь: за его, за свою. За нашу. Потом в грязном туалете я вытаскивала осколки из его окровавленной ладони, и мне хотелось плакать. И сейчас мне хочется плакать. От усталости, от счастья, оттого, что вдруг исполнились все мои желания…
Мы проснулись одновременно. В окно скользнул последний закатный луч, и скоро комната погрузилась в сумерки. В прихожей беспардонно трезвонил телефон, потом где-то в недрах карманов и сумок запищали мобильные. Внешний мир был равнодушен к нашему растерянно-счастливому состоянию. Мы требовались всем сразу.
- И прямо сейчас! - Саша засмеялся. Пока он говорил по телефону, я выяснила, что холодильник пуст и нужно немедленно отправляться за продуктами и не забыть зайти в аптеку.
Саша предложил сходить в "Перекресток". Я согласилась, мне было все равно куда идти. По дороге рассматривала улицы, светлые от фонарей и сверкающего снега, людные, оживленные. Раньше я редко бывала в новых районах, но всегда казалось, жизнь здесь другая, как будто на подъеме. И магазины тоже другие - огромные, нарядно убранные залы. И выбор громадный. В такие магазины нельзя приходить без конкретного плана. Я пыталась составить его с ходу: купила курицу, салат, хлеб, бутылку вина, но потом впала в искушение и набирала что попало.
Дома перевязала Сашину руку, поспешно управилась с курицей и задалась вопросом, где лучше накрыть стол.
Мне так понравилось, как мы завтракали сегодня, но ужин - завершение нашего первого настоящего дня - должен конечно же быть праздничным. Лучше гостиная. И вот эти фарфоровые тарелки. Я ставила посуду на сервировочный столик, когда позвонили в дверь.
Из прихожей донеслись голоса, Сашин и незнакомый женский. "Не слишком ли много женщин вокруг него?" - мелькнула неприятная мысль, но, прислушавшись, я поняла: Леонарда.
- Я, дорогой мой, звоню тебе, звоню, а подходит какая-то женщина. Ты что же, кому-то отдал телефон? - Не дождавшись ответа, она продолжала: - А сегодня весь день вообще никто не отзывается. Я беспокоюсь, где ты пропадаешь… - Он снова промолчал, но она, не стесняясь, вещала дальше: - Выполняешь поручения этого отвратительного фонда?
- Да дело не в поручениях…
- Нет, друг мой! Ты меня не обманешь! Но я тебя не виню - ты это делаешь не по своей воле.
- Не по своей, - виновато согласился он, к моему все возрастающему недоумению.
- Я не осуждаю тебя! - царственно изрекла Леонарда. - Я желаю тебе только добра. Поэтому и приехала предупредить, несмотря на страшную занятость…
- О чем же ты хочешь предупредить?
- Не ходи в "Обелиск"…
Саша, должно быть, сделал протестующий жест, потому что Леонарда поспешно заговорила:
- Я прекрасно понимаю, что совсем ты не можешь бросить их. Но речь лишь о нескольких днях, буквально завтра-послезавтра!
- А что это изменит?
- Я же тебе сказала, что буду обращаться в профсоюз. И на днях эти обалдуи мне сообщили: получено приглашение на аудиенцию в астрале. "Обелиску" не миновать неприятностей!
- Ты уверена?
Даже через дверь я уловила в Сашином голосе озорные нотки.
- Как я могу быть уверенной в них? Они еще на аудиенции опозорятся, олухи эти. Не могут ничего толком - только бабки гони! А на наши денежки жируют - по курортам и ресторанам… Но мало что вдруг?.. Обещаешь не бывать в "Обелиске"?
- Да ты не беспокойся.
- Ради ребенка!
- Конечно-конечно!
- Вот и хорошо!.. Ты не представляешь, как ты меня успокоил! Скажи им, что ты заболел.
- Так и скажу.
- Ну все, я должна бежать. И пожалуйста, сообщи мне твой мобильный номер. Не могу же я каждый раз вот так…
- Хорошо, я пришлю его тебе.
Каблучки зацокали к лифту.
- Ну что наш ужин? - спросил, вернувшись на кухню, Саша.
- Ну что наш фонд? Ты, кажется, затеял какую-то ответную акцию, решил не оставаться в долгу? И теперь их ждет аудиенция в астрале?.. Ну-ка, признавайся! - веселилась я.
- Не смейся. - Он грустно махнул рукой. - Человек перестал понимать, что к чему, а я только масла подлил в огонь своими дурацкими шуточками.
- Какими шуточками?
- Да вот зачем-то сказал ей, что "Обелиск" - современная инквизиция.
- Зачем ей вообще об "Обелиске" рассказывать?
- Ну, думал об этом. Помнишь, когда из Альп вернулись? Время было тревожное. И тут она приехала, завела какие-то нескончаемые разговоры. Я и в мыслях ничего такого не имел - само собой получилось.
- А что это такое - профсоюз?
- Наверное, профессиональное объединение ведьм, колдунов, магов - кого еще?
- И теперь вся эта нечисть ополчится на "Обелиск"?
- Какая там нечисть?! Несчастные люди.
- Если ты… сомневаешься в Леонарде, то почему же оставил с ней сына? Как ему с ней живется? - не удержавшись, спросила я.
- Я долго думал. Но тут, кажется, ничего не поделаешь. Мальчика она не отдаст.
Самые грустные мысли - о детях. Я моментально вспоминаю свою Ленку, хрупкую, сероглазую, с русыми локонами, уже взрослую, но еще маленькую. Завтра мы с ней обо всем поговорим… Потом, уже привычно, думаю об "Обелиске". Теперь он существует в новом обрамлении - колдовской профсоюз, Леонарда.
Состояние мира вокруг нас - война всех против всех, мир лежит в войне. Просто неприлично быть счастливыми в таком мире. Но - мы вместе, пьем в гостиной французское вино… и кажется, ничто не омрачает нашего счастья. Или это затишье перед бурей? Короткая передышка?
- Долгая передышка. На всю жизнь. - Саша пытается успокоить меня, но мне кажется, ему тоже тревожно.
- А если позвонит Карташов?..
- Отправишь. Ты ничего ему не должна.
- Еще знаешь что?.. - Так непривычно чувствовать себя слабой, так хорошо, что рядом человек, готовый броситься на бой с твоими проблемами. - Меня немного страшит развод. Судьба Елены, раздел имущества…
- Ерунда! Наймем адвоката. Все уладится без твоего присутствия.
Я тихо говорила, уткнувшись в Сашино плечо. Ревизировала прошлое и осмысляла будущее. Из полумрака нашей гостиной будущее представлялось ослепительно прекрасным. Я снова буду работать доктором (надо только подтвердить диплом и пройти стажировку), Ленка поселится вместе с нами, летом мы поедем на озера в Финляндию. Пригласим Ольгу с Макаром, для смеха - Губанова. На озерах безлюдье и белые ночи. А в Москве вечные сумерки или и вовсе полярная тьма. Но очень хорошо будет и в Москве. Спешить домой дождливым осенним вечером, зная, что дома Саша. Или самой ждать его возвращения, прислушиваться к звукам на лестнице, к шуму лифта, к звону ключей за дверью. И дождаться, и остаться вдвоем…
Но разве в наше время люди могут побыть вдвоем? Их везде достанут - если не непосредственно, так при помощи технических средств! Наш разговор прервал телефонный звонок. Я поднялась, Саша попытался удержать меня. Я слабо запротестовала:
- По-моему, лучше сразу подойти, чем потом всю ночь волноваться.
- Подойди, если хочешь.
Я сняла трубку и услышала захлебывающийся голос Гришки:
- Ну я вкопался, блин! Куда теперь деваться-то?
- Гриш, давай спокойно и по порядку, - попросила я механически.
- Чё по порядку?
- Во-первых, как в Твери?
- Да в Твери туфта. Подписал какую-то бумагу - протокол, что ли? - для проформы. Они меня быстро отпустили.
- А того?.. Другого?..
- Я почем знаю? Побазарили - увели.
Из милиции Гришка отправился на вокзал и, пока ждал поезда, от нечего делать прочитал тети-Маринино завещание. Лучше бы он не делал этого, потому что до Москвы потом добирался на ватных ногах, с потными от волнения ладонями и бьющимся, как овечий хвост, сердцем. По завещанию он являлся наследником, как пишут в сказках, несметных сокровищ.
И стоило ему переступить порог собственной квартиры (как усталый путник - невольно подумала я), как Светка тут же сообщила приятную новость:
- Весь день тебе названивали какие-то люди!
- Кто названивал? - не врубился сначала Гришка.
Но вскоре сомнений уже не оставалось: звонили доблестные обелисковцы. Самое странное, что после его возвращения звонки не возобновились. Глупо думать, конечно, что они оставят Гришку в покое. Видно, у них тактика такая. Изматывают, понимают, что он никуда не денется.
- Что ж делать? - беспомощно спросила я.
Нет, рядом с Сашей я определенно расслабилась. Еще сутки назад такая фраза была для меня невозможна.
- Вот именно! Где мне теперь ховаться? - заорал Гришка, потрясенный моим состоянием.
- Откуда я знаю?
- Я лучше сам в ментовку пойду!
- И что ты им скажешь?
- Скажу: я сдаюсь! Сил моих больше нет!
Моя безучастность окончательно повергла Гришку в шок: он кричал в трубку какую-то страшную несуразицу, так что стоявший рядом Саша без труда разбирал его слова. У меня уже не было сил пропускать через себя этот мутный поток.
- Успокойся, Гриш. Мы подумаем. Я и Саша.
- Подумаете? - настырно переспросил он. - Пока вы думать будете, они мне уже склеят ласты.
- Мы тебе утром перезвоним.
Я поспешила отключиться - момент был подходящим. О тяготах своего положения Гришка собирался рассказывать ночь напролет. А чем мы ему поможем?
- Да ничем, - сказал Саша насмешливо. - Мы ему ничем не поможем. Мы - не реабилитационный центр. А у Гришки нашего просто истерика. Разрядка после всех испытаний.
- Но может, там правда несметные сокровища?
- Да какие сокровища? Ты что, не знаешь Гришку?! Заводится с пол-оборота! Пускай теперь Светка занимается с ним, мы уж и так хорошо поработали.
Особенно я! Нянчилась с этим Гришкой, как с собственным ребенком. Он привык, и думает, всю жизнь можно будет пользоваться моим участием, звонить в двенадцатом часу, изливать душу. Нет, Саша тысячу раз прав: пусть теперь плачется своей Светке!
Но может, у них не те отношения? Я знаю, есть такие семьи: пьют, едят, спят, растят детей, делают покупки, но не разговаривают. И не из-за отчуждения или неприязни. Одна моя пациентка как-то сказала мне:
- О делах мужа я узнаю из случайных обмолвок или из его телефонных разговоров с друзьями. В лучшем случае он о чем-нибудь расскажет мне постфактум.
Я подумала, что и у нее тоже пропало желание делиться с мужем, если даже оно и было. И вместе с тем по-своему она хорошо к нему относилась. Всегда повторяла, что человек он порядочный, надежный. И сама была верной и заботливой женой. В некотором смысле их союз можно было назвать образцовым. Если в этой сфере только возможны образцы!
- Ты все о Гришке? - поинтересовался Саша.
- Уже не о нем.
По комнате еще тут и там мелькают призраки счастливого будущего, уготованного нам жизнью: долгих интимных вечеров, интересных путешествий, ярких праздников и насыщенных будней, когда ни один день не будет похожим на другой.
В молчании мы допиваем красное вино, доедаем остатки ужина и в половине первого исчезаем за дверью нашей необыкновенной белой спальни.
Глава 22
Рано утром позвонил Гришка. Ночью ему не давали спать звонки обелисковцев, и неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы Светка не отключила телефон. Однако отключение телефона - типичная страусиная политика. Надо предпринимать какие-то реальные шаги.
- Какие? - Гришка опять находился в состоянии невменяемости.
- Мы пока ничего не придумали, - объяснила я неуверенно, по привычке мне казалось, что с ним надо говорить только конструктивно. Но что конструктивного я могла сказать сейчас?
- Как мне теперь от них отхомячиваться?! - не унимался Гришка.
- Подожди немного. Мы тебе сами позвоним.
На этот раз, кажется, я кое-кто придумала! Только, конечно, сначала следует посоветоваться с Сашей. Гришка должен просто отдать "Обелиску" наследство! Больше-то у них к нему никаких претензий. Пусть едет в "Обелиск" и откровенно поговорит с Иннокентием.
Однако Саша так не считал. По его мнению, действия "Обелиска" были лишь щелканьем зубов. Столько денег они вбухали в операцию, а наследство проплыло мимо носа. Да еще пойман Гришкин двойник. Теперь он может выдать всю контору. Поведает миру об их делишках!
- Что же Гришке-то посоветовать? Ты сейчас уйдешь, он опять позвонит.
- Переждать. Кроме звонков, они ни на что не осмелятся. - Саша быстро глотает кофе - торопится на работу.
- Постараюсь его утешить, объяснить.
- Может, и не надо ничего объяснять, - предполагает Саша задумчиво. - А если они прослушивают его телефон?..