"Что же они за люди, - думал я о Карташове и Иннокентии Константиновиче, - использовали малейшую возможность, чтобы превратить человека в раба!.. Превратили ее жизнь в ад, а после рассуждают про истинных сынов отечества и о высоком свободном искусстве. Будь трижды проклято такое искусство. Но я сам такой же! Ведь разглядел, увидел-то я ее только через это искусство. Я запрограммирован, зомбирован этим искусством. Меня тянуло к ней, к Лизе, - к живому человеку, чтобы помочь! Лиза, бедная, родная Лиза. Но мне подавай искусство. Без него я слеп… Гришка - художник, но и к нему они подползают. И не пощадят".
- В самом еще начале, - вспомнил я вслух, - я просил Гришку не делать парсуну темной, чтобы она сверху не давила. А он сделал темной. И как точно! Ты прошла годы мрака. Именно прошла! Ведь человек в страданиях перерождается. Слабые души ожесточаются и гибнут. Но сильные этим мраком только очищаются и становятся нечеловечески светлыми. Ты сильная, Лиза. Очень-очень сильная.
Мы подъезжали к ее дому.
- Поступим вот как. - Я остановил машину. - Ты пока ведешь себя как ни в чем не бывало. Для Карташова ты по-прежнему - ловец Гришки. Для Гришки - модель. Только модель! - Я весело подмигнул ей, но весело, кажется, не получилось. - А я спешно разузнаю про "Обелиск".
"Самое лучшее сейчас, - соображал я по дороге на работу, - наши детективы. Но они палец о палец не ударят без команды шефа". И я, поставив машину во дворе рядом с еще разгоряченным губановским "саабом" (значит, Губанов только что откуда-то вернулся, наверно, с новым заказом "в стиле "модерн"), не заходя к себе, направился к шефу.
- У себя? - Войдя в приемную, я кивнул секретарше, бессменной Веронике - русской красавице с толстой косой.
- И совершенно один, - хулигански подмигнула она.
Я, постучав, отодвинул дубовую дверь:
- Макар Якимыч, можно?
Макар Якимыч - шеф и хозяин "Мебель-эксклюзив" - был для меня загадкой. Он удивительным образом сочетал в себе почти непрерывный кураж, доходящий до шутовства, с тонким тщательным воспитанием, которое трудно скрыть, и классическим образованием. Но где и кто его образовал, было тайной. Внешность Макар имел совершенно мужицкую, но через нее явственно проступала аристократически утонченная личность. Мне казалось, здесь таилось одно из двух. Или Макар прятал себя под личиной шута, или же в тяжелых конвульсиях в нем погибал артист. А может быть, то и другое. Но не было у нас человека, кто бы не уважал Макара.
- Можно, Саша. - Макар поднялся из-за стола, протягивая мне руку.
Он был наголо брит, в белом шелковом костюме. На груди блеснул орден "Мать-героиня". Пожимая руку, я всмотрелся в него - "Мать героина".
- Надумал, Саша? - перехватив мой взгляд, хохотнул Макар.
- Вы о чём?
- О Швейцарских Альпах.
- Надумал, Макар Якимыч.
- И отлично. Чуешь: старинный рыцарский зал, длинный, всегда, даже в солнечный день, мрачный, гулкое эхо под низким сводом, который незаметно переходит в стену и вдруг разверзается громадной пастью камина - жаровней с бараном на вертеле, отблеск пламени пляшет на старых решетках стрельчатых окон, за которыми ослепительные альпийские снега? Молодец, что напомнил, - заказываем… - Макар снял трубку.
- Я насчет "Обелиска".
- Мы его проверили уже, Саша.
- Не в этом смысле, Макар Якимыч. Подозрительно здесь…
- Подозрительно?! - засмеялся Макар. - Да нынче всяк стал подозрителен. Ты выгляни в окошко. - Окно его кабинета выходило на Таганскую улицу. - Покажи мне хоть одного не подозрительного. Ты видишь, как быстро русская нация переродилась в подозрительных кликуш и подозрительных хапуш?
- Макар Якимыч, у меня есть основания…
- Саня! - остановил меня Макар. - Мы не филиал Лубянки. Ты, я вижу, все пытаешься мне поведать про каких-то бандитов. Я тебе отвечу: у нас мебельный комбинат. И в нашу задачу не входит их ловля. Но мы их можем обслужить: стол, стул, гроб. Итак, на шесть полных дней я заказываю в Швейцарии замок.
Я вышел от Макара. "Что делать? Есть частные детективы, есть целые агентства. Но выкладывать все перед незнакомым дядей… Да и стремно. Потом он еще и обернет это против тебя. Нужен свой человек". Поднимаясь по лестнице, я мучительно вспоминал: где, у кого есть такой детектив? Но ничего не шло на ум. Сзади послышался губановский топот. Я оглянулся: сияющий Губанов гнался за мной.
- В стиле модерн? - понял я.
- И прямо сейчас! - задыхаясь, подтвердил Губанов. - Я обещал, что наш специалист сейчас подъедет! Я, Алексан Василич, где только тебя не искал! Даже в туалете! Глядь - кабинка занята. Ну, думаю, ты там! И давай орать, как мартовский кот: Алексан! Алексан! Тут кабинка открывается… И знаешь кто выходит?!
- Ехать куда?
- Новый дом на Пятницкой…
На Пятницкой! Точно! Как я мог забыть?! На Пятницкой жил Витька Спиридонов - Спиридон, профессиональный сыщик! Мой школьный друг. Правда, дружить по-настоящему со Спиридоном было невозможно. Он постоянно за кем-то следил, вел какие-то тайные записи, которые сам же и шифровал непонятно от кого. Его "дипломат" с кодовым замком был всегда набит таинственными схемами и планами. Потом, после школы, Спиридон поступил в какой-то технический институт. Закончил его, тут и перестройка - и он воплотил свою детскую страсть: стал профессиональным частным сыщиком. И работает им сейчас. Мы давно уже не общались, но я иногда встречал кого-нибудь из класса, и те неизменно сообщали мне про Спиридона.
- Выезжаю! - Я выхватил папку с заказом и рванул к машине на радость Губанову.
От Таганки до Пятницкой рукой подать. Но я опять угодил в пробку. Я стоял на мосту и уже видел впереди в серой дымке старинные пятницкие кварталы, где прошли мое детство и юность. И вдруг я вспомнил, что дом Спиридона-то давным-давно снесли. Уже в десятом классе Спиридон ездил с какой-то окраины. Он не хотел менять школу перед выпуском. С какой же окраины? Я вынул телефон и набрал 009.
- Вы позвонили в платную справочную службу московской…
- Я хочу узнать телефон частного лица, - начал я.
- Его адрес?
- Если б знал я адрес…
- Хоть примерно.
- Нет.
- На нет и суда нет. - Девушка отключилась.
Я постепенно съехал с моста, и пятницкие кварталы исчезли с горизонта. Кто может знать о Спиридоне? В последнем классе он, шел я по следу, сблизился с Глинской. Как ее звали? Лена? Аня?
Вроде бы Аня. И кто-то рассказывал потом, что они даже поженились. Кто ж рассказывал? Ну да, сама же Глинская и рассказывала - я случайно встретил ее около Суриковского института. И потом я ее встречал, когда уже работал в "Мебели". И Глинская опять что-то говорила про Спиридона. Где она живет - я примерно знал. Раз, еще в детстве, я был у нее на дне рождения. И запомнил ее трехэтажный дом, последний этаж. Но это был старый дом.
Петляя в Лаврушинском переулке, я боялся не увидеть или увидеть на его месте что-то новое, офисно-ресторанное. Наконец, въехал во двор и остановился. В глубине двора стоял такой же желтоватый, как и в памяти, трехэтажный старый дом. Я не спеша закрыл машину и точно с опаской начал подниматься по ступенькам. "Конечно, они давно отсюда съехали, - носилось у меня в голове. - Все - на Спиридоне ставим крест. И что тогда? Но может быть, хоть кто-нибудь из ее родни тут остался".
Я поднялся на последний этаж. На широкой площадке было три двери. Я позвонил в первую. На лестнице и за дверью повисла гробовая тишина. Я постоял и уже собрался звонить в следующую, как дверь открылась. На пороге стояла Глинская…
Она стояла и молча глядела на меня. И я тоже молчал. Только сейчас я вдруг понял, почему я встречал ее на улице, а она всегда мне рассказывала про Спиридона.
- Я Спиридона ищу, - словно оправдываясь, молвил я. - То есть Витьку. Витю.
Глинская отступила, пропуская меня, и я вошел в кромешную тьму коридора.
Однако открытие это не удивило меня. Конечно, подспудно я это понимал, чувствовал. Но мне всегда было некогда подумать, сосредоточиться. Мне всегда было не до того.
В конце коридора раскрылась дверь - там, в светлом проеме, неподвижно стояла Глинская. Я двинулся на свет и вошел в неожиданно высокую, громадную комнату, но всю тесно и как попало заставленную старой мебелью, узкие проходы между которой вели куда-то. За окнами совсем близко качались голые ветви деревьев. От них в комнате было сумрачно и неподвижно. Мне подумалось, что здесь очень легко впасть в мечтательность и предаться одним лишь воспоминаниям. И ошибся.
Я снял пальто и озирался, ища место, куда бы его деть. Глинская подошла и бережно, точно ребенка, обхватила его, принимая. И вдруг, вскинув лицо, стала как-то торопливо, радостно и жалко глядеть мне в глаза.
- А где же Спиридон? - Я невольно отвел взгляд. Мне было нечем ей ответить.
- Сюда иди, пожалуйста.
Я пошел за ней между комодов, гардеробов, свернул направо и очутился в уютном закутке среди книжных шкафов с круглым столом под бордовой плюшевой скатертью.
- У тебя что-то случилось? - спросила Глинская, когда мы сели.
- Да.
- Понятно. Виктора теперь долго не будет. Он в Пензе. Там очень запутанное дело…
- А можно с ним связаться? Может, он хотя бы посоветует кого-нибудь.
- Он посоветует меня, - улыбнулась Глинская. - Мы давно работаем вместе.
- Да ты что?! - не поверил я. - Ты - сыщик?!
- Еще какой! А я же тебе говорила. Ты не удивился тогда.
- Я думал, ты так…
- С тобой случилось или с Леонардой? Говори.
- Ты знаешь о Леонарде? И кто она, знаешь? - неприятно удивился я.
- Знаю. Я ведь сыщик. Что с ней случилось? Говори!
Но я не мог поверить, что Глинская - детектив. Тихоня Глинская!
- Мне нужно узнать про один фонд.
- Тебе или ей?
- Ей.
- Ясно. И что ей нужно узнать?
- Есть такой фонд "Обелиск"…
- "Обелиск" - известный фонд, - заметила Глинская. - Знаю.
- И ты знаешь, чем они занимаются?
- Кажется, - припоминала она, - сталинской эпохой. Реабилитация невинно пострадавших. Значит, Леонарда теперь хочет стать жертвой сталинских репрессий?
- Мы с Леонардой разошлись и даже не видимся. Ты все правильно говоришь. Но мне очень нужно знать, чем они действительно занимаются…
И я все подробно ей рассказал. Она слушала, задумчиво глядя мне в глаза. Мне не хотелось говорить про Лизу, но оказалось, без нее не обойтись. Я рассказал и про Лизу.
- Интересный человек этот Иннокентий, - задумалась Глинская. - Судя по твоему рассказу - эстетствующий фашист. А такие люди не мараются. Это унизило бы их достоинство.
- На это есть Карташов, - подсказал я.
- Все равно - нет. Скажем, под флагом изучения блокадного периода они угоняют машины, перекрашивают и продают - исключено. Здесь должны быть идейные соображения. И самое простое - Гришкин, скажем, дед служил в НКВД. Но думать, что они хотят поквитаться с ним за деда - глупо. Иннокентий выше мщения. Да еще какому-то Гришке. Смотри - Иннокентий появляется в последнем акте Лизиной трагедии, и, возможно, Карташов выполняет только разовое его поручение. Хотя так бывает очень-очень редко. Да и неподдельный трепет Карташова перед Иннокентием… Ты прав - Карташов сам на крючке. И теперь Иннокентию во что бы то ни стало понадобился Гришка. Ну, Карташов ладно - он опер. Лизу они поймали по случаю. Но Гришка?
Она замолчала, уставившись за окно. Ветви все так же качались.
- Значит, решение одно. Чтобы понять игру Иннокентия, мы должны принять условия его игры. То есть: Гришка теряет голову от Лизы и уходит из семьи. Лиза с Гришкой переезжают на квартиру Карташова…
- Как? - поперхнулся я не хуже Губанова.
- И только так! - засмеялась Глинская. - Только тогда он и откроет свои карты. И учтите: квартира напичкана диктофонами. Поэтому Гришка с Лизой должны говорить там только о любви. Тебе там делать нечего.
- Это исключено.
- Если это исключено, - вспыхнула Глинская, - то твоя Лиза до скончания века будет работать в интересах правосудия, на Карташова. А к твоему Гришке они подошлют, будь уверен, более расторопных и ловких, чем эта… И потом, это же ненадолго. Сейчас Иннокентий сделает следующий ход. Я думаю - ходов будет немного…
Она убедила меня.
- А я пока наведу справки про "Обелиск", - закончила Глинская. И уже раскрыла ноутбук. - Вообще, у меня дел полно. Ты иди и думай, как им об этом скажешь. Особенно Гришке. А вечером позвони - обсудим результаты.
Глава 7
Я сразу прошла к себе в комнату и прилегла на диван. Дома была только Елена, и, значит, приятное объяснение с Лешкой откладывалось до вечера.
Скоро дочь заглянула ко мне.
- Ну, оттянулась? - В ее глазах застыла холодная ирония.
- Оттянулась. - С улыбкой я выдержала ее взгляд. - Теперь все хорошо.
- Что ж хорошего? - нахмурилась Ленка. - Ты уйдешь от нас. Замуж выйдешь!
- Почему ты сердишься? - Я продолжала улыбаться. - Каждая женщина мечтает выйти замуж за любимого человека.
- А как же мы: папа, я?
- Ну, папа, я думаю, как-нибудь справится с трагедией. А ты, конечно, останешься со мной.
- Ты все уже решила? Моего мнения можно не спрашивать?!
Я немного помолчала.
- А как же иначе?
- Мне папу жалко, - неожиданно горестно отозвалась Ленка и присела на краешек дивана.
Она не могла больше разыгрывать ироничную и холодную. Было абсолютно ясно: развод родителей для нее - большое горе и никто не хочет его разделить… Оказывается, Ленка - наша с Лешкой общая дочка. А я привыкла думать, что только моя.
- Лена… Поверь мне, не все можно объяснить, по крайней мере, так сразу… Папа… и сам этого хотел. В конце концов всем будет только лучше…
- Он так хотел! - вдруг выкрикнула дочка. - А первая ушла ты!.. Имей в виду: я отсюда никуда не поеду! У меня тут школа, подруги!..
- Вон как ты далеко заглядываешь… - Приподнявшись, я обняла ее за плечи.
- Зато ты в упор ничего не видишь! Ничего и никого! - Лена всхлипнула и принялась размазывать по щекам предательские слезы.
- Все я вижу, вижу… И все у нас теперь будет хорошо, - зашептала я. - Хорошо-хорошо…
- А у папы? - рыдала Ленка.
- И у папы. Никто не может быть счастлив в двусмысленных, ложных ситуациях!
- Он вчера ждал нас… Один за праздничным столом! Когда я вернулась от Насти, у него было такое лицо… Ты бы видела только!
Ленка вообще была очень впечатлительной, к тому же она любила отца. Но как ни странно, я ни на минуту не усомнилась в своей правоте. Я просто не могла по-другому. Но разве такое объяснишь ребенку? Разве она такое поймет?
- По-разному ведь бывает в жизни, Лена. Иногда - очень тяжело. А потом все забывается, проходит…
- Ты просто хочешь оправдать свой гнусный поступок… А Наташа, бабушка - они будут просто в шоке от вашего развода.
- Ну, Лен!.. Это тяжелый период, но надо его пережить.
- Это нам тяжело! А ты даже не потрудилась вылезти из постели, чтоб соблюсти элементарные приличия!
Фраза звучала слишком по-взрослому, чтобы ее автором была Ленка. Наверно, она услышала это от отца… Я отодвинулась и замолчала.
- Нечего строить из себя обиженную!
- Я не строю - я думаю, кто тебя этому научил. Папа?
- Но он ведь прав.
- А ты никогда не обращала внимания, что он тоже приходит домой в разное время?
- Что тут особенного? Задерживается на работе.
- Ты уверена?
- Абсолютно!
Раньше мне казалось: дочь догадывается обо всем, молчит только из деликатности, а внутренне сочувствует мне. Но ничего подобного… Четырнадцать лет - она совсем еще ребенок. И такие сложности на ее бедную золотистую головку!
Нет, на сегодня с нее ударов достаточно. Если еще начать рассказывать об отце…
- Ну, будем считать, что я действительно повела себя некорректно. - При воспоминании о своем "некорректном" поступке я все-таки не смогла сдержать счастливой улыбки. - Зато я поступила честно. Ничего не скрыла от вас с папой. Можно меня извинить? Хотя бы чуть-чуть?
- Все равно видно, что ты ни капельки не раскаиваешься, - настаивала Елена.
Но я почувствовала: голос у девочки потеплел. Нельзя было упускать благоприятного момента.
- Может, попьем чаю?
- Давай, что ли, попьем, - согласилась она.
Сразу после чая позвонил Карташов и в приказном порядке потребовал встречи.
- Непременно сегодня!
Слушая его, я думала о том, что как раз непременно сегодня мне надо объясниться с мужем. И с Карташовым хорошо бы поговорить начистоту. Конечно, Саша сказал, что это преждевременно и опасно. Но зато так соблазнительно!
- Я перезвоню попозже, уточню время, - ответила я капризно.
- Ну, не в двенадцать же часов! - буркнул Карташов. Он был не готов к разговору в таком тоне.
- Я перезвоню, - прощебетала я.
Мне стало ужасно смешно. Столько лет знакома с этим Карташовым, и даже не предполагала в нем ничего человеческого. А он, оказывается, может смутиться, растеряться… И наверное, испугаться. Впрочем, испуганным я его уже видела - тогда в "Обелиске". Вот и выходит, Карташов - самый обычный человек, никакой не монстр. И Лешка не монстр. Огорчается, ревнует. А временами мне казалось, мой муж - каменная глыба… В общем, выходило у меня - мир состоит из слабых, уязвимых людей. И все по-своему достойны жалости.
Я сидела перед зеркалом и наносила на лицо медовую маску, когда муж вернулся с работы. Не здороваясь, он вошел в мою комнату, сел в кресло и заговорил привычным брезгливым тоном.
Такой тон всегда подавлял меня - действовал как удав на кролика. Но сейчас я отчетливо поняла: тон лишь следствие слабости и уязвимости. За брезгливостью пряталась ревность, а за ревностью, может быть, и любовь. Когда-то Лешка любил и ревновал меня, но проявить эти чувства было ниже его достоинства. Я жаждала любви и участия. Он предлагал мне брезгливость. Я замкнулась - мы разошлись.
Мы разошлись давно.
- Теперь нам надо обсудить только формальности, - радостно объяснила ему я. - Ни о чем больше я говорить не собираюсь.
- Прекрати паясничать! - Он злился, но тоже как-то неловко, так же, как выражал недовольство Карташов.
- Главный вопрос - квартира.
- Продадим, купим две.
- Две какие?..
- Зависит от того, с кем останется Лена.
- А с кем останется Лена?
- Надо у нее спросить.
К разговору о формальностях мы не готовы. Не такое-то это простое дело - формальности! А больше нам вроде говорить не о чем. Муж, однако, находит тему.
- Ты опять куда-то собираешься?
- Да, к Карташову.
- Брось свои глупые россказни! Думаешь, я поверю?
- Это твое глубоко личное дело, - ответила я и взглянула на часы. Пора было смывать маску.
Тягучая липкая смесь сходила с лица, оставляя на щеках мягкую молодую кожу. "Нежная забота каждый день", - гласила надпись на упаковке. Вот что нужно абсолютно всем - нежная забота! И коже, и душе… Ну, пусть не каждый день… Но чем больше - тем лучше! С нежной заботой невозможно переборщить. А пропорционально ее количеству будут и результаты.