СКАЗКИ БРАТЬЕВ ГРИММ
- Представляешь, Инна, тогда я думала, что эта довоенная история так же далека от меня так, как, скажем, эпоха Ивана Грозного, - горько улыбнулась Изольда. - Впереди были молодость, студенческие годы, подъем науки и общие радужные планы на мирную жизнь. Однако старая семейная история оказалась ближе, гораздо ближе, чем я могла себе представить. Знаешь, когда я случайно узнала, что отец умер лишь в конце восьмидесятых, решила, что не успокоюсь, пока сама все досконально не выясню. Все-таки в моих дочерях, а теперь уже и в моих внучках течет его кровь. Кровь русского немца Карла Шмидта. А когда дело касается вопросов крови, чувства затмевают разум. Представляешь, и тут я узнала, что мой отец, которого я хорошо помнила и всегда любила, оказывается, до конца восьмидесятых жил надеждой увидеть меня! Он был жив! Ничего себе! Я-то считала его давно погибшим, а он, оказывается, жил на свете, думал обо мне, по ночам скрежетал зубами от тоски, вспоминая мать. Я, когда узнала все это, словно родилась во второй раз. Понимаешь, во мне будто поменяли прежнюю программу, установленную в ранней юности. Или "апгрейдили", как сейчас говорит молодежь про компьютеры, - обновили то бишь душу. Все, что казалось когда-то таким важным, отошло на второй план: карьера, два неудачных замужества, наука… Даже повзрослевшие к тому времени дочери. А отец словно вышел из тени, будто он все время жил где-то неподалеку. Ну, например, под Питером, в Гатчине, куда так любила после войны наведываться мать.
Так вот, в то время, в начале перестройки, до меня вдруг стали доходить через десятые руки удивительные слухи. О том, что отец мой, профессор Карл Шмидт, представляешь, вовсе не пропал без вести, как я всегда думала, а попал в немецкий плен, прошел все ужасы концлагеря и остался в Германии после войны. Меня к тому времени уже стали потихоньку выпускать в короткие командировки на Запад. Но что толку: за одну неделю пребывания в Германии не удавалось ничего толком узнать. Да и передвигаться свободно по "логову врага" в то время было нереально. Вот тогда-то я и вспомнила послевоенный разговор с Артемием Саввичем и его рассказ про отцовскую картину. Меня словно током пронзило. Отец еще до войны хотел, чтобы этот холст попал ко мне! Значит, мой долг - выполнить его волю, чего бы это ни стоило. Он-то перенес в жизни несравненно больше! Если отец был жив столько лет, где-то должны сохраниться его бумаги. От человека всегда что-то остается. А вдруг осталась фотография картины, пронесенная через войну и лагеря? Искать все это, оставаясь в России, было нереально. Я поняла: надо переезжать на ПМЖ в Германию. Но как? По иронии судьбы, моего отца, немца Карла Шмидта, который помог бы мне иммигрировать, по документам давно не существовало. Ни в России, ни в Германии. А у меня в метрике всегда стоял позорный прочерк. В общем, я уперлась в тупик. Тут-то и вспомнила про Марка, моего бывшего муженька, с которым мы даже не удосужились окончательно развестись. Редкая удача! И благоверный, представь себе, не стал вредничать. Потому что в то время сам поругался с начальством и решил назло всем уехать куда глаза глядят. Словно можно убежать куда-то от своего характера! Короче, мы с ним рванули на Запад. Вначале все было ужасно, как я тебе уже рассказывала, а потом жизнь стала постепенно налаживаться. Ну, знаешь, как в сказках братьев Гримм. Когда вначале страшно, а потом бывает даже весело. М-да, фольклор любого народа создавался в жестокие времена. Когда дожить до старости было большой удачей. Потому-то все сказочки - что русские, что немецкие - не больно-то вегетарианские. Помнишь Крошечку-Хаврошечку и дочку мачехи Трехглазку? "Спи глазок, спи другой". А третий не спит и видит, что коровушка все за Хаврошечку делает. Значит, надо коровушку извести и косточки в землю закопать. А Танюшку-сироту помнишь? Ее злые сестры убили и в лесу закопали, а пастушок жалобу бедняжки, исходившую из-под земли, услышал…
У немцев сказки еще страшнее. Тоже ведь их когда-то сочиняли не воспитательницы детсада, а лесные варварские племена, без конца воевавшие друг с другом! В этих сказаниях убиенные девушки оживают, скелеты играют черепами и костями в бильярд, под утро исчезают, а оставленные в лесу малютки находят новую семью. Постепенно волшебный мир страшноватых немецких сказок, хорошо знакомых с детства, стал и моим миром. Красные черепичные крыши, цветы в палисадниках без заборов, промытые со специальным составом окна, аккуратные дорожки. И страшноватые вопросы: что же происходит в этих аккуратных домиках и палисадниках за закрытыми дверями?
После сырого, многолюдного и бедноватого Питера жизнь в крошечном городке под Кельном вначале показалась мне настоящим раем. Размеренное, спокойное, разумное существование, когда каждый знает, что с ним будет через пять лет, через десять… Они даже музыку на похороны заранее заказывают. Как и все похоронные принадлежности. Чтобы, когда время придет, все прошло как положено. Потому что немцы знают: их "семейное" похоронное бюро не лопнет через месяц, а будет стоять на том же месте и через пять, и через десять лет. И сын хозяина скорбного заведения, провожавшего в последний путь их родителей, сдержанно и печально проводит и их самих…
Да что я все о грустном? - оборвала себя Изольда. - Там, ты не поверишь, сады зацветают уже в марте, а чистый воздух в первое время опьяняет. Я полюбила гулять в немецких парках, где холеные белки дисциплинированно клянчат еду в одно и то же время, пристрастилась любоваться аккуратными домиками с умытыми окнами и представлять уютную жизнь их обитателей. Казалось, еще мгновение - Гензель и Гретель выбегут навстречу в своих аккуратных фольклорных костюмчиках. Однако время шло, а я все не решалась приступить к главному, ради чего, собственно, и переехала на чужбину. Боялась, что какая-нибудь нелепость разрушит мои хрупкие надежды, и тогда встреча с памятью об отце вообще не состоится. А у моей страшной немецкой сказки не будет счастливого конца. Все усилия, особенно переезд на старости лет в чужую страну, окажутся глупыми и бессмысленными. Как тогда жить дальше? И стоит ли?
Однажды утром, поборов волнение, я все-таки с третьего раза набрала заветный номер.
- Простите, это квартира Мюнхов? - спросила я на ломаном немецком, отчаянно боясь, что вот сейчас, через секунду, рухнут все мои надежды. Скорее всего, там уже давно живут другие люди, которые никогда не слышали о Карле Шмидте. Но в трубке раздался приятный баритон:
- Да, это Рюдигер Мюнх. Бербела, иди скорей сюда, ты не поверишь, кто звонит! Она нашлась! Ну, здравствуй, Изольда!
А уже на следующий день мы встретились, - продолжила тетушка долгое повествование. - Я без промедления села в поезд и отправилась в тот крошечный городок, кинув в сумку лишь документы и зубную щетку. Мы встретились со слезами на глазах, словно очень близкие люди. Понятно, что разговор получился длинным, а окончился неожиданно…
Однако мы засиделись, Инна. Вот и сапоги твои уже готовы. Надевай и пошли, мы сидим здесь уже слишком долго. Все остальное я расскажу тебе в следующий раз.
БЕЗ РОМКИ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ НА СВЕТЕ, НЕТ!
Едва Инна простилась возле метро с Изольдой, как почувствовала признаки самой настоящей ломки - словно у наркоманки или алкоголички со стажем. Ей стало так плохо, будто в ее крови резко упала концентрация жизненно необходимого вещества.
"Полное обезромкивание организма, - с тоской подумала Инна и потянулась за мобильником. - Нет, надо немедленно сообщить Машке об этой дурацкой страсти, что свалилась на меня в чужом городе, как кирпич на голову. В трудную минуту подруга всегда дает дельные советы", - решила Инна. Может, хоть Машкина спасительная ирония вернет ей душевное равновесие. Хотя едва ли. Страсть - болезнь трудноизлечимая, порой даже смертельная. И чем недостойнее объект, тем дольше и мучительнее длится приступ. Если же к любви примешивается жалость - это верный признак того, что рецидивы будут повторяться снова и снова. А веселого бабника Ромку Инне порой бывало жалко до слез. Она подозревала, что его бесшабашное веселье и постоянная смена партнерш - всего лишь маска, прикрывающая душевную пустоту и страх перед реальной жизнью.
Странно: Инна только вспомнила про Ромку, точнее, про то, что никогда в жизни больше не увидит его, а коленки предательски задрожали, как в юности. Слабость в ногах всегда была для нее неоспоримым симптомом любовной болезни. С юности при виде Его она всегда старалась прислониться к стенке, чтобы ненароком не упасть. А еще, влюбившись, Инна каждый раз поразительно глупела. Понимала это, злилась на себя, краснела и несла еще большую чушь. Вот и с Ромкой все получилось так же, хотя вряд ли его можно было назвать большим умником и интеллектуалом. Этот балбес и бабник, этот ничтожный пустомеля и мелкий авантюрист, этот лихой мастер пускать пыль в глаза - он стал ей вдруг необходим, как витамины ранней весной. Как свежий огурец и зеленый лук в начале марта или редиска в конце апреля. Нет, не зря ученые утверждают, что в состоянии влюбленности в мозг поступают особые вещества - опиаты, которые питают центр удовольствия и вызывают потребность испытывать опьянение любовью снова и снова. Ну, как пьяница привычно тянется к рюмке, так один из любовников призывает каждой клеточкой тела, а бывает, и всей душой, свою вторую половинку. По версии современных ученых, нет, скорее, это придумали прожженные циники, любовь - обычная химия. М-да, только почему так мерзко на душе? Наверное, любовь и вправду наркотик, раз ломка бывает такой тяжкой…
"Мусик, я влюбилась", - послала Инна наконец отчаянную эсэмэску подруге, не в силах в одиночку сражаться с нахлынувшими эмоциями.
"Авитаминоз и переутомление. Витамины, валерьянка, прогулки на солнце - и все пройдет", - пришел ответ от практичной Машки. Но Инне было не до шуток. Она страдала взаправду. Никогда бы раньше не поверила, что такое может приключиться с женщиной в сорок лет.
Инна, словно восьмиклассница, в один миг разглядела в Ромке все мыслимые и немыслимые добродетели. Нет, не так! Если честно, на его добродетели ей теперь вообще было наплевать. Как и на недостатки. Немедленно, до мурашек на коже, просто захотелось оказаться рядом с этим человеком. Бархатный баритон нового любовника, его терпкий мужской запах, крепкие объятия, нежные прикосновения - все это волновало ее сильнее любых отвлеченных рассуждений. Если она не позвонит ему сейчас же, сию секунду, то, вероятно, сойдет с ума. И, волнуясь, как отличница, влюбленная в звезду драмкружка, Инна вызвала в мобильнике заветный номер.
- Привет, - тихо поздоровалась она.
- А, Несик, как дела? - спросил Ромка таким безразличным тоном, словно она собиралась попросить его о контрамарке.
- Вот. Это я. Просто очень захотелось тебе позвонить, - запинаясь, призналась Инна и почувствовала, что ноги подкашиваются, вот-вот она упадет. Инка поспешно прислонилась к парапету набережной.
- А, скучаешь, - не удивился Ромка. Похоже, подобные запоздалые звонки от его бывших женщин являлись для Казановы рутинным делом. - Говори быстрее, а то я сейчас очень занят, - поторопил он будничным голосом.
- А когда… когда мы увидимся? - спросила Инна, ненавидя себя и за этот дурацкий вопрос, и за краску, залившую лицо, и за то, что в трубке вдруг повисла длинная пауза.
- Увидимся. Когда получится. Ладно, Несик, не гони картину, - проворчал Ромка, очевидно теряя терпение. - Пока-пока.
- Подожди! Не отключайся! - почти прокричала в трубку Инна, - У меня важное сообщение.
- Какое еще сообщение? - насторожился Ромка. - Вроде для беременности рановато…
- Мне не до твоих пошлых шуток. Слушай внимательно. Надо еще раз побывать у Полины Андреевны.
- По типу - с визитом вежливости! - присвистнул Ромка. - Ну, ты даешь! Распивай со своей старухой чаи сколько хочешь, но только без меня. Прости, Несик, сейчас и вправду некогда, перезвоню в антракте, примерно через час, - пообещал он и внезапно отключился.
Сердце Инны продолжало колотиться так, словно она только что бегом поднялась в ту каморку под крышей театра. Инна посмотрела на часы и поняла: ни о чем, кроме Ромки, она теперь целый час вообще думать не сможет. Как когда-то в девятом классе. Боже, вся жизнь прошла с тех пор!
Инка торопливо и неумело целовалась тогда в школьной раздевалке с огненно-рыжим пареньком из девятого "Б". И нахватала в тот день троек по всем предметам. Чуть ли не первый раз в жизни! Ну, не могла она ни о чем думать, кроме как о пухлых губах и неловких объятиях прыщавого рыжего Ромео среди коротких пальто и куцых курточек! К неудовольствию учителей, школьница Морозова в тот день вообще их не слышала. Где им было знать, что обостренный слух девятиклассницы ловил совсем другие звуки: жаркий шепот рыжего мальчика и его торопливые шаги в школьном коридоре. Спряжениям неправильных английских глаголов и физическим формулам было далеко до бурных химических реакций, что взрывались тогда в ее юном теле. А нежный лепет школьного Ромео теперь, через много лет, вдруг всплыл из глубин памяти - словно засушенный цветок выпал из потрепанной книжки, любимой в детстве.
Инна почему-то разозлилась на себя за то давнее воспоминание. Неужели не было в ее жизни ничего более достойного памяти, чем девятый вал юношеской гормональной бури? Чем тот неловкий и нескладный мальчик, казалось давно и прочно забытый? Больше половины жизни прошло, а она, как старушка, все в детство возвращается…
Инна зашла в первое же кафе, которое попалось ей на пути, - в "Макдоналдс" на Невском - и заказала у стойки кофе с пирожком, а затем села за пустой столик в самом дальнем углу. Больше всего на свете ей сейчас хотелось побыть одной. Забитая людьми забегаловка была для этого идеальным местом. Здесь никому ни до кого нет дела.
- О, Инна Павловна! Давно не виделись! - услышала она за спиной радостный голос. За последние два дня он стал подозрительно знакомым. Даже слишком. Инна нетерпеливо обернулась. Только его ей и не хватало! Ну конечно, это он - Ильич!
За соседним столиком сидел сосед по купе и с аппетитом уминал огромный бутерброд с общепитовской котлетой. На подносе лежал двойной пакет картошки-фри, стояла двойная порция мороженого в огромном стакане и внушительная емкость колы. Судя по довольному виду "Робина-Бобина", этого здоровяка абсолютно не волновали диеты. Никакие вообще. Он, наверное, запросто мог "скушать сорок человек" и не поперхнуться. Зато Инна частенько мечтала о том идеальном времени, когда наконец прочно сядет на кефирную, яблочную или какую-нибудь другую жесткую диету, годную лишь для субтильных балерин или костлявых фотомоделей с желудком не больше наперстка. Но каждый раз какие-нибудь обстоятельства непреодолимой силы коварно мешали ей это сделать. То юбилей лучшей подруги, то вечеринка с одноклассниками, то отпуск в отеле с обслуживанием "все включено", то корпоративный праздник на работе. Инна злилась, страдала, но голодать могла от силы полдня. А Владимир Ильич, похоже, был вполне доволен своей могучей фигурой и худеть принципиально не собирался. Похоже, еда была для него одним из главных удовольствий в жизни.
"Хорошо, хоть водку здесь не пьет", - с раздражением подумала Инна. Но взглянула искоса на Владимира, и ее сердце немного смягчилось.
Инна всегда невольно обращала внимание на то, как мужчина ест. Можно даже сказать, это был ее пунктик. Она была убеждена: как представитель сильного пола ведет себя за столом, таков он и в постели. Если кавалер поспешно и жадно заглатывает все, что подвернется под руку, сочетает несовместимые продукты, смачно икает, то и в сексе он поспешен, груб и неразборчив. Настоящий мачо - истинный гурман. Уделяет внимание за столом каждой мелочи, любит красивую сервировку и свежие скатерти, не чавкает, использует нож и употребляет салфетки.
От посетителя "Макдоналдса" трудно требовать изысканного вкуса. Однако поездный пьянчужка Владимир Ильич, к изумлению Инны, поглощал свой гамбургер хоть и с удовольствием, однако аккуратно и даже как-то изящно.
"Для такого мужчины и готовить приятно", - невольно подумала Инна и тут же разозлилась на себя за эти дурацкие мысли.
Похоже, этот тип не так прост, как прикидывается, решила она. А вслух спросила:
- Признавайтесь, Владимир Ильич, вы что, преследуете меня? Я, черт побери, встречаю вас в этом городе на каждом шагу.
- Очень надо! Я не виноват, что ваш любовник, похоже, не очень-то хорошо развлекает свою даму и вы в одиночку утюжите те же улицы Питера, что и я! - парировал ее нападки Владимир. - Прикиньте: мы с вами ходим по одному пятачку размером с километр, а потом в Москве будем привирать, что пропахали Питер и его пригороды вдоль и поперек. Примемся ненатурально охать и ахать. Ах, зимний Петродворец, ох, заснеженный Пушкин… Мол, бродили по Эрмитажу. Заходили в Петропавловскую крепость. Мерили шагами улицу Зодчего Росси. А на самом деле, заметьте, от суетного и пафосного Невского удаляемся не больше чем на переулок. Даже в одних кафешках перекусываем. В один театр на одну и ту же оперу ходим. Между прочим, я засек вас там вчера. С весьма благообразной немолодой дамой. А где же ваш сердечный друг? Уже бросил вас, мерзавец ветреный?
- Да бог с ним, с другом! - не стала отпираться Инна, споткнувшись на слове "ветреный", странноватом для простецкого попутчика. С патологическим ревнивцем лучше не спорить. А вслух сказала: - Вот уж никогда не подумала бы, что вы любите оперу, Ильич! Насколько помню, это была прерогатива Виссарионыча! Вам больше пошла бы любовь к шансону. Или к попсе. Наверное, группа "Лесоповал" - это ваш формат?
- Куда только не забредают от скуки командированные, - добродушно согласился Володя. Похоже, он не был настроен спорить. - Бывает, что и в филармонию на органный концерт заглядывают, - продолжал он. - Там, кстати, неплохой буфет, не чета этой забегаловке.
Инна пробурчала в ответ что-то не слишком вежливое: мол, пожрать можно и дома, для этого не обязательно по концертам шастать, и, обжигаясь, поспешно допила свой кофе. Затем наскоро простилась с навязчивым попутчиком и выкатилась на улицу. Надо было срочно уходить в отрыв. Вот-вот позвонит Ромка! Еще не хватало, чтобы этот странный и скользкий субъект подслушал ее телефонный разговор с любовником и, чего доброго, отпустил по этому поводу парочку хамоватых комментариев.
Ромка перезвонил только через полчаса. Инна сбивчиво пересказала ему недавний разговор с родственницей. Мол, портрет "Графини" оказался законной собственностью ее тетушки и одновременно Галкиной матери Изольды Гурко. У Изольды на руках дарственная на картину и атрибуция на нее, оформленные еще до войны. Сын же Полины Андреевны, очевидно, купил холст через третьи руки. И если принять во внимание все, что о нем пишут в Интернете, руки не очень чистые.
- Ну и что, купил ведь, не украл же, - не понял Ромка. - Покупать картины никому не возбраняется.