Она продолжала ворковать с мужем, но голос ее становился все глуше.
Максим уютно расположился в ней, чувствуя, что промокает насквозь.
Песня давно закончилась, но почему-то продолжала звучать в его голове.
Yet you may see the meaning of within,
It is being, it is being…
- Я перезвоню! - почти шепотом сказала в трубку хозяйка и добавила: - Ко мне тут пришли! Но все же ты можешь постигнуть смысл того, что внутри, Это бытие, это существование…
Она положила трубку и резко налегла грудью на подоконник.
Банан подумал, что не такое уж он и дерьмо, раз ей так нравится.
Это первое.
И второе - ему тоже начинало нравиться, хотя груди у нее оказались такие, как он предполагал: большие, мягкие, белые груди немолодой женщины. Внезапно он вспомнил, что в детстве они называли такие "дойками" - когда бегали подсматривать в замазанные, но все равно просвечивающие окна соседней бани.
- Еще, - неожиданно звонким голосом проговорила хозяйка, - еще!
Love is all and love is everyone,
It is knowing, it is knowing…
- прошелестело в голове у Банана.
Далеко над горизонтом в тучах появился просвет, и мелькнул узкий, отливающий блестящим металлом луч солнца. Любовь - это все и любовь - это все, Это знание, это знание…
Хозяйка прерывисто дышала, Банан чувствовал, что ей хорошо, и вдруг подумал, что навряд ли сможет попросить у нее денег.
Когда женщине так хорошо, это уже само по себе заменяет плату.
Дождь почти стих, солнце становилось все безжалостнее, странное вечернее солнце, вновь возникшее на небе после мимолетной июньской грозы.
And ignorance and hate mourn the dead
It is believing, it is believing…
- продолжало играть в голове у Банана.
Очередной куплет песни "Завтра не знает, что будет завтра". А невежество и ненависть оплакивают мертвых, Это вера, это вера…
- Ты чудо! - сказала хозяйка, поправляя задравшуюся юбку.
Максим улыбнулся.
- Я тебя не отпущу! - продолжала хозяйка.
Максим улыбнулся еще раз и полез за сигаретами.
Но вдруг передумал и сделал то, чего совсем не собирался делать: обнял ее и поцеловал в усталые от времени губы, будто почувствовав, что она вот-вот заплачет.
И вновь подумал, какое он все же дерьмо.
- Дай мне сигарету! - попросила хозяйка.
Банан прикурил две сигареты и протянул одну ей.
Песня в голове разматывалась к финалу.
But listen to the colour of your dreams,
It is not leaving, it is not leaving…
- Я тебя не отпущу, - повторила хозяйка и внезапно добавила: - Ты поедешь со мной!
Она не сказала куда, а Банан и не спрашивал.
Он просто ответил, что не может, потому что ему надо лететь к сестре, и он сделает это, как только найдет деньги.
Фраза про деньги вырвалась непроизвольно, однако это была не просьба, а констатация факта. Но прислушайся к цвету своих грез, Это не уход, это не уход…
- Ты съездишь к сестре, а потом я возьму тебя с собой! - потерявшим звонкость голосом сказала хозяйка. Докурила сигарету и спросила так, будто он был ее секретарем или референтом, в общем - доверенным лицом, но еще и официально работающим на нее и получающим за это зарплату: - Тебе когда надо ехать?
- Есть самолет ночью, - сказал Банан.
- У тебя паспорт с собой? - спросила хозяйка.
Максим кивнул.
- Я сейчас куплю тебе билеты туда и обратно, - привычно жестким тоном, будто отдавая команду очередному доберману, сказала хозяйка, - и отвезу тебя в аэропорт!
В голове у Банана зазвучал последний куплет.
Давно исчезнувший человек пел:
So play the game "Existence" to the end
Of the beginning, of the beginning…
На волне радио "Ретро" в это время уже передавали погоду.
"Завтра никогда не знает завтра…" - почему-то подумал Банан.
- Мы даже успеем заехать к тебе, ведь ты не полетишь в одних джинсах и майке? - сказала хозяйка. Так что играй в игру "Существование" до конца Начала, до конца Начала…
Она вела машину быстро, улицы были пусты - дождь разогнал всех.
Он понял, что поступил на службу.
Его захотели, его наняли, она его получила.
И даже выплатила аванс.
Время сворачивалось и готовилось к броску.
Когда он вернулся к машине, хозяйка разговаривала по мобильному с мужем.
Максиму нравился ее цинизм.
Хотя скорее не цинизм - прагматичность.
- Все, - сказала она в телефон, - больше не могу, мне пора… - И добавила: - Целую, зайка!
Они все для нее были зайки, кто беляк, кто - русак, а кто - экзотический цветной кролик…
Банан кинул сумку на заднее сиденье, Ирина включила зажигание, и они мгновенно сорвались с места.
Песня в голове давно умерла.
В открытые окна машины врывалась резкая последождевая свежесть.
От хозяйки пахло терпким, зрелым парфюмом, она уверенно вырулила на основную трассу и прибавила скорость.
Максим попытался представить, что они будут делать вместе целую неделю.
Понятно, что он будет любить ее столько, сколько она захочет, но ведь не круглые же сутки!
Наверное, они еще будут о чем-то разговаривать, но о чем?
Сегодня он увидел ее то ли пятый, то ли шестой раз в жизни.
Хотя зачем сейчас думать об этом, зачем вообще думать?
Завтра не знает, что будет завтра, все решится тогда, когда он вернется.
- Приехали, - сообщила хозяйка, тормозя практически на том же месте, где и в прошлый раз, когда отвозила в аэропорт Максима и добермана. - Я тебя не буду провожать, не маленький! - И вдруг добавила: - Береги себя!
Банан взял сумку с заднего сиденья, чмокнул хозяйку в накрашенные губы и зачем-то сказал:
- Я буду скучать!
- Я тоже! - ответила она.
На волне радио "Ретро", громко игравшего в машине, зазвучала очередная дебильная танцевальная музыка десятилетней давности.
- Иди! - сказала хозяйка.
Банан послушно подхватил сумку, забросил ее на плечо и пошел.
Мартышка
Рейс оказался неудобный, с двумя посадками, одна - в Кемерово, вторая - в Чите, если бы он летел беспосадочным, уже в обед был бы у сестры, но пришлось дважды выходить из самолета, дважды заходить обратно, тупо шляться что по одному аэропорту, что по другому, пить мутноватый растворимый кофе, хотя сколько раз он зарекался, что если и будет пить кофе, то лишь натуральный, либо эспрессо, либо сваренный в турке. В Чите он даже глотнул в буфете молдавского коньяка, закусив каким-то нелепым расстегаем, хотя и не без удовольствия высосал тоненький ломтик лимона, чтобы заглушить во рту металлический привкус долгого полета и привычной пассажирской усталости.
На самом подлете он вспомнил свою нынешнюю работодательницу, хотя какая же это работа - любить женщину?
Но ему за это заплатили и заплатят еще.
И потом - все же это лучше, чем контрабандно провозить нечто в собачьих ошейниках. Впрочем, сейчас ему было без разницы, кто и за что ему собирается платить.
По крайней мере, он и сам получил вчера удовольствие.
И вчера же без малейшего напряга отдал хозяйке свой загранпаспорт: понятно, что обещанную ей неделю они проведут не дома.
Было уже почти шесть вечера по местному времени, он спустился по трапу и принюхался.
Пахло странно, он не мог сообразить, что это такое, может, сопки, круто спускающиеся к аэропорту, может, не видимое отсюда море, то ли он забыл, то ли раньше не так остро чувствовал запахи, а сейчас вот чутье обострилось, и вдруг он вспомнил.
Так пахло, когда он выходил из отеля в Карфакане.
И в очередной раз встретил того носатого с жесткой черной щеточкой усов и красными глазами навыкате.
Запах беды - вот как это можно назвать.
Он отмахнулся от запаха, как от наваждения или случайной, дурной бабочки, и пошел к выходу с поля.
Минуя аэровокзал, к воротам, которые были на том же месте, что и много лет назад, когда он в последний раз улетал отсюда.
Тогда Банан просто посмотрел на них из окна автобуса, увозившего его к самолету. Рядом были мать с отцом, Мартышка стояла у ворот и махала рукой.
Он увидит ее через час, максимум полтора, до города не близко, и он еще не знает, на чем поедет.
На такси, на экспрессе или в маршрутке.
Что подвернется под руку, на том и поедет.
Первой подвернулась маршрутка.
По дороге за окном ненадолго появилось море, но после Аравийского оно показалось ему каким-то не то неухоженным, не то просто встопорщенным, совсем не таким, какое иногда снилось ему ночами.
Раньше.
Когда-то, когда оно ему действительно снилось.
Они въехали в город, и он с любопытством уставился в окно.
Застройка не очень изменилась, только сделалась пониже и погрязнее, к надписям на русском добавились вывески на английском и с иероглифами.
И было все так же влажно, а за окном виднелось очень низкое серое небо, как всегда в июне, когда почти каждый день идут дожди.
Они повернули на очередную улицу, и тут он увидел знакомый дом, стоявший вторым по ходу движения, четырехэтажный, с нелепыми колоннами и большим каменным крыльцом, он даже пересчитал ступени - все правильно, пять…
Значит, пора выходить.
В этом доме жил когда-то его одноклассник.
Банан попросил шофера притормозить, выскочил на пошкрябанный, чуть не заплесневелый асфальт и понял, что все же вернулся.
Хотя и не хотел этого, да и навряд ли должен был возвращаться.
Но - вернулся, теперь главное - вовремя смыться обратно!
И еще - как объяснить сестре, почему он приехал без звонка? Но сперва поднять сумку с асфальта, пройти от дома с крыльцом до перекрестка и повернуть налево.
Резко вверх, так резко, что с непривычки может закружиться голова.
Он дошел до поворота и вдруг решил остановиться и покурить, чтобы не дымить на ходу.
Густолистые деревья по обеим сторонам ведущей вверх улочки были совсем не похожи на те, какие он вроде бы помнил.
Это были другие деревья и другая улочка, он докурил, взял сумку и пошел размеренным шагом.
Он все еще не знает, что скажет сестре.
Может быть, ничего.
Просто: "Здравствуй, сестра!"
Вот оно: трехэтажное здание его бывшей школы за пустырем.
Вывески давно нет, хотя что-то висит на стене рядом с дверью.
Квадратик, плохо различимый отсюда, с тротуара.
Банан не стал подходить, ускорил шаги - ему надо пройти еще квартал, пересечь площадь, подняться по ступенькам, войти в подъезд и подняться на четвертый этаж.
Площадь оказалась на месте, небо здесь было совсем уже низким, ощущалась сырость нависших облаков.
Зато дом перекрасили, из темно-серого он превратился в розовый, весьма легкомысленный домик, так и ждешь, что он закачается на ветру.
Максим посмотрел вверх и безошибочно зацепился глазом за одно из окон.
Света в нем не было, но сумерки еще не сгустились, так что все окна казались темными.
Оставалось немного, а он до сих пор не знал, что скажет сестре.
И как она объяснит ему этот бред про халатик.
Как это там? Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг, И спроси ее, какого цвета я дарил ей халат, И она ответит: "Белый! а что тебе, брат?"
Хотя сейчас у нее навряд ли упругий зад, ей почти тридцать пять, у нее двенадцатилетняя дочь и, скорее всего, есть любовник.
Или приятель.
Была бы сестра помоложе, он бы сказал - бойфренд.
Он забыл, какие длинные в доме лестничные пролеты, и на третьем этаже начал задыхаться.
Но дух можно перевести у дверей в квартиру.
Дверь все такая же коричневая, а звонок - другой.
И звонил он тоже по-другому, противной затихающей трелью.
Послышались шаги, потом Банан услышал женский голос:
- Кто там?
- Это я, сестра! - ответил он.
За дверью ойкнули, раздался звук поворачиваемого в скважине ключа.
Он закрыл глаза и открыл их лишь тогда, когда Мартышка спросила странным прерывающимся голосом:
- Что с тобой, Максим?
Она была в джинсах и майке, коротко стриженная, а еще он увидел, что она покрасилась в блондинку.
- Крашеная! - сказал он и неожиданно для себя самого показал ей язык.
В этот момент она заплакала.
И снова заплакала, когда Банан с мокрыми после душа волосами уселся напротив нее за стол, а она, суетливо вытаскивала из холодильника всякую снедь и попутно рассказывала о дочери, которая сейчас в лагере, да о работе, на которой ничего хорошего, как водится, нет; наконец угомонилась и подняла рюмку.
- За встречу! - сказала она.
- За Палтуса! - предложил Максим.
Тут-то она и заплакала опять.
Но Максиму ее не было жалко.
Точнее, он не понимал, за что ее жалеть, а потому, влив в себя местную водку, громко и отчетливо произнес, пристально глядя на сестру:
И спроси ее, какого цвета я дарил ей халат,
И она ответит: "Белый! а что тебе, брат?"
- Что это? - спросила Мартышка.
- Не знаю, - ответил Банан. - Это ты мне должна объяснить!
Сестра задумалась.
- Помню, - сказала она. - Он мне действительно подарил халат, перед тем… - Она замолчала.
Максим продолжил:
- Перед тем как исчезнуть в сентябре?
- Да, - подтвердила сестра. - Халат, наверное, где-то валяется, в старых тряпках…
- Посмотри! - попросил брат.
Она вышла из комнаты.
Банан чувствовал себя полным идиотом. Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг…
Мартышка изменилась, у нее уже почти такая же грудь, как у Ирины.
Интересно, куда все-таки она его повезет?
Сестра вернулась, на ней был старый, пожелтевший от времени, короткий махровый халатик.
- Вот, - сказала она. - Это он…
- Он был белый? - спросил Банан.
- Он был абсолютно белый! - подтвердила Мартышка.
Банан пристально вгляделся в халат, но ничего особенного не увидел.
- Нет, - сказал он. - Не помню!
- Что не помнишь? - спросила сестра.
- Да бред, - ответил Максим, - но очень важный, про Палтуса… Он мне приснился…
- И поэтому ты прилетел… - грустно сказала сестра.
- Извини, - сказал Максим. - Но я бы и так прилетел…
- Давай вспоминать вместе! - сказала сестра и, помолчав, спросила: - Ты был пьян?
- Да, - ответил Банан. - Я пил виски… Много виски…
- У меня нет дома виски, - тихо сказала сестра. - Вот водка…
- Это не то… - пробурчал Банан.
Сестра встала и пошла к серванту. Открыла дверцу и стала там копаться. А потом вернулась к столу с узкой высокой четырехгранной бутылкой, внутри которой что-то виднелось.
- Может, подойдет?
Максим взял бутылку.
В желтоватой жидкости плавала маленькая змейка, а еще торчали какие-то корешки.
- Вроде бы вьетнамская, - сказала сестра. - Знакомый принес…
- Приятель! - по-доброму ухмыльнулся Банан.
Сестра покраснела.
- Капитан! - уважительно сказал Максим, помня, как высоко в этом городе котировались капитаны.
- Штурман! - поправила сестра и добавила: - Он меня моложе!
"Я тоже ее моложе!" - подумал Банан и налил себе рюмку желтоватого пойла.
Оно было крепкое и горьковатое, голова как-то странно почувствовала себя на плечах.
Банан налил вторую и залпом выпил.
Голова заскрипела и принялась проворачиваться, как пробка на бутылке.
- Не гони так! - испугалась сестра.
- Мне надо вспомнить! - вскричал Максим и вылил в себя третью.
Голова сорвалась с резьбы и вдруг взлетела.
Он увидел свое обезглавленное тело и сестру, бережно поддерживающую его на стуле. Из шеи хлестала еще не начавшая сворачиваться кровь. Только была она не красная, а желтая, под цвет вьетнамского пойла.
Он попытался крикнуть Мартышке, чтобы она поймала его, но не сумел. Во рту пересохло, хотелось глотнуть свежего воздуха.
Внезапно голова дернулась и подлетела к окну.
Оно было открыто, за ним мерцал огнями ночной город.
Он посмотрел вниз и увидел, как по улицам несутся потоки машин, слившиеся в две параллельные мерцающие линии.
А потом увидел центральную площадь с памятником каким-то давним революционерам.
Потом - другую площадь, с башней администрации и зданием морвокзала.
И уже начался порт.
Порт был внизу, башни кранов, пакгаузы, пустые причалы и причалы с пришвартованными судами.
Раздавались гудки, свистки, кто-то металлическим голосом орал что-то по громкой связи, но слов Банан не разбирал.
Море было рядом, маслянистая, тухло пахнущая вода бухты, спокойная и чернильно-темная.
И тут Максим заметил, что его ждут.
Он даже узнал место: дальний пакгауз, сохранившийся с тех времен, когда он лазил туда за бананами.
Банан всю жизнь любил бананы.
Даже сейчас он их иногда ест.
Рядом с пакгаузом высился кран, а возле крана стоял тот самый чувак в черной кожаной куртке.
И все так же бряцал золотыми цепями на мощной, сливающейся цветом с ночной тьмой шее.
Банан хорошо видел, как белеют в темноте его зубы.
Чувак ухмыльнулся и поднял руки, будто готовясь поймать кем-то брошенный мяч.
Мяч летел с неимоверной скоростью, но Адамастор легко подхватил голову Банана и поднес к своему лицу.
- Кретин! - сказал Адамастор.
Банан попытался что-то ответить, но не смог.
- Я тебе сейчас напомню! - сказал чувак и подкинул его голову вверх.
Банан увидел, как сквозь низкие гряды туч пробиваются редкие и такие же низкие звезды.
С моря задуло сильнее, в бухте начала подниматься волна.
Адамастор опять подхватил мяч и проорал прямо в широко раскрытые глаза Банана:
Да, я круче всех на свете, только в царство теней
Я ушел, а на планете не оставил детей!
Как вернешься ты домой, найди стеклянный предмет
И шикарную чиксу с крутым набором гамет.
Ну а если ты не веришь, что я Палтус, твой друг,
Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг,
И спроси ее, какого цвета я дарил ей халат,
И она ответит: "Белый! а что тебе, брат?"
После чего размахнулся и швырнул его голову обратно, та снова пролетела над портом, над обеими площадями, над улицами с потоками машин, влетела в широко распахнутое окно, чуть не задела люстру, висящую над центром стола, за которым сидела его сестра, все еще бережно поддерживая обезглавленное тело, вот только кровь из шеи перестала хлестать, просто отверстие, бутылочное горлышко, на которое надо навинтить пробку.
Голова навинтилась, и он открыл глаза.
- Спать! - сказал Банан.
Сестра улыбнулась, молча помогла ему встать из-за стола и добрести до комнаты.
Которая много-много лет назад была его комнатой.
А сейчас стала комнатой ее дочери.