И храм, выложенный из грубо отесанных камней, опустевший еще после Первой войны. Черный круг-проплешина, который называют Следом Молота, поскольку божественный молот некогда упал на землю и ранил ее. И обычай, дающий раз в год каждому право бросить вызов кому угодно: хоть бы вольному ярлу, хоть бы хевдингу, хоть бы самому владетелю Хратгоара, конунгу, в чьих жилах еще течет кровь древних людей.
Победитель получает все.
– Ты вызовешь его?
– Вызову.
– И победишь? – уточнила Меррон.
– Конечно.
На Хратгоаре не будет дворцов и сложных дворцовых ритуалов. Заговоров. Политической целесообразности… они ценят силу. И силе покорятся.
– Когда?
– Осенью. Следующей. Мне надо кое-чему научиться.
А ей – отдохнуть, чтобы больше не замерзала от собственных мыслей. Рука и сейчас холодная. Ледяная просто рука забралась под рубашку.
– А мне?
– Если захочешь. Провоцируешь?
– Греюсь.
Взгляд честный. Невинный даже. Безумная женщина.
– И родинки проверяю. У тебя раньше много родинок было. Вдруг исчезли? Как ты тогда без родинок?
Повод был серьезным.
– Женщина, если ты не остановишься…
– …ты опять сбежишь. – Меррон убрала руку и отодвинулась. – Извини.
Все-таки запомнила. И вышло-то донельзя глупо: Дар просто не хотел спровоцировать очередной приступ. Оправдаться? Он не умеет. Да и не ждет Меррон оправданий, отворачивается.
– Я что-то… мне просто показалось, что ты… то есть я слышу, что ты…
Она забралась под одеяло.
– Меррон… а это уже непорядочно.
Одеяло подождет. И лучше, если на полу.
– Сначала дразнить, потом прятаться…
У нее сердце колотится как ненормальное. И сама дрожит, будто и вправду вот-вот замерзнет.
– Я не прячусь!
– Ага…
На шее нервно пульсирует жилка. А от кожи пахнет все тем же земляничным вареньем.
– Не шевелись.
– Почему?
– Потому что я так сказал. Жена должна быть послушна мужу…
А Дару надо убедиться, что он не причинит боли. И вспомнить ее тело. Угловатое. Нервное. Откликающееся на прикосновения. Ямка под ключицей. И нежная маленькая грудь. Шрам, которого не было. Пушок на животе…
…спешить некуда.
Замечательно, что больше некуда спешить.
– …и я слышала, что на юге в моде круглые воротнички. – Леди Шарлотта обладала уникальным умением часами говорить об исключительно важных вещах. – Но, помилуйте, как это может быть красиво? Треугольный вырез и круглый воротничок?
Она была искренна в этом своем недоумении. И утомительна до невозможности.
– Квадратный и только квадратный, чтобы подчеркнуть изящество шеи…
Тисса вздохнула. Согласившись с необходимостью несколько обновить гардероб, она рассчитывала, что с нее снимут мерки и только.
– И все-таки взгляни на эти ткани… – Шарлотта, взяв дело в свои руки, не собиралась отпускать жертву так легко. – Бархат… или вот муар… атлас…
Красивые ткани. Темные. Не черные, но… почти.
– Какой-нибудь очень простой фасон, который при случае…
Нет, эта женщина вовсе не зла, скорее предусмотрительна и привычна к реалиям мира, которые она пытается донести до Тиссы и нашей светлости. Темное платье не будет лишним. Всегда кто-то умирает… завтра, послезавтра… когда-нибудь. Тем более что в Ласточкином гнезде почти готовы проводить его светлость в последний путь.
…хотя, конечно, венки из можжевельника и падуба следовало бы заказать заранее.
…и траурные ленты присмотреть, не говоря уже о том, чтобы выкрасить достаточно полотна для драпировки зала, а то потом будут говорить, что их светлость не уважают мужа.
…бальзамировщика хорошего опять же найти не так-то просто, а вряд ли в ближайшем времени удастся доставить тело в семейную усыпальницу Дохерти…
– Мы подумаем. – Я сдерживаюсь, потому что ссора, пусть бы и самая непродолжительная, ударит по натянутым нервам Тиссы. – Спасибо.
Шарлотта рада помочь настолько, насколько это вообще в ее силах. Ей жаль Тиссу. По-своему. А еще она считает ее полной дурой, которая не воспользовалась удобным случаем, чтобы избавиться от мужа. Нет, Шарлотта любит Седрика, ведь родила же ему двоих детей и подумывает над третьим – так оно верней: чем больше детей, тем надежней ее положение. Но вот возиться с тем, кто одной ногой в могиле и вряд ли вернется… увольте.
В конце концов, вдовой быть не так уж тягостно. А если вдовой при титуле и деньгах…
У нее хватает ума молчать, но не хватает такта скрывать мысли и оставлять советы при себе. И Тисса вновь белеет, прикусывает губу, стыдясь этой своей слабости.
– Она… она неплохая женщина.
Наверное, так.
Пухлая. Суетливая. Немного бестолковая. Она легко сочувствует и легко обижается, впрочем, так же легко забывает и о сочувствии, и об обидах. Так ведь проще.
Я собираю образцы тканей, якобы забытые Шарлоттой. Она все еще надеется на наше благоразумие, ведь каждому ясно, что приличное платье не сшить за день или два. Я не сомневаюсь, что в гардеробе леди Шарлотты отыщется с полдюжины платьев, которые будет уместно надеть на похороны.
– Урфин поправится. – Я присаживаюсь рядом и отбираю у Тиссы кусок темно-синего бархата, который безжалостно отправляю в камин. Камины, оказывается, крайне удобная вещь. – Он уже поправляется…
– Тогда почему мне нельзя к нему?
Не верит. Вернее, очень хочет верить и очень боится. И страх растет день ото дня, ведь все вокруг говорят обратное. Сложно идти против всех, но у Тиссы хватило смелости продержаться. Ей ведь советовали, ежедневно, назойливо, с дружеской снисходительностью…
Она рассказала мне об этом. Еще о темноте, что длилась и длилась. Гавине, который помогал, потому что сама Тисса не справилась бы, а она боялась подпускать к Урфину кого-то незнакомого. Долэг, требовавшей освободить Гавина, и о том, что эти двое впервые поссорились. И Гавин выговорил Долэг так, что она два дня рыдала.
А потом обвинила во всем Тиссу.
Про Шарлотту и остальных леди, решивших подготовиться к похоронам. Они действительно желали помочь Тиссе и оскорбились, когда она сорвалась на крик. А ей просто не хватило сил сдержаться.
Про молоко, которого вдруг не стало…
…и леди Нэндэг, что подыскала кормилицу и няню. А потом и вовсе взвалившую на себя все замковые хлопоты. Тисса не представляет, что бы делала без нее.
– Почему Урфин не хочет меня видеть? – Она подняла другой лоскут, иссиня-черный, гладкий.
Его я тоже отправила в камин.
– Потому что мужчина. Он не тебя не хочет видеть. Он не хочет, чтобы ты видела его слабым. Не слушай этих куриц… тебе пойдет зеленый, но не этот…
Траурная зелень с проблеском черноты сгорает быстро.
– Яркий. Изумрудный… и с золотом. Или серебром? Если под волосы, то лучше, чтобы серебро.
У нее в голове отнюдь не наряды. Она согласна на все – синий, зеленый, красный, серый… пожалуй, теперь я лучше, чем когда-либо прежде, понимаю Ллойда. Обладай я его способностями, удержалась бы от искушения их применить?
Сомнительно.
– Ты хозяйка дома. – Я точно знаю, что именно подействует на Тиссу. – И на балу ты должна выглядеть именно хозяйкой…
Это правда. Ласточкино гнездо – прекрасное хрупкое творение Безумного Шляпника, стоящее на каменной игле, но оно – не мой дом.
Замок другой. Он похож на Кайя, столь же тяжеловесен и надежен.
И ждет нашего возвращения.
– Я не уверена, – Тисса собирает образцы тканей, – что сейчас уместно устраивать бал.
– Уместно.
Нельзя показывать слабость даже союзникам.
А зеленое ей к лицу. И диадема с изумрудами – все-таки слухи о плачевном состоянии казны Дохерти были несколько преувеличены – выглядит почти короной.
Лицо Тисса держать умеет. Она мила. Приветлива. Улыбается. Идет по залу, останавливаясь лишь затем, чтобы переброситься парой ничего не значащих фраз с очередным гостем… гостей в Ласточкином гнезде множество. И Тиссе действительно знакомы все эти люди.
И ей хочется быть гостеприимной хозяйкой.
Но взгляд нет-нет да останавливается на возвышении, где под сине-белым знаменем стоят четыре кресла. И на окне, задернутом рябью дождя. Здесь дождь – хорошая примета, и за стеклом просвечивает радужный мост. Я скрещиваю пальцы за спиной, загадывая желание.
Не на сегодня: я знаю, что будет дальше.
Урфин гордый. И упрямый. Пусть каждый шаг дается ему тяжело, но он дойдет до постамента, а вот подниматься не станет.
Глава 18
НОВЫЙ СТАРЫЙ МИР
Замечательный день сегодня. То ли чай пойти выпить, то ли повеситься.
Из личного дневника одной леди
Весь день накануне отъезда шел дождь. Даже не дождь – зыбь, когда сам воздух становится водой. Сырость пробиралась в Ласточкино гнездо, и огонь в каминах разгорался, не желая уступать ни пяди пространства.
Мне было хорошо.
Пожалуй, я научилась ценить именно те минуты, которые были здесь и сейчас, оставляя заботы завтрашнему дню.
Комната. Колонны книжных шкафов, за стеклянными дверцами которых выстроились тома в кожаных переплетах, красных, синих, бурых. Толстый ковер, попираемый когтистыми лапами стола. Кресла у камина для меня и Тиссы.
Плетеная корзина, где дремлет Шанталь – дождь умеет петь колыбельные детям. И Йен, нахохлившийся, ревниво наблюдающий за всеми, кто приближается к колыбели.
Шанталь тоже его территория.
И Брайан, которому дозволяется трогать корзину. Впрочем, сегодня Брайана забрал отец, и Йен по этому поводу пребывает в печали. Ему неинтересны оловянные рыцари, отлитые с удивительным мастерством, – среди всего войска не сыщется двух одинаковых. И деревянный медведь, у которого двигаются ноги. И даже гнедая лошадка на полозьях, из-за которой вчера шла война… Он не хочет есть и в кровати оставаться не способен, но забирается ко мне в кресло и, свернувшись калачиком, все-таки засыпает.
…а ты не хочешь отдохнуть?