…не-а. Мне хорошо.
Просто сидеть, смотреть на огонь, на Тиссу: она улыбается собственным мыслям. На Йена. На Кайя и Урфина, которые склонились над столом, что-то обсуждают шепотом, хотя все равно ясно – спорят. Почти бодаются, лбом в лоб упершись.
Оба упрямы.
И что за беда, если Урфин все еще роняет листы, сам за ними тянется, натужно улыбаясь, показывая, что ему это вовсе несложно. А Кайя не мешает.
Сложно. Но нужно. Сидеть. Вставать. Ходить, пусть бы опираясь на трость. И вряд ли кто догадывается, насколько тяжело ему дается каждое обычное движение. Но Кайя обещал, что он поправится, и я верю мужу.
…я ему сказал, что если он полезет в седло, то я его выпорю.
…а он?
…а он ответил, что я права такого не имею. Он ныне старший в роду.
То есть самый благоразумный и ответственный? Действительно, лучшей кандидатуры на должность при всем желании не отыскать.
Нет, Урфин изменился, и сильно, но я помню его прежнего.
И оттого веселюсь.
…на самом деле так оно и есть. Урфин может отказаться принимать меня в род, и таким образом он и его дети наследуют майорат Дохерти.
…Кайя, ты всерьез думаешь, что он поступит подобным образом?
Не было бы лень вставать, отвесила б подзатыльник.
…ты веришь ему?
Верит. И боится этой веры. Он точно так же доверял Магнусу, а тот предал. И мысль о том, что он способен ошибиться еще раз, лишает Кайя душевного равновесия.
…не в этом дело. Я знаю, что ему предлагали. И знаю, от чего он отказался. И чем заплатил. Он заслуживает того, чтобы остаться хозяином здесь.
…ну и пусть остается.
…как только я верну себе право на имя, Урфин станет даже не вторым – третьим… или четвертым по праву наследования. Я собираюсь кое-что изменить в законодательстве.
Я даже догадываюсь, откуда этот ветер перемен дует.
…Урфин меня поддерживает…
Ничуть не сомневаюсь. У него тоже дочь, и вряд ли ему по вкусу пришлась мысль, что кто-то когда-то будет иметь право распоряжаться и его дочерью, и ее имуществом, точнее, включит Шанталь первым номером в списке этого самого имущества.
И я не желаю, чтобы Настасью передали в чье-то владение по договору.
…Кайя, а ты его спрашивал?
…да. Я пытался объяснить, насколько серьезные уступки он совершает. А он меня обозвал.
Интересно как?
…нехорошо. Он не понимает…
…или как раз таки понимает?
Как объяснить Кайя, что строгая иерархия существует лишь в его отдельно взятой голове и еще, быть может, на страницах Родовой книги, где четко прописано, кто и кем кому приходится. Но когда люди жили по ранжиру?
Кайя – протектор. Все его титулы и права мураной на лице написаны. И Йен когда-нибудь взвалит эту ношу. Я, пожалуй, рада, что моя дочь от нее избавлена, и не знаю, как переживу то, через что Йену придется пройти. Он же совсем маленький, за что ему так мучиться?
Сколько вообще у него осталось времени? Пара лет детства и… обязанности. Ограничения. Сила, которой слишком много, чтобы позволить себе беспечность. Клетка размером с протекторат. И зависимость от кого-то, с кем случай сведет.
Вечный страх потери и безумия, которое обернется большой кровью.
Он изначально рожден несвободным.
…все в какой-то мере несвободны. Будь у меня выбор, я бы попытался стать художником.
…у тебя бы вышло.
Возможно, когда-нибудь Кайя вновь начнет рисовать.
…ну… художники разными бывают. Представь, если бы и живописец получился никудышным? Остаток жизни я бы изготавливал вывески… или вот расписывал трактиры… еще публичные дома. В некоторых любят впечатление произвести, заказывают картины.
Предполагаю, какого содержания. И представив, как Кайя со своей обычной старательностью разрисовывает стены борделя голыми бабами, я хихикнула.
…ну там не только женщины… там обычно в процессе и…
…извини, бывать не доводилось. Поверю твоему опыту. В процессе, значит, в процессе.
А краснеет он по-прежнему легко.
Но дело не в публичных домах, а в том, что его дорога была предопределена изначально. Как будет и с Йеном, сколь бы выдающимися талантами он ни обладал. Художники? Стеклодувы? Музыканты?
Кто-то должен держать границы мира, а с остальным как-нибудь люди разберутся.
Хороший день перетекает в хороший вечер на двоих с запахом кофе, корицы и кардамона. На ладони Кайя кофейная чашка выглядит совсем уж игрушечной, даже на глоток не хватит. Но думает Кайя не про кофе.
– Осень? – Я знаю, что его беспокоит.
Завтрашний день.
Выезд. И дорога, которая по слякоти. Дожди, что начались слишком рано. Вернее, дожди начались как раз вовремя, а мы задержались в Ласточкином гнезде.
Бароны желали выступить как можно скорее, слали гонцов, напоминая о долге, обязанностях и тех проблемах, которые приносит с собой поздняя осень.
– Ну ты же не мог его бросить. – Мой кофе закончился, и я нагло забираю чашку мужа. Во-первых, он все равно не понимает прелести этого напитка, во-вторых, когда я еще попробую правильно сваренный кофе. Нет, по моей просьбе принесли бы, но… чужой вкуснее.
– Не мог.
– И не можешь ждать до весны. Так?
– Да.
Как не может оставить меня в теплом и безопасном замке. Когда-нибудь Кайя научится отпускать меня. Наверное.
– Тебя это тяготит? – уточняет он.
– Нет.
Мне даже спокойнее, когда он рядом. И не пугает меня этот поход. Дождь? Дорога? Война? Как-нибудь переживу. Если с Кайя, то определенно переживу.
Вот только поскорей бы все закончилось.
– Я постараюсь.
Кайя сдержит слово. Мы пойдем настолько быстро, насколько возможно. Я знаю, что там, за валом, многие ждут его возвращения. Затмение – знак свыше, а когда люди рисковали спорить с небесами?
Разве что пушки все еще заставляют нервничать.
– Сами по себе пушки – это лишь вещи. – Кайя, не дожидаясь приглашения, вытягивается на ковре. Ему нравится смотреть на меня снизу вверх, а мне приходится держать чашку аккуратно. Не хватало еще кофе на их светлость пролить. Нет, с ним-то ничего не случится, но кофе жалко. – Рядом с пушками будут люди. А с людьми я управлюсь.
К нему возвращаются силы, и бледно-лиловые ленты мураны с каждым днем становятся темнее.
– Их война меня кормит. – Кайя отбирает чашку.
– А если люди перестанут воевать?
– Тогда мы вымрем.
Кажется, это случится еще нескоро.
И я перебираю рыжие пряди, опять отделяя седину, к которой уже почти и привыкла. Кайя закрывает глаза. Ему не просто приятны мои прикосновения, ему они жизненно необходимы.
Я вижу больше, чем прежде.
– Я разговаривал с Ллойдом. Хаота больше нет, а в Ласточкином гнезде безопасно. С моими выкладками по общей ситуации он согласен…
…премудрые советы нужны не только Гарту. Кайя взрослый, но он слишком долго был один и слишком много ошибок совершил.
– …и когда погода позволит, отправит Настю в убежище.
Сердце екнуло и остановилось.
И зажав пряди между пальцами, я дернула.
– И ты молчал?
– Я же говорю!
А взгляд обиженный. Он мне приятное сделать хотел…
– И когда вы решили?
Подозреваю, еще тогда, у костра, который на троих.
– Следовало убедиться, что все получилось. – Он трется щекой о руку. А я… чего я злюсь? Оттого, что мне не дали пустой надежды? Такой, которая могла бы не исполниться? – Ллойду – отойти. Устроить где-то Биссота, пока не станет ясно, что с ним делать. Еще люди… темнота, затянувшаяся на несколько дней, – это стресс. А стресс почти всегда порождает агрессию.
– Прости.
– Ты красиво злишься. Синий. И лиловый еще.
Ну да, эмоции, разложенные на палитре цветов.
– Я думаю, к середине зимы она будет здесь.
Это не так и долго, но… где будем мы?
– Тоже здесь. – Кайя целует руку. – Мне понравилось, как ты рассказывала про тот праздник, который с елкой. Чтобы шарики стеклянные. И подарки.
Шарики, значит. И подарки. Я с бантиком.
– Согласен.
– И в каком месте бантик завязать?
Кайя думает недолго:
– Пусть сюрприз будет.
– Согласна.
Все-таки как-то он на меня смотрит… не так, как обычно.
– Это из-за платья, – признается Кайя и, протянув руку, трогает кружевной воротничок. – Оно меня нервирует.
Интересно, чем же?
– Ты большой и грозный. – Я изо всех сил стараюсь не смеяться. – Тебя не должно нервировать какое-то там платье…
Обыкновенное. Простенькое даже.
– Умг. – Пальцы соскальзывают с кружева, невзначай касаясь кожи.
Замирают.
Мне достаточно чуть отстраниться, и разговор перейдет на другую тему, отвлеченную и безопасную. Не будет упреков или обиды, Кайя отступит на месяц, или год, или вообще навсегда, единожды определив для себя границу.
Ну уж нет. Не позволю.
– Значит, дело в платье… – Я провожу по щеке, на которой разворачивается лиловая, бледная пока спираль.
– Исключительно.
– Тогда, пожалуй, мне надо наградить портного…
Его пальцы ласкают шею. И вряд ли они причастны к тому, что платье предательски съезжает, обнажая плечо… воротничок, державшийся на перламутровых пуговках, вдруг отстегивается.
– Это не я. – Кайя исключительно честен. – Он сам.
Верю.
Как не поверить-то… платья в принципе коварные создания. Главное, вовремя от них избавиться… и от его рубашки тоже.
Поднимаясь, Кайя задевает столик, и на пол летят крохотные чашки, блюдца, кофейник. Никогда не думала, что запах кофе может быть настолько ярким и будоражащим.
– Это от тебя пахнет. – Кайя осторожно обнюхивает мои волосы и руки, наклоняется. – И кардамон…
– А еще корица.
– Точно.
Я тоже чувствую этот вкус на губах. Своих? Кайя? Мы делимся друг с другом.
– Я начинаю понимать, что люди находят в кофе…
Он вытаскивает ленту из волос и неторопливо разбирает пряди. Щекочет шею. Нам некуда спешить. Время больше не имеет значения. Другое дело – его тепло, которое на двоих. И рука на спине. Лопнувшая подвязка и шелк чулка, который медленно соскальзывает с ноги.
Но в какой-то момент лицо Кайя каменеет. Он вдруг упирается руками в пол, выгибается, готовый не то отступить, не то напасть.
– Это я. – Прижимаю ладони к вискам. – Слышишь? Это же я.
– Ты.
– Я здесь. И больше никого к тебе не подпущу. Ясно?
Я говорю, касаясь губами губ, шепотом. Но Кайя понимает.
– Я…
– Ты видишь меня? Видишь, я знаю… – Окаменевшие мышцы расслабляются под моей рукой. – И не отпустишь, правда?
Ворчание. И горячая ладонь, которая ложится на шею.
Кайя способен ее сломать. И просто раздавить меня, но я не боюсь. Я точно знаю, что в любом своем обличье он не причинит вреда. Рука вздрагивает и опускается ниже, цепляя ворот нижней рубашки.
Не отпустит. Ни сейчас, ни потом. Никогда, наверное.
Что может быть лучше?
Утром у меня впервые получается проснуться раньше.
– Привет.
Он очарователен. Слипшиеся спросонья ресницы. И мурана переползла на левую сторону лица, отчего кажется, что Кайя отлежал щеку до синевы. Но мурана его мало заботит.
– Я вот подумала, что в походе мне будет очень не хватать этой кровати…
…она большая. И крепкая.
Да и вообще во всех отношениях замечательная кровать.
– Если хочешь, возьмем ее с собой.
Это не шутка, Кайя меньше всего настроен шутить. Он не жалеет о том, что было вчера, скорее по привычке волнуется о последствиях. И разглядывает мои ладони. Запястья. Плечи и предплечья. Изучает придирчиво живот и спину тоже.
– Лучше бы массаж сделал.
Ему надо убедиться, что он не сделал мне больно. А на слово не поверит.
– Тогда, боюсь, собраться мы не успеем. – Кайя проводит пальцем по позвоночнику. – Забудем взять что-нибудь важное… невосполнимое…
– Например, кровать.
– Кстати, я серьезно. Она не такая и тяжелая…
…пара сотен кило всего. Массив дуба. Бронзовые накладки. Матрац. Перины. Подушки. Пуховые одеяла. Постельное белье… пара-тройка горничных, которые будут им заниматься.
Заодно прихватим прикроватный столик для пущего удобства.
И остатки кофейного сервиза…
Ванну. Она немногим легче, если взять ту, которая чугунная.
…и свиту не забыть. Поваров. Куафера. Портного. Дюжину белошвеек. Массажистку… нет, с массажем Кайя сам неплохо справляется. Что еще осталось? Запас платьев. Шелковых чулок. Подвязок…
Шляпки. Перчатки. Горжетку.
Туфельки.
Веера.
Шкатулки с украшениями, вдруг да особо торжественный случай представится, а наша светлость без бриллиантов…
Кайя сначала фыркает, потом смеется, представив, видимо, обоз с особо ценным барахлом нашей светлости и утренний церемониал, когда все войско стоит, дожидаясь, когда же я соизволю определиться, какой из имеющихся нарядов более соответствует оказии и настроению.
Помнится, мне обещали амазонку с короткой курткой и четырьмя рядами золотых пуговиц.
– На четыре ряда я не согласен. – Массаж и вправду несколько затягивается, но я не возражаю.
– Почему?
– Долго расстегивать.
Существенный недостаток…
– Но платья тебе будут нужны. И драгоценности. Нам придется делать остановки. Задерживаться в некоторых городах…
…когда меня так гладят, я не способна думать о городах, остановках и драгоценностях.
Но я поняла: леди Дохерти не имеет права выглядеть недостойно.
– Все уже упаковали…
…но кровать придется оставить.
А ведь и вправду жаль.
Удобная.
Затмение Юго переждал в норе. Он слышал далекое эхо прилива, и хруст оболочки, которую пробивали гарпуны Хаота.
Близость Аномалии будоражила кровь Юго. Его тянуло выйти. Отозваться. Позволить забрать себя. Не будет больно. Хаот подарит ласковую негу забвения. К чему сомневаться? Бояться? Дрожать? Стремиться к недостижимому…
Юго воткнул в стопу шило.
Помогло.
Нет уж, хватит с него. Хаот обещает? Когда Хаот держал данное слово? Нежные напевы свирели – это ложь. Все ложь. А правда – рассыпающиеся башни Пустоши. Ветер, который никогда не пересекает незримую границу. Обессиливающие покровы песков. И комнатушка, лишенная окон. В ней – узкая кровать и ящик для вещей, которые называют личными.
Тренировки.
Вечная отупляющая усталость. Травы. Машины, которые растягивают суставы, не позволяя им терять детской гибкости. Боль, к которой Юго привык.
Переселение на границу внешнего круга. Зиккураты, теряющиеся в низком небе, цвет которого непостоянен. Бараки. Для людей. Для карто. Для иных созданий, которые некогда были людьми. Рабы и ученики. Первые знают, что однажды шагнут в сумрачную тишину коридоров нижних этажей и смирились с участью расходного материала. Вторые боятся достичь предела, ведь тогда они могут пополнить число первых. Иногда даже не достигнув.
Хаот любопытен.
И Юго оказывается в другой комнате, где тоже кровать, но ящика нет. И вещей нет. Но жарко. Что бы он ни делал, жарко. Ему дают воду, он пьет, неспособный напиться. И пробует использовать силу.
Тогда и срывается.
Мир тянет к себе, и Юго, позабыв о том, чего может достичь здесь – в Хаоте нет ученика, который бы не мечтал войти в состав Ковена, получив беспредельную власть и бессмертие, – бежит…
…и вот теперь вернуться? Да ни за что!
И когда зов стихает, Юго смеется. Он слышит темноту, там, за барьерами стен. Он знает, что привело ее в мир. И знает, по какой причине сорвалось Единение.
Это забавно!
Юго пускается в пляс, воет, хохочет, сыплет ругательствами, подхваченными во всех мирах, в которых ему доводилось существовать. А остановившись, падает на пол и дрожит.
Холодно. Снова. Наконец-то. Не снаружи – внутри, как это должно быть. Сердце замедляется, почти остановившись, что тоже правильно. Юго закрывает глаза. Во сне он видит пирамиды, которые плывут и расслаиваются, существуя сразу во многих измерениях. И внешняя, чуждая энергия, переполняет резервуары. На мгновение исчезают жгуты проводящих каналов, а сеть, подпирающая небо Хаота, раскаляется добела. И трещит.
Вспышка.
Снежинка на ладони. И ветер, прорвавшийся на Пустоши. Он рожден взрывом, беззвучным, но прокатившимся по Хаоту, отраженным зеркалами миров. И одна за другой лопаются струны, которые удерживают Аномалию на месте.
Мир-кораблик качается.
И волны из праха встают одна над другой, летят, спеша добраться до освобожденного пространства. Поземка чертит путь по улицам, ведет за собой ошалевшее небо. И грозовые разряды вязнут в разреженном воздухе… паника. Наверняка паника.
Плотный кокон, сплетенный магами Первого круга. И те, кто остался по-за чертой этого кокона. Люди. И уже не совсем люди. Совсем даже не они, но тоже гибнущие…
Пожалуй, это был хороший сон. И проснувшись, Юго улыбался темноте. Правда, эйфория прошла, а дыра в ступне осталась. Не то чтобы сильно мешала – Юго умел терпеть подобные мелкие неприятности, – скорее уж раздражала, напоминая о допущенной слабости.
На рассвете он выполз из укрытия.
Пахло паленым. В том, что пожары непременно будут, Юго не сомневался, как и в том, что нынешний его отчет окажется весьма интересен. Тьма всегда позволяла людям раскрыть себя с неожиданной стороны.
– И не стало ни неба, ни земли! – Кликуша взобрался на плаху.
Пожар начался на окраине. Но ветер погнал пламя к центру.
– …ни солнца, ни луны, ни звезд…
Выгорели дотла пять кварталов. Остальные пострадали в той или иной степени. О жертвах говорили шепотом, словно опасаясь разгневать того, от чьего имени вещал старик в драной хламиде.
– …и тогда явился тот, кто выпустил огонь, сказав: вот я есть. Я возьму себе жертву малую, дабы не брать большой…
Юго остановился послушать, не столько старика, сколько тех, кто стягивался к площади. В сером мареве лица людей казались ему одинаковыми.
– …ибо вы отвернулись от меня!
Голос сорвался на крик.
– …закрыли храм мой. Забыли имя мое.
На губах кликуши выступила пена. Он трясся, но чудом почти удерживался на ногах. И безумный облик его странным образом уживался с человеческими понятиями о святости.
– Я же прислал вам огонь, мор и глад!
Кто-то взвыл и забился в судорогах.
– …и внемлите вестникам, ибо имя мое – Война!
С обезьяньей ловкостью – куда подевалась немощь – старик спрыгнул с помоста. Юго не ошибся, предположив, что двери храма будут открыты, а первую жертву принесут на ступенях.
– Напоите мир кровью детей ваших. И тогда пребудет мне сил…
В тот миг, когда девушка с перерезанным горлом все же затихла – крови достало, чтобы омыть ступени храма, – выглянуло солнце. Что ж, у Кайя Дохерти появилась еще одна проблема.
Трудно быть богом.