Любовь.ru - Андреева Наталья Вячеславовна 23 стр.

- Я его уважал. В карты против отца... Павла Петровича. Он играл сильно. И умно очень. У него воля была. Сказал - сделал.

- Понятно. Что ж ты так нервничал, когда сюда пришел? Ты ж ни в чем не виноват?

Люба молчала уже давно. Пыталась понять, почему у Василия Георгиевича Сосновского такие разные дети. Слабый, безвольный Ан­тон, развязная Сашенька и Михаил, который, как оказалось, был человеком волевым и очень умным.

Антон снова стал неумело прикуривать. В железной крышке уже валялось несколько истерзанных им и до половины не выкуренных сигарет.

- Чего-то мне не по себе, - сказал он. - При матери не хотел вчера говорить. У нее ж культ. Великий отец, великий муж... Выходит, виноват, да? Надо было остаться? "Скорую" бы вызвал, откачали. Сейчас бы в больнице дежурил у его койки, радовал хорошими новостями: в институ­те все хорошо, курить бросил, играть тоже. Хожу на симфонические концерты с мамой, езжу к ба­бушке на дачу, слушаю про знаменитых предков. Живу. Женюсь, на ком укажут. Все довольны. Думаете, так должно быть? А может, надо было еще в детстве меня спросить, чего я хочу? Может, я бы это понял?

- Что ж, - Стае поднялся. - Осталось толь­ко оформить твои показания официально. При­ходи в управление. Придешь?

- Против Стрельцова? Почему нет? - Антон пожал плечами.

- А я так думаю, что без его влияния ты играть не будешь. Он просто давил на тебя, пы­тался доказать, что таким способом ты будешь самостоятельным и свободным.

- А маме ничего не скажете?

- Это уж ты сам выкручивайся. Мне еще на­до выяснить, кто все-таки воткнул твоему брату нож в спину и кто стрелял в Олега Петрова. Сам Стрельцов или те марионетки, которых он за ни­точки дергал.

- Идти могу, да? - Антон Сосновский под­нялся со старого кресла.

- До свидания.

Когда он ушел, Люба принялась брезгливо вы­тряхивать на газетку содержимое крышки. Вытрях­нула, завернула и пошла почему-то выбрасывать не в ведро, а на лестничную клетку, в мусоропровод.

Вернувшись, сказала Стасу:

- Я помню этот "Мерседес". Проезжал мимо,. когда мы на шоссе стояли. Очень тихо проезжал, я еще удивилась. Но лица водителя в сумерках не разглядела.

- Это ты кроме меня никому не говори. Бу­дешь у нас главным свидетелем.

- Стае, но это же нечестно!

- Поедешь со мной. Выходной отменяет­ся, - жестко сказал он. - С этим делом надо покончить как можно быстрее. Посиди пока ти­хонько, я позвоню...

2

Семен Мухин после ночи, проведенной в каме­ре предварительного заключения, уже не выгля­дел ни самоуверенным, ни молчаливым. У него началась настоящая истерика.

- Я уже говорил, что не знаю, ну не знаю, откуда взялся у меня дома этот пистолет! Ну не знаю я! Уже спрашивали! Не знаю! - надрывал­ся он.

- Значит, так и не вспомнил про пистолет? - спросил Стае. - Люба, садись.

Он зашуршал бумагами, достал из папки один листок:

- На пистолете твои отпечатки пальцев. Стрелял из него?

- Откуда?

- Из пистолета. Тебе предъявляли вчера при обыске найденный пистолет?

- Стрелял. Ну, стрелял. В лесу по воробьям. С Павлом Петровичем Стрельцовым как-то раз­влекались. Ну не знаю я! Не знаю!

- И про наркотики не знаешь?

- Какие наркотики? - снова заскулил Му­хин. - Кому от этого плохо? Она ж сама просила! Отвязная девчонка. Павел Петрович сказал: "По­моги девочке найти правильный путь в жизни. Дай то, что она хочет". Она наркотиков хотела. Кайфовать хотела. Отрываться. Достали ее все, понятно? Достали.

- Давно ты знаешь Стрельцова?

- Все равно вы меня теперь не отпустите, - тоскливо сказал Мухин. - А я, между прочим, сирота.

- Ну да. Жизнью обиженный. Что ж ты, си­рота, пошел по такому скользкому пути? Думал, что благодетель прикроет?

- Павел Петрович мне родственник. Даль­ний.

- Что ты говоришь!

- Его первая жена, ну, та, что покойная, и моя мать, тоже покойная - двоюродные сестры. Мы в поселке жили, рядом с заповедником. В до­ме отдыха. Мать горничной работала, а я при ней. Нагулянный. Гости конфет давали, баловали. Па­вел Петрович, когда я был маленьким, отдыхал только там, в заповеднике.

- Что ж так? На природу тянуло?

- Пострелять очень любит. Он охотник. Правда, последнее время не балуется. Только в лесу, по воробьям.

- Но стреляет здорово?

- А то!

- И ты тоже?

- Ну не знаю я! Ничего не знаю. Руки у меня дрожат. Не люблю я зверушек убивать. Котят в детстве не топил, когда мать посылала. Любила она меня. - Он даже всплакнул. Потом заскулил снова:- Я сирота. Как мать умерла - приехал сюда, к двоюродной тетке. А та померла. Стрель­цов взял к себе на фирму. Шофером. Пригрел по-родственному.

- Знал, что пригодишься. И в карты научил играть.

- Ему только у начинающих выигрывать, вроде меня, - усмехнулся Мухин. -Обули его, проиграл много. Похоже, на профессионала на­рвался. А на фирме дела и без того плохи. Я-то знаю. Сотрудникам зарплату по нескольку меся­цев не платили. Скоро вообще все бы закрылось. Банкротство. Если бы не наследство...

- Какое наследство?

- Как какое? А сын? Вот у кого дела шли! Павел Петрович зубами скрипел. Его сын сказал, что будет выплачивать пенсию по старости, но не больше. Ему, но не его молодой жене, которой нужно работать. Полина-то быстро поняла, как здорово промахнулась. Выходила за богатство, а оказалось, что кроме стен - ничего. Но ей глав­ное было в дом попасть, чтобы у Михаила Павло­вича быть все время на глазах.

- Как ты его уважительно: Михаил Павло­вич.

- А кто в доме был хозяин? Кто за все пла­тил? Кто занимался финансами и бухгалтерией на фирме у хозяина? Причем не за деньги, как у других, а даром. А потом Михаил Павлович при­ехал как-то и сказал: "Все, отец, закрывай эту лавочку. Перевожу тебя на пожизненный пенси­он. Но на то, что я буду платить твои карточные долги, не рассчитывай. Сам выкручивайся". Я си­дел в приемной, ждал распоряжений и слышал, как сын папашу отчитывал. Причем терпения у Михаила Павловича было вагон. Не первый год терпел. И девку эту. Полину.

- Какие у нее были отношения со Стрель-цовым-младшим? Правда, что они все время ругались? Павел Петрович говорит, что из-за наследства.

- Какого наследства? - Мухин хмыкнул. - Ну да. Если бы она сумела окрутить Михаила Павловича, то хозяину достался бы кукиш. И даже без масла. Машина, на которой он ездил, и та была Михаила Павловича. Все было наоборот: отец бедный, сын богатый.

- А если бы он еще узнал, что Стрельцов ему не отец! Да, Павлу Петровичу надо было суетить­ся. Вдруг какая-нибудь из Линевых добилась бы своего. Выскочила бы замуж за Михаила. Ну а все-таки, как насчет пистолета? Стрелял ты в Петрова?

- В кого?

Стае подошел к Любе, положил руку ей на плечо:

- Смотри внимательно, Мухин. Эта женщина сидела в машине, когда выстрелом из "Мерседе­са" черного цвета убили ее мужа, Олега Анато­льевича Петрова. Она видела, кто это сделал.

- Хоть раз в жизни повезло! - облегченно вздохнул Мухин и вытер рукой потное лицо. - Чего ж вы меня тогда терзаете насчет пистолета? Не убивал я никого! Вот она скажет, что не уби­вал!

- А почему твои пальцы на нем? Ты послед­ний стрелял в лесу?

- Ну я.

- А потом что было?

- Павел Петрович послал меня в машину, за пивом.

- А пистолет?

- На пень положил. Больше не брал.

- Понятно. Хорошо поразвлекались. От­печатки твои он срисовал, доверенность на ма­шину, из которой убили Петрова, имеешь, плюс наркотики! Алиби-то у тебя тоже наверняка нет. Стрельцов небось велел в эту ночь особняк стеречь. Кто из вас двоих уехал ночью в "мерседе­се", непонятно. А?

- А она? - Мухин посмотрел на Любу. -- Са­ми же сказали, что видела.

- Стае, он не убивал, - вдруг сказала Лю­ба. - В машине был другой человек.

- Вот! Вы слышали, слышали? Ну зачем мне, зачем?

- А если бы он тебе денег предложил, смог бы человека убить?

- Каких денег? Не было у него никаких де­нег!

- Ладно, оставим пока за тобой только хра­нение и распространение наркотиков. Но если Стрельцов не признается, плохо тебе придется, Мухин.

- А мне всю жизнь плохо.

- Сашеньке-то Сосновской небось врал, а? Не,сказал, что машина не твоя и что ты простым водилой работаешь?

- Ну, не сказал, не сказал, чего пристали? Так хозяин сам не велел. Скажи, говорит, что ты крутой. Сын богатых родителей. И денег он давал на наркоту.

- А что ж ты, милый, сам не потреблял?

- Я это. Того. Брезгую. Крови боюсь. Они ж иголку прямо в вену втыкают! Я даже от теле­визора отворачиваюсь, когда это вижу. Жуть, а? Меня в этих притонах выворачивало всего. Но хозяин велел. Куда я денусь? Сирота.

- А почему тебя не было в доме, когда Миха­ила Стрельцова убили?

- С чего бы это меня туда пригласили? На день рождения?

- Так ты не жил с ними, что ли?

- Нет, конечно. Комнату снимал. Скажете тоже, жил! Mm двоим на двух этажах тесно было. А я так: принеси-подай. Они ж господа.

- Значит, ты в тот день, когда убили Михаи­ла Стрельцова, был у себя дома?

- Был, ну был. Та же Сашка скажет. Зачем мне врать? Ну зачем? Наркоту признаю, раз нашли при мне. Но это ж не убийство. Много не дадут.

- Ошибаешься. Семь лет схлопочешь.

- Сколько?

- Семь лет, - повторил Стае. - Надо было Уголовный кодекс прочитать, перед тем как за сомнительные хозяйские поручения браться. Сирота.

- Это не я! Стрельцов это, Павел Петрович!

Он заставил!

- Вот и напиши, как заставил. Все подробно и основательно. Как у тебя с грамотой?

- Как у всех нормальных людей.

- Пиши, Мухин, пиши. А мы пока Стрельцо­вым-старшим займемся.

3

На самом деле, оставив Мухина в кабинете за письменным столом и выведя Любу в коридор, веселым Стае не выглядел.

- Хитрый он, Стрельцов Павел Петрович, ох, и хитрый! Что мы ему предъявим? Его слово против мухинского. Кому поверят? Один остался в особняке, другой уехал на "мерседесе" следить за Олегом Петровым. Отпечатки на пистолете мухинские, Стрельцов от оружия открестится. Остается убийство Михаила. Но каков Павел Петрович, а?

- Я знаю, чего он от меня хотел, - неожи­данно сказала Люба. - Почему писал эти нудные послания, зачем вообще первый раз пришел ко мне на прием. Поехали к нему.

- С ума сошла?

- Поехали. Он боится. Давно уже сидит и боится.

- Ладно, только ребят с собой возьму. Вдруг он палить начнет?

- Скорее плакать, - усмехнулась Люба. - Ему же надо держаться той роли, которую он сам себе придумал. Роли несчастного, всеми обману­того человека.

- Слушай, а почему ты сказала, что в "Мер­седесе" не Мухин был? Ты же никого не разгля­дела?

- Считай, что почувствовала. Не надо тро­гать этого мальчика, Стае. Он виноват только в том, что очень слабый. Если иголку в вену во­ткнуть боится, человека вряд ли убьет. И вот что, Стае, если не хватит улик, я скажу, что это был Стрельцов.

- Ну-ну. - Он посмотрел на Любу очень вни­мательно. - А ты здорово меняешься, подруга!

- Это плохо или хорошо?

- Нормально.

- Значит, вот оно как, - Стрельцов соединил взглядом ее и Стаса. - В милиции, значит, вы ра­ботаете. Не ошибся я. Вы работаете на милицию.

- Да уж, точно все рассчитали. Присесть можно? - Люба стояла посреди той самой гостиной, в которой сидели Павел Петрович, Михаил Стрельцов и Полина в день ее рождения. Сюда давно уже никто не заходил, даже пыль с рос­кошной мебели не вытирали.

Но Люба хотела поговорить с хозяином имен­но в этой гостиной.

- Что ж, обыск делать будете? - Павел Петрович нисколько не волновался. Был он по-домашнему, в теплом халате, в тапочках. Только почему-то когда поднимался сюда, на второй этаж, по-старчески шаркал ногами. "А как же бег по утрам, как же бассейн", - подумала Люба.

И сказала:

- А что у вас искать? Перчатки-то нитяные давно сожгли.

Так и не дождавшись ответа, она села на ди­ван, Стае в кресло. Стрельцов подумал и тоже присел. Потом спросил:

- Ваша фамилия Петрова?

- Да. Любовь Александровна.

- Когда я первый раз пришел к вам на при­ем, даже не подумал, что может возникнуть такое глупое совпадение. Ну надо же? А? Все рушится из-за каких-то мелких совпадений. Вы бы так в это дело не вцепились, если бы не были его женой. Не понимаю я этого. Просто-напросто абсурд.

- Я тоже не понимаю. Ведь вы пришли ко мне на прием подстраховаться. Все спланировали давно и очень тщательно. Как только узнали, что Михаил не ваш сын, вам сразу же стало легче. Все-таки сына убить рука не поднималась. А "чу­жое семя", как вы говорили, "под корень". Тем более что вы и в самом деле считали, что семя это дурное. Только за человека, помешавшегося от горя, вам сойти не удастся, Павел Петрович. Вы ведь сами были заседателем в суде и знаете, что производит впечатление на судей. Измена жены, ревность, убийство в состоянии аффекта. Как вас, обманутого мужа, не пожалеть? Сердце ще­мит, как вы все это красиво описываете. Только убили-то вы Михаила из-за денег. Из-за обычной жадности.

- Нет. Ошибаетесь! Умом я тронулся, когда узнал, что Мишка не мой родной сын. Тронулся умом от горя. Я к вам пришел утешения искать. А вы вон, значит, как!

- Вы пришли, чтобы было как можно больше свидетелей. Чтобы я, совершенно посторонний человек, тоже знала, что ваш покойный сын и молодая жена жили как кошка с собакой. И что из-за этого у вас стресс. На нервной почве. Когда вас спрашивали в милиции об отношениях жены и сына, вы небось сказали: "Ругались, все об этом знают. Спросите у моего психотерапевта, она подтвердит, я очень нервничал и даже лечился". На самом деле вы продумали все до мелочей. Си­туация-то стандартная: богатый мужчина в воз­расте женится на молодой, красивой девушке,. и всем понятно, что она выходит за него замуж из-за денег. Понятно, что она хочет во чтобы то ни стало эти деньги получить. Наследство. По­нятно, что пасынок ей мешает. Вы кинули при­манку - объявление в Интернете, нашли моло­дую дурочку. Да тут еще очередное счастливое совпадение: она оказалась знакомой вашего сы­на. Целая куча мотивов. Кто поверит, что не она убила? Поэтому-то вы за Полину и держались. Она была кандидаткой в убийцы еще до вашей свадьбы. В сущности, вам было все равно, что это будет за девушка, лишь бы молодая, неопытная и наивная. А внешность и имя выбрали потому, что хотели себе внушить, будто мстите за измену первой жене, Полине. Вам так было легче. Навер­ное, одно время вы рассчитывали, что Полина-вторая и в самом деле его убьет. Так? Уж очень необычная сложилась ситуация. Но ничего не происходило. И тут такой удобный случай: ссо­ра на дне рождения молодой жены, в кадке нож, рядом нитяные перчатки. Ругались они очень громко, а вы подслушивали. Потом Михаил вы­шел покурить и успокоиться, вы надели перчат­ки, подкрались со спины и ударили его ножом. Но тут внезапно появился первый гость: отец моло­дой жены. Он видел, как вы поспешно скрылись в соседней комнате. Но Михаил Стрельцов был его кредитором. Долги-то автоматически переходили к вам, их никуда не спишешь. Вот Олег и про­молчал. А потом и деньги решил содрать с вас за молчание. Был он человеком подлым и жадным, и не будь Полина его дочерью, не стал бы му­читься совестью и остался бы жив. Хотя должен был умереть. Только не от пули, а под колесами машины. Но вы Ромео опередили. Только я никак не пойму, почему вы убийцу не наняли? Почему стреляли сами?

- Любовь Александровна, вы психолог, а та­кую вещь не понимаете, - вмешался Стае. - Он же охотник - наш Павел Петрович. Целый день выслеживал дичь, а потом выстрелил. Азарт. Не Мухину же такое доверить. Что, Павел Пе­трович, Олег Петров угрожал, что в милицию пойдет.

- Жадные все. Войти бы ему минутой позже. Я не слышал, как подъехала машина... Но я все равно буду стоять на том, что убил из ревности. Любил я ее. А выходит, что у Васьки трое детей, а у меня ни одного. И кому все это?

Он посмотрел в окно, на садик, потом обвел глазами мебель в гостиной и повторил с то­ской:

- Кому? Думаете, я внуков не хочу? Хочу. Вы вот все говорите: расчетливый, жадный. А я понимаю, что в гроб с собой все это не сложишь. Но своих хочу, понимаете вы, своих? Не Вась-кино семя. А эта сучка молодая опять же под Мишку норовила. Я же с ней мог поделиться. Ну сколько бы ей дали? Сколько? Адвокатов бы хороших наняли, скостили бы сколько мог­ли. Убийство в состоянии аффекта, до трех лет. Молодая, красивая, судьи бы ее пожалели, и тех не дали. Мотив опять же подходящий для смягчения приговора: Мишка с ее матерью пу­тался. Посидела бы немного и вышла еще со­всем молодой. Я ведь к ней привязался. Мы ведь вроде и не совсем чужие: я ее родителям жизнь поломал. - Павел Петрович жалко усмехнул­ся. - Из-за меня без отца росла. Может, по­этому и выросла такая сучка, - с неожиданной злостью сказал он.

- Но ведь вы вырастили Михаила, - как можно мягче сказала Люба. - Он всегда считал вас родным отцом. И был он очень хорошим че­ловеком...

- Нет! - закричал Павел Петрович. - Нет! Он - Васькин сын! Не мог Мишка быть хоро­шим, понятно вам?! Не мог. Дочка - наркоманка и сынок- слюнтяй, - вот они, Васькины дети. И Мишка. Не человек - зверь. Хищник.

- Но он же вам помогал. И в делах, и день­гами.

- Я все признаю, - хрипло сказал Па­вел Петрович. - Слышите? Признаю. Что хо­тел - сделал. Легче не стало. А что срок хотел себе скостить, больным головой прикинуться, так это оттого что и себе не мог признаться в том, что из-за денег Мишку убил... Кончена жизнь. Ведите. - Не выдержал и спросил: - Что ж, все это Полинке теперь достанется? Дом, машины, деньги?

- Она ваша жена по закону. Можете, навер­ное, оформить развод.

- Но имущество делить придется?

- Конечно.

- Значит, я ей на руку сыграл. Облагодетель­ствовал. Значит, все вернулось. Сначала я отнял, потом я же и дал. Что ж, значит, где-то там, - он глянул вверх, - есть Высший суд. Значит, все по справедливости. Ведите.

4

Свидетельницей на бракосочетании лучшей подруги Людмилы Самсоновой Любе уже при­ходилось бывать. Каждый раз, покупая пышный свадебный букет, она со вздохом произносила про себя: "Дай Бог, чтоб последний!"

На этот раз розы они выбирали вместе со Стасом. Сегодня утром она впервые увидела его не в свитере и джинсах и в куртке, а в очень при­личном черном костюме, в белой рубашке, при галстуке и даже с запонками в манжетах. Еще когда Стае за ней заехал, приглядывалась очень внимательно. Он не выдержал, буркнул:

- Ну, что ты смотришь? Я в нем женился, в этом костюме.

- Ничего, просто тебе идет костюм.

- Ты скажешь тоже!

- А ты, оказывается, очень интересный мужчина, - задумчиво сказала Люба, и он начал громко смеяться:

- С ума сойти! Сначала вступить с мужчиной в любовную связь, потом завязать с ним прочные дружеские отношения и потом только заметить, что он, оказывается, очень интересный! Просто с ума сойти! Нет, Люба, ты удивительная жен­щина!

- Хватит смеяться, мы опоздаем.

- Ничего. У Сергея Иванова есть еще шанс передумать.

- Не у него, а у Апельсинчика. Подумаешь, сокровище!

- Да? А я вот уверен, что штамп в паспорте и вообще весь этот официоз придумали именно женщины. Нам, мужчинам, и так хорошо.