И тем не менее, эти слова возвращались к нему, повторяясь неумолимо и многократно. "Kyrie eleison, Christe eleisonm, Kyrie eleison" - "Господи, помилуй, Христос, будь милостив, Господи, помилуй". Аве Мария… Сколько же времени прошло с тех пор, как он в последний раз произнес "Аве Мария"? И тем не менее, слова молитвы с готовностью всплывали в памяти: "Ave Maria, gratia plena" - "Радуйся, Мария, благодати полная".
Не тронулся ли он умом? Не закончит ли дни в психушке? Хельзингер слышал о некоторых из собратьев-ученых, которые свихнулись. Ну, начать с того, что многие из них изначально были безумны.
Джордж не замечал приятности свежих белоснежных простыней; его терзал мир смуты и неразберихи, к которому французские адвокаты и бронирование места в спальном вагоне не имели никакого отношения. Ему вспомнилась та, первая, встреча с адвокатом в Англии - больше похожая на какой-то странный сон.
- Вы можете поехать? - спросил его Уинторп. - У вас нет проблем с выездом из страны?
Джордж удивленно посмотрел на старика.
- Проблема есть, поскольку у меня нет денег. И даже если бы они были - то количество, которое нам разрешается вывозить из страны, совершенно неадекватно для чего-либо, кроме нескольких дней в Остенде.
- Ну, все не так скверно. Многие умудряются уезжать на две недели или даже больше, имея эту ограниченную сумму… Впрочем, денежная проблема не должна вас волновать. Все расходы будут оплачены, а по ту сторону Ла-Манша сделают дальнейшие приготовления для вашего путешествия к месту, назначения.
Покойная Беатриче Маласпина… Кто эта таинственная женщина, затребовавшая его аж из своей могилы и теперь влекущая через всю Европу неизвестно куда? Адвокат в Англии не имел полномочий раскрывать подробностей; парижский адвокат, по его собственным словам, тоже действовал в точном соответствии с инструкцией. Если он и знал что-то, в чем Джордж сомневался, то не был намерен разглашать эти сведения.
Утром он будет в Ницце. Ницца! Рай для художников, писателей и аристократов. Мир, бесконечно далекий от его лаборатории, от убогой квартирки в Кембридже, от залитой дождем Англии.
Перед мысленным взором развернулась карта Франции. Железнодорожная линия тянется вниз, через долину Луары, вдоль этой крупной реки, через сердце Франции и далее - в беспутную Ниццу. Беспутную и одновременно элегантную - такой, по крайней мере, она была до войны. Хельзингер провел там две недели в душные, жаркие дни 1938 года в гостях у коллеги, который в отличие от большинства ученых был человеком богатым и родовитым.
Его хозяин, припоминал Джордж, впоследствии сделал карьеру во время войны, став советником Черчилля, снискав почет и высокое положение.
И уж конечно - здоровое пищеварение, чистую совесть и способность спать по ночам. А все разрушения и прочие несчастья, какие он навлек на собратьев, стали делами давно минувших дней, вопросом докладных записок, комитетов и обезличенных аргументированных решений.
"Мне следовало бы стать зоологом, - подумал Хельзингер. - Или ботаником. Какой вред причинили ботаники?" Мог ли он, худой, долговязый мальчишка, помешанный на математике, предполагать, что его страсть когда-нибудь приведет к такому отчаянию? Еще первый учитель предостерегал: "Числа возьмут над тобой верх, Джордж; ты не сможешь от них избавиться. Они станут хозяевами, а не ты".
Пророческие слова, пусть даже произнесенные ради того, чтобы сбить спесь с одаренного юнца.
Убаюканный ровным ритмом движущегося поезда, физик уснул вопреки собственному желанию, сломленный усталостью, и в кои-то веки его сон не был испоганен фантомами из прошлого. Ученый спал крепко и без сновидений, а проснувшись, обнаружил, что солнце пробивается сквозь шторы и проводник стучится в дверь, чтобы сообщить: скоро будет Ницца, а в вагоне-ресторане подается легкий завтрак.
- Возьмите с собой паспорт, месье. Скоро граница.
Есть что-то специфическое в границах, подумала Марджори, шагая по качающимся коридорам к вагону-ресторану на завтрак. Красно-белые столбы, и нейтральная полоса, и таможенники, и сознание, что ты переезжаешь из одной страны в совершенно другую.
Вагон-ресторан был на удивление полон; кто бы мог подумать, что так много людей путешествует в Италию в это время года? Официант устремился к ней, пожимая плечами, словно оправдываясь. Не соблаговолит ли мадам сесть вот сюда, если джентльмен не возражает… ваш соотечественник, англичанин…
Свифт посмотрела на предложенный ей столик, где, уставившись в окно, сидел высокий лысеющий мужчина в круглых очках. Официант вежливо кашлянул, и англичанин, повернув голову, взглянул на Марджори темными умными глазами.
Джордж увидел нервное костлявое лицо женщины, в которой везде, в любой точке мира, признал бы англичанку, привстал и слегка поклонился.
- Конечно, прошу вас, - произнес физик со своей обычной учтивостью, хотя предпочел бы оставить этот стол полностью за собой, а не делить его с попутчицей, которая, пожалуй, будет чувствовать себя обязанной вести разговор. Впрочем, было нечто странное в том, как англичане после войны вернулись к старым повадкам - сдержанности, скрытности и подозрительности. Разговоры с незнакомцами на автобусных остановках и в поездах, приглашения на чашку чаю от соседей, с которыми вы прежде не перемолвились и словом, совершенно неанглийское чувство братства - все это после войны вновь начисто исчезло, тогда как очереди и привычка не выбрасывать старые веревочки и конверты остались. Это было очень странно.
Англичанка жадно поедала глазами корзинку с круассанами и бриошами.
- Пожалуйста, прошу вас. - Он передал Марджори корзинку; она взяла круассан и, расслабившись, стала наблюдать, как официант наливает ей кофе.
Интересно, как долго ему предстоит пробыть в Италии? Адвокат выразился довольно туманно:
- Доктор Хельзингер, должен признать, что я плохо осведомлен об итальянских процессуальных нормах. Это может занять несколько дней, а может и больше. Существуют и другие заинтересованные стороны, которые должны прибыть на "Виллу Данте"; среди них один американец, и, конечно же, я не имею представления о его планах и времени приезда. Поскольку покойная миссис Маласпина особо указала, что все бенефициарии по ее завещанию должны быть сведены вместе на "Вилле Данте", мы обязаны соблюсти оговоренные ею условия.
- Значит, существуют и другие люди, которые должны прибыть в Италию из Англии?
Лицо адвоката приняло непроницаемое выражение.
- Думаю, могу ответить "да", но, конечно, ни при каких обстоятельствах не имею права разглашать подробности о лицах, также упомянутых в завещании. Это было бы в высшей степени неуместно.
- Да-да, разумеется, совершенно неуместно, - соглашался Джордж, досадуя на себя за то, что принял манеру изъясняться, которую навязал этот чопорный законник…
- Вкуснотища, - улыбнулась Марджори. - Человек уже забывает, какой вкус должна иметь нормальная еда.
Немного поговорили, в вежливой и сдержанной манере: о Франции, довоенной Франции, о Париже тридцатых годов, когда Хельзингер был там в студенческую пору, о сегодняшнем Париже, каким они нашли его, окидывая беглым взглядом во время нынешнего краткого пребывания.
- Мне тоже, - кивнул ученый, - удалось пробыть там лишь одну ночь, а хотелось бы подольше. Навестить старые места, хотя, конечно, ничто уже не будет в точности таким, как раньше. Такого не бывает.
- Вы путешествуете по делам? - спросила Марджори. Она сломала булочку пополам - и почему это англичане ломают хлеб, вместо того чтобы аккуратно разрезать ножом? - и теперь щедро намазывала маслом.
- По личному делу.
- Значит, не по работе. Вы не похожи на бизнесмена.
Хельзингер слегка опешил. Интересно, а на кого он похож? На нем был деловой костюм - уступка цели путешествия. Что же выделяет его как инородное тело из среды ему подобных?
- Вы производите впечатление человека, который зарабатывает на жизнь мозгами. Я вижу вас в лаборатории. Впрочем, никаких химических запахов или микробов. Слишком много приборов и оборудования. Вы физик?
Теперь он опешил еще больше.
- По правде сказать, да. Но я нахожу странным, что вы смогли это определить. Возможно, мы прежде с вами встре…
- Нет, - решительно отмела она это предположение. - Я бы вспомнила, будь это так. Хотя во время войны встречаешь такое множество людей, и почти все из них незнакомые.
- В таком случае что-то во мне выдает принадлежность к ученым? Что бы это могло быть?
Марджори добавила на булочку полную ложку малинового джема.
Хельзингер ждал.
- Просто мне так показалось. - Пожевав, Свифт обстоятельно вытерла рот салфеткой. - Иногда со мной так бывает. Вы работаете в университете или трудитесь на какую-то компанию? Или вы из тех загадочных субъектов, которые работают над правительственными заказами?
Привычка к секретности настолько въелась в Джорджа, что он не счел возможным ответить.
- Я занимаюсь научными исследованиями. - Это прозвучало блекло и неубедительно, но было единственным, что удалось придумать. - А вы? Вы путешествуете для удовольствия?
- Едва ли такое возможно при тех деньгах, с которыми правительство позволяет нам выезжать. Нет, я тоже еду по личному делу.
- В Рим?
- Нет, схожу в местечке Ла-Специя. Вы знаете Италию? Это приятный город?
- Военно-морской порт, мне кажется. Подвергся сильным бомбардировкам во время войны. Я никогда там не бывал.
Марджори, похоже, утратила интерес к теме, глаза ее сосредоточились на пейзаже за окном.
- Красивые здесь места. Горы, море. Очень романтично. Я не задержусь в Ла-Специи, поэтому меня на самом деле не интересует, что она собой представляет. Такие вещи говоришь просто, чтобы поддержать разговор, вы согласны?
Писательница забрала свою сумку со стула, куда до этого ее положила. Сумочка крокодиловой кожи была изрядно потрепана, хотя некогда, видимо, стоила больших денег. Джордж догадался, что попутчица находится в стесненных обстоятельствах. Было в ней что-то от ребенка, прижавшегося носом к магазинной витрине. Она не была похожа на человека, привычного к таким путешествиям.
Что ж, они сойдут с поезда в Ла-Специи, и соотечественница навсегда исчезнет из его жизни, сев на поезд или автобус либо будучи встречена тетушкой или подругой.
Незнакомка протянула ему руку.
- Спасибо, что пустили за свой столик. До свидания.
Собеседница стала удаляться по проходу, слишком худая… и почему бы ей не держаться попрямее? Потом остановилась и оглянулась, будто осененная какой-то мыслью.
- Имя Беатриче Маласпины вам ничего не говорит?
Джордж был так изумлен, что со звоном уронил чашку на блюдечко, заставив остальных попутчиков повернуться в его сторону.
Марджори вернулась к столику и снова села.
- Вижу, что говорит. Вы тоже упомянуты в завещании? Вот почему вы здесь, в этом поезде? Ведь вы, так же как и я, держите путь на "Виллу Данте"?
11
Никто не назвал бы миссис Вульфсон типичной американской бабушкой. Она была колкой, язвительной, с богемным складом характера, горожанкой до мозга костей и никогда в жизни не испекла ни одного яблочного пирога.
Люциус Уайлд всегда любил ее и всегда испытывал перед ней благоговейный трепет. Не имело значения, что он был успешным человеком тридцати лет. Миффи, как ее звали друзья и члены семьи, вызывала в нем столько же уважения, сколько и нежности.
- Пришел попрощаться, - объявил он, поцеловав подставленную изящно подкрашенную щеку.
- Буду по тебе скучать. Я закажу нам мартини. - Старуха позвонила в колокольчик, и почти тотчас появилась горничная. - В библиотеку, - распорядилась хозяйка и первая направилась по красиво изогнутой лестнице на второй этаж.
Миссис Вульфсон жила в особняке в Бостоне с тех самых пор, как впервые явилась в этот дом в качестве невесты Эдгара Вульфсона. Покойный муж, двадцатью годами ее старше, был торговцем произведениями искусства. Он сколотил значительное состояние и приобрел для собственных стен большое количество произведений живописи, не говоря уже о скульптуре, бронзе, фарфоре и коврах. Предметы искусства и роскоши заполняли в особняке все свободное пространство.
Люциус любил этот дом. Он любил картины, особенно живопись XX века, - дед, будучи человеком передовых взглядов, начинал покупать современную живопись задолго до того, как эти художники становились модными или дорогими.
Подали мартини, и Миффи с удовольствием за него принялась.
- Просто обожаю первый коктейль. Ты в Париж, а потом в Лондон?
- В Париж на пару недель, а затем, прежде чем отправиться в Англию, собираюсь навестить друзей в Ницце.
- В Ницце? Погостишь у Форрестеров, я полагаю. Эльфрида там будет? Она ведь гостила у них, на Лонг-Айленде, когда ты с ней познакомился?
- Да и да.
- Вот любопытно, почему ты не привез невесту ко мне на смотрины.
- Ты знаешь почему. Мы обручились прямо накануне ее возвращения в Англию.
- Билеты можно было перезаказать. Привезешь девушку погостить в Америку сразу после женитьбы? Тогда будет, конечно, слишком поздно спрашивать, нравится ли она мне и считаю ли я ее для тебя подходящей.
- Брось, Миффи, человеку на четвертом десятке позволительно самостоятельно выбрать себе жену.
- Мужчина в любом возрасте может сделать неправильный выбор. Меня тревожит, что твои родители так довольны этой помолвкой. Говорят, что она просто создана для тебя и будет идеальной женой.
- Так оно и есть.
- Ты в нее не влюблен.
- О, Миффи, ради Бога!.. - Несносная женщина его бабка, но, конечно же, права. Всегда обладала способностью видеть внука насквозь. - Она тебе понравится. Живая, энергичная и прямая…
- Большие организаторские способности - так я слышала. И решительный характер. Уверена, Эльфрида будет ценным подспорьем для твоей карьеры; женщина с такими качествами может привести своего мужа даже в Белый дом.
Это вызвало у него смех.
- У меня нет политических амбиций.
- У тебя нет никаких амбиций, во всяком случае, собственных. Все честолюбивые замыслы в твоей жизни принадлежат другим людям. Никогда над этим не задумывался?
- Миффи, давай не будем.
- Хорошо. Итак, ты рассказал мне о своих планах, о которых я и так знала: Франция, затем должность в английском филиале вашего банка. Но ты не за тем ко мне пожаловал. Давай выкладывай, Люциус. Что у тебя на уме?
- Ты когда-нибудь знала женщину по имени Беатриче Маласпина?
За окном быстро сгущались сумерки, и Люциус не заметил вспыхнувшего в глазах бабушки настороженного огонька.
- Дело в том, что я получил необычное письмо от одной адвокатской фирмы и поехал встретиться с ними в Нью-Йорк. Они сообщили мне, что я упомянут как наследник в завещании этой самой Беатриче Маласпины.
- Она была американкой?
Люциус покачал головой:
- Итальянкой, надо думать, судя по имени. Здешняя адвокатская фирма действует от имени ее итальянских поверенных. Маласпина имеет - точнее, имела - дом на побережье, где-то в северной части Италии. В Лигурии. По условиям завещания я должен приехать туда, в ее дом под названием "Вилла Данте", для того чтобы получить наследство.
- Которое состоит в?..
- Не имею представления. Это может быть пачка ни на что не годных лир, набор ложек, чучело тигра, принадлежавшее ее родителю. Я знаю об этом не больше, чем ты.
- Как интригующе!
- Так ты ее не знаешь?
- Никогда не была знакома с Беатриче Маласпиной. Конечно, я понимаю твое любопытство, и завещание есть завещание, так что, если ты все равно собираешься на юг Франции, это не будет большим отклонением от курса. Но только тебе не хочется ехать в Италию.
- Честно говоря, нет.
- Но ведь прошло более десяти лет. И тогда была война.
- Была война, - согласился он. - Но даже и в этом случае…
- Тебе не кажется, что пора уже похоронить этого призрака?
- Как?
- Не цепляясь за него. В мире случаются войны. Случаются и такие вот вещи. А родители не помогли тебе - просто вычеркнули проблему из своего сознания и никогда об этом не заговаривают.
- Напротив, меньше всего я хотел бы, чтобы они об этом говорили.
- Ты ходил к доктору Мортону, но он не помог.
- Да, ходил. Нет, не помог.
Причиной чего могло стать, подумал Люциус, то, что он не рассказал доктору всей правды. Уайлд никогда никому не рассказывал всей правды об этом деле, даже Миффи, хотя не удивился бы, если бы она о многом сама догадалась.
- Доктор Мортон всегда был дураком. Твоя мать на него не нарадуется; она никогда не была большим знатоком по части характеров или профессиональной компетенции. Она так и не поняла, что блестящая медная табличка и проседь в волосах сами по себе гроша ломаного не стоят.
- Ну, так как? - Люциус подался вперед, уронив руки между коленей. Банкир посмотрел на свои начищенные до блеска черные оксфордские туфли… как же он ненавидел начищенные до блеска туфли на шнуровке!
- Следует ли тебе ехать, по моему мнению? Все эти "следует" не моя стихия, Люциус, ты это знаешь. Не спрашивал отца, известно ли ему что-нибудь об этой усопшей даме?
- Нет.
- И не намерен спрашивать. Очень мудро. Малейший намек на наследство - и он захочет его отобрать.
- Я спрашивал Долорес, не слыхала ли она что-нибудь о Беатриче Маласпине. - Долорес была сотрудницей в фирме его отца, проработала там более тридцати лет и знала все секреты фирмы и ее партнеров. - Но ничего не вытянул. Она сказала, это имя ей ничего не говорит.
- Ты ведь все равно поедешь в Италию. Ты пришел ко мне не за советом.
- В общем-то нет. Вначале я подумал, что адвокаты меня с кем-то спутали, - но нет, все верно, до последней мелочи: кто я такой, где жил и работал…
- И они наотрез отказались поведать тебе о Беатриче Маласпине?
- Черта с два из них что-нибудь вытянешь! Просто твердят, что действуют согласно инструкциям из Италии, вот и все. Я спрашивал, дожила ли Беатриче Маласпина до старости. Вдруг она оказалась бы моей современницей, кто знает?
- И?..
- Заверили меня, что она дожила до весьма почтенного возраста. Это все, на что законники расщедрились.
- Естественно, ты предположил, что придешь и расспросишь одну старую развалину о другой.
- Быть может, дедушка ее знал? Вот о чем я подумал.
- Я уже сказала: никогда не была знакома с Беатриче Маласпиной.
Люциус допил свой коктейль и встал.
- Спасибо, Миффи. Я напишу тебе и сообщу, как у меня дела.
- Уж не забудь, пожалуйста. Теперь я буду гореть желанием узнать, что же это за тайна "Виллы Данте". И что завещала тебе Беатриче Маласпина.
- Если это серебряные ложки, я поделюсь ими с тобой.
- Очень мне нужны ее серебряные ложки. Раздобудь себе чистую совесть, Люциус, - тогда можешь прислать мне кусочек. Она всем нам может пригодиться.