- Может, сейчас полнолуние? А объявление ты дала в "Пост" или в какой-нибудь "Виккан"?
- Ох, лучше бы я обратилась в "Виккан".
- Кто еще ожидается?
- Все, больше никого. По объявлению позвонили шесть человек, остальные либо курят, либо с домашними животными. Я даже не стала их приглашать, - вздохнула Руби, плюхаясь на диван.
- Не огорчайся, - сказал Джереми, присев рядом. - Уверен, ты кого-нибудь найдешь. На следующей неделе будут еще звонки.
- Надеюсь. С деньгами совсем туго, - отозвалась Руби, удрученная перспективой снять новую сумму со "Стройной Руби". Девушка понимала, что это не повод для огорчений: первоначально счет открывался на полгода. За шесть месяцев Руби намеревалась сбросить лишние фунты, а накопления потратить на умопомрачительный прикид и убийственной красоты прическу. Пять лет спустя Руби стала еще толще, но продолжала цепляться за надежду однажды постройнеть, говоря себе в утешение, что чем дольше она ждет, тем больше денег окажется на счете. Накопления на "Стройной Руби" росли, но пышное тело Руби, к несчастью, также увеличивалось. Денег уже хватило бы на несколько дизайнерских платьев и все процедуры салона красоты, но Руби твердо решила не трогать накопленного, мужественно отказываясь от кофейных пирожных "дрейкс" и девил-догов. Силы воли хватало на день-другой, затем аппетит и любовь к вкусной еде побеждали благие намерения, и все возвращалось на крути своя. Руби даже перестала придерживаться диеты. Не то чтобы она отказалась от мечты стать стройной, но отложила ее, словно визит к дантисту. Каждый раз, когда ее посещало искушение в виде двойных "Ореос" с начинкой или пирожков с алтеем, Руби клялась себе, что эта оргия в последний раз и она сядет на диету, как только доест коробку ореховых "спинвилс" или овсяное печенье с кремом. Однако назавтра она случайно проезжала мимо "Макдоналдса" или коробка пирожных "Зебра Дебби" безмолвно взывала с магазинной полки, и Руби снова откладывала начало диеты. Она искренне собиралась однажды изменить стиль питания. Если бы только проклятая еда не попадалась на глаза…
Симона Рейс
Господи, ну неужели нельзя разваливаться не на всю кровать, думала Симона, лежа рядом с… э-э-э… как там его… Черт, забыла имя. Какое-то приличное "белое" имечко - Майкл, Билл, Тед… вертится на языке… Начинается на "м", это точно. Или на "б"?
Симона встретила этого… Ну, пусть будет Боб… Так вот, Симона встретила Боба в "Первой странице" на Дюпон-сёркл вчера вечером. Каждую пятницу, закончив одиннадцатичасовые новости, она отправлялась в "Первую страницу", официальное место тусовки работников телестудии. Здесь всегда было с кем поболтать, а персонал бара ее просто обожал: официантки и бармены с гордостью сообщали всем вокруг, что знакомы с самой Симоной Рейс. Поздние визиты в бар и общение с коллегами в неформальной обстановке служили прекрасным отдыхом после рабочей недели, но, честно говоря, Симона заходила в "Первую страницу" подцепить парня на ночь, что не составляло ей труда. Любой мужчина с восторгом соглашался составить компанию красавице телезвезде, чья фотография недавно появилась на обложке журнала "Вашингтониан" с подписью: "Симона Рейс, самая сексапильная телеведущая округа Колумбия".
Вчера после выпуска одиннадцатичасовых новостей Симона зашла в бар с одним из продюсеров и сразу выделила среди посетителей гипотетического Боба: молодой (о, как Симона любила молоденьких!), со светлыми волосами, голубыми глазами и бицепсами, как у участников "Бэкстритбойз". Извинившись перед коллегой, Симона подошла к парню и поздоровалась. Она нисколько не стеснялась заговаривать с незнакомыми людьми, особенно с мужчинами: все-таки она знаменитость, пусть и городского масштаба. Вскоре Симона предложила Бобу зайти на пару коктейлей и привела его к себе домой.
Восемь часов спустя парень, значительно моложе самой Симоны, вольготно раскинулся на ее королевских размеров кровати красного дерева.
- Эй, ты не мог бы чуть-чуть подвинуться? - попросила Симона, легонько подтолкнув Боба локтем. Она надеялась подремать еще десять минут, не балансируя на краешке кровати так, что задница свисает. Скоро придут рабочие делать ремонт, от случайного знакомого нужно избавиться до их прихода.
- Да я и так на самом краю лежу, - пробормотал Боб сквозь сон.
- Шутки со мной шутишь? У тебя там фута три свободного места, - разозлилась Симона, расставшись с идеей поспать еще немного. Сев на кровати, она огляделась, собираясь с мыслями. Обычно она не позволяла всяким Бобам оставаться на ночь. Получив, что хотела, Симона отправляла парней восвояси фразами вроде "Мне завтра рано вставать" или "Знаешь, я предпочитаю спать одна". Однако накануне телезвезда немного перебрала, секс закончился в четыре утра, и Симона неосторожно заснула, не выпроводив Боба.
Нехотя поднявшись, она взяла с кресла, стоявшего рядом со шкафом, шелковый халат.
- Проснись и пой, - мягко сказала она Бобу. - Ты должен уйти до того, как придут рабочие. - Симона говорила дружелюбно, но твердо, давая понять, что случайному знакомому лучше побыстрее выметаться из ее постели и дома.
Боб открыл глаза, сел, затем поймал руку Симоны и поцеловал ее.
- Ты правда хочешь, чтобы я ушел сейчас? У нас еще есть несколько минут, - сказал он, обнимая Симону за ягодицы.
- Все это очень мило, - ответила та, снимая его руки, - но тебе действительно пора. Сейчас должны прийти трое мужчин делать ремонт. Уже почти восемь часов, они вот-вот будут здесь.
Боб огорченно приподнял брови, но поднялся с кровати. Симона нетерпеливо играла пояском халата, ожидая, когда он оденется, затем свела его вниз по лестнице и проводила до дверей.
- Можно тебе позвонить? - спросил тот.
Парни всегда просили номер телефона: им было мало трахнуть Симону Рейс, хотелось еще и завязать роман.
- В ближайшее время я буду очень занята. Может, потом пересечемся, - солгала Симона.
Боб принужденно улыбнулся и шагнул за порог.
Симона поднялась наверх. Проходя мимо открытой двери спальни, она заметила на ночном столике какой-то посторонний предмет. Как же она раньше не увидела? Должно быть, перебрала накануне. Обычно у нее острый глаз на подобные уловки.
- Ну нет, так не пойдет, - сказала она, поднимая со столика часы Боба. Мужчины неоднократно "забывали" у нее часы, галстук, еще что-нибудь, чтобы иметь повод вернуться.
Симона сбежала по ступенькам и вылетела на улицу. Увидев Боба в нескольких кварталах - он уже подходил к машине, - она было открыла рот, чтобы позвать парня.
- Черт! - громко вырвалось у нее: имени-то она не помнила. - Эй! - позвала она. Молодой человек не обернулся. - Боб? - полувопросительно окликнула Симона. Проклятие, как же его зовут? Крис? Кажется, Крис. - Крис! - крикнула она, но парень упорно не оборачивался.
Надеясь перехватить случайного любовника у крыльца, Симона выбежала босиком и в куцем халате. Мгновение Симона колебалась: гипотетический Крис успеет уехать, пока она будет бегать наверх за пальто и туфлями. Выход номер раз: популярная телеведущая Симона Рейс устраивает представление для Тридцать пятой улицы, догоняя в развевающемся халатике обманщика. Выход номер два: Боб, или как там его чертово имечко, не сегодня-завтра явится к ней за часами.
Быстро оглянувшись - улица еще пуста, - Симона припустила по асфальту, невольно представляя фоторепортаж с подписью "Спринт дезабилье" в "Вашингтониан" или на первой полосе рубрики "Стиль" в "Вашингтон пост".
- Эй, - позвала она, нагнав ночного гостя, - твои часы. - И, стараясь выровнять дыхание, протянула ему дешевые "таймекс".
Рассматривая запыхавшуюся Симону, Боб ответил:
- Спасибо.
Вот урод!
- Пожалуйста, - ядовито ответила она и собралась уйти, радуясь, что на улице по-прежнему не видно ни души.
- Кстати, я Майкл, - раздалось сзади.
- Что? - обернулась Симона.
- Меня зовут Майкл, - повторил парень. - "Боб Крис!" - насмешливо передразнил он. - И еще. - Майкл протянул ей часы. - Это не мое.
Участь хуже смерти
- Привет, мамуля, - поздоровалась Руби, входя в дом. Затем, чуть повернув голову, добавила: - И тебе привет, крысопес.
Тако не отреагировал, уютно свернувшись клубочком на диване рядом с хозяйкой.
- Это зачем? - спросила Руби, кивнув на груду одежды, сваленную на кресло в гостиной.
- Миссис Дженкинс понесет старые вещи в "Гудвилл". Она спросила, не хочу ли я что-нибудь пожертвовать.
- Кто такая миссис Дженкинс?
- Несколько месяцев назад поселилась напротив, через улицу. Цветная, но очень милая. Домик у нее чистенький…
- Ого, как много, - удивилась Руби, намеренно оставив без внимания комментарий матери. Перебирая вещи, она вдруг наткнулась на заветное черное платье. Сердце сильно забилось.
- Ты и это хочешь отдать? - поинтересовалась Руби, стараясь не выдать волнения. - Твое новогоднее платье?
- Ах это, - отозвалась Дорис. - Я не надевала его больше двадцати лет.
- Мне кажется, ты должна сохранить его как воспоминание.
- Руби, оглянись вокруг, сувениры в этом доме потолок подперли. Пора избавляться от хлама.
- Оставь это платье, - не сдавалась Руби. - Ты выглядела в нем такой красивой! Единственная вещь, купленная не в отделе уцененной одежды… - Руби ни за что в мире не призналась бы, что положила глаз на черный шедевр и намерена однажды начать его носить. Идея натянуть на Руби сексапильное платье шестого размера была настолько смехотворной, что даже она сама едва могла думать об этом всерьез.
- Ну ладно, - смягчилась Дорис. - Пусть висит.
Руби отнесла платье в спальню и бережно повесила его на плечики, не желая рисковать. Оставить наряд в гостиной значило искушать мать бросить его в кучу вещей, собранных для неимущих.
Выйдя из спальни, Руби заметила, что Дорис еще не причесана и не накрашена.
- Разве я не предупредила, что приеду в семь? Обычно ты готова к моему приходу.
Неужели Дорис поедет в город не в лучшем наряде от "Сире, Робак энд К" и без парадной прически?
- Я старуха, Руби, мне уже трудно бегать. Погоди, я накрашу губы и причешусь.
- Хорошо, - удивленно согласилась Руби, ощутив тревогу.
Дорис шел восьмой десяток, но лишь в исключительных случаях она покидала дом без тщательной укладки и длительной процедуры одевания. Руби уселась на диван, с которого мать только что поднялась. Тако немедленно спрыгнул на пол и увязался за хозяйкой, посчитав ниже своего достоинства сидеть рядом с Руби.
- Как поживает твой приятель-парикмахер? - поинтересовалась Дорис, ковыляя по гостиной.
- У меня нет друзей-парикмахеров, - отозвалась Руби.
- Как бишь его… Джимми!
- Джереми? - уточнила Руби. - Но он не парикмахер, мама, я тебе говорила - он бухгалтер, работает в офисе в центре города.
- Все равно ты проводишь с ним слишком много времени, - раздалось из спальни. - Если будешь продолжать в том же духе, люди подумают, что ты…
- Что я - кто?
- Сама знаешь, - сказала Дорис, появляясь на пороге спальни. - Одна из этих… Ну, ты понимаешь, о ком я… Лиссабоном.
Руби и бровью не повела, применив испытанный способ избавиться от нотаций по поводу Джереми, лишних килограммов или дома в маргинальном районе: сменила тему.
- Куда поедем? На Триста первой улице открылся новый итальянский ресторанчик.
- Сколько раз повторять, Руби? - театрально вопросила Дорис, идя к выходу. - Я не ем экзотическую муру.
- Да почему экзотическую, я же не предлагаю пойти к афганцам или эфиопам! Господи, всего лишь лазанья и спагетти!
- "Международный дом блинов", - твердо сказала Дорис. Количество ресторанов, которые она соглашалась почтить своим присутствием, было весьма ограниченно. Как правило, Дорис выбирала "Международный дом блинов", но время от времени ее удавалось уломать на посещение закусочных "Деннис", "Перкинс" или "Боб Эванс". Иногда Дорис заглядывала в "Макдоналдс", который называла не иначе как "магазином гамбургеров", как правило, это случалось после визита к доктору или шопинга в "Сире" или "Джей-Си Пенни". Дорис обедала в фаст-фудах всю жизнь: покойный отец Руби, говоря словами Элейн из "Сенфилда", "чрезвычайно трепетно относился к деньгам". Кроме товаров на распродажах в "Сире" или "Монтгомери-уорд", он принципиально ничего не покупал. Руби было уже лёт семнадцать, когда она узнала о существовании ресторанов, где в меню напечатаны не картинки, а названия блюд и нет скидок для пожилых. Одним из детских воспоминаний были долгие часы "выгодного" шопинга, когда сперва приходилось тащиться в "Великан", где по дешевке дают ветчину, затем в "Гранд юнион" на распродажу консервов и в "Ай-джи-эй" за недорогими фруктами и овощами - все за один заход.
Узнай Дорис, сколько денег тратит дочь, ее наверняка хватил бы удар. Каждый раз, когда Дорис интересовалась, сколько стоили туфли, билеты на концерт или поход в кафе, Руби уменьшала цену вдвое. Купив туфли За сто долларов, она признавалась матери в пятидесяти баксах, и все равно Дорис качала головой: "Ух ты, такую обувь только богачкам носить!" И начиналась длинная нотация: дескать, экономь деньги, дочка, как жаль, что ты не похожа на хорошеньких тоненьких девушек, вокруг которых так и вьются мужчины, оплачивающие их счета. Придется тебе самой себя содержать…
Однажды Руби проговорилась, что оставила тридцать долларов на чай в одном из центральных ресторанов. Дорис до сих пор припоминает дочери тот случай, повторяя: "Женщина, оставляющая тридцатник чаевых, должна сходить провериться. В следующий раз оставь доллар и иди восвояси. Тридцать долларов официантке! Слыханное ли дело?"
- Прекрасно, - отозвалась Руби в ответ на заявление о "Международном доме блинов", придерживая дверь для Дорис, которая двигалась медленнее обычного. Руби подавила инстинктивное желание спросить мать о самочувствии, не желая подвергнуться залповому обстрелу жалобами на недомогания - от остеопороза до болей в груди. Жаловаться Дорис обожала, хотя врачи в один голос утверждали, что старушка здоровее их самих. Руби считала, что так у матери проявляется горе. Когда умер муж Руби, Дорис не плакала и не впала в депрессию. Наоборот, она твердила дочери, что не следует рыдать так много, ведь папа теперь в лучшем мире. Единственными переменами в Дорис стали бесчисленные жалобы на всевозможные боли и колики, а кроме того, раздражительность, усугублявшаяся с каждым годом.
После смерти отца Руби прошло почти семь лет. При жизни папа Джек служил своеобразным буфером между женой и дочерью. Будучи чрезвычайно тучным, он ни разу в жизни слова не сказал насчет полноты дочери и виртуозно менял тему, когда этот вопрос поднимала жена. Впервые увидев новорожденную дочку с морковно-красными кудряшками, ставшими впоследствии пышной вьющейся огненно-рыжей шевелюрой, Джек пришел в восторг и настоял, чтобы малышка получила имя Руби вместо задуманной Кимберли. Позже Джек прозвал ее Рыжулькой. "Как дела у моей прелестной Рыжульки?" - спрашивал он каждый вечер, приходя с работы. Раз в неделю папа Джек обязательно организовывал срочное дело с участием дочери. Под предлогом визита Руби к парикмахеру или похода в хозяйственный магазин Джек всякий раз заезжал в "Твинкис" за вафельным рожком мягкого мороженого или в "Макдоналдс" за коробкой фирменных пирожков. Папа с дочкой пировали в машине, а коробки и крошки предусмотрительно выбрасывали в урну. Джек никогда не учил Руби помалкивать о маленьком подкреплении сил, но с самого раннего детства у них сложилась безмолвная договоренность: Дорис не обязательно знать подробности поездок. Руби дорожила временем, проведенным с папой. Джек охотно уступил Дорис роль требовательного родителя, став для дочери не только отцом, но и надежной опорой и верным другом. Диагноз "рак легких" у Джека стал тяжелым ударом для двадцатипятилетней Руби. Отец много месяцев неважно себя чувствовал, но с визитом к врачу тянул до последнего, когда уже стало невозможно игнорировать симптомы. Руби часто думала, почему отец не пошел к доктору вовремя - может, тоже стыдился собственной полноты? Когда поставили диагноз, оказалось, что уже поздно что-либо предпринимать, оставалось обеспечить больному максимальный комфорт и ждать неизбежного. Джек прожил всего два месяца. На смертном одре он просил Руби позаботиться о Дорис и быть с ней терпеливой. Напоследок он сказал дочери: "Ты красавица, Рыжулька. Не позволяй никому убедить себя в обратном".
Со смертью отца для Руби буквально рухнул мир. Она очень тосковала, а перспектива жить с Дорис ее откровенно пугала. Как, черт побери, прикажете общаться с матерью без переводчика? Конечно, жизнь продолжалась, но Руби мучительно не хватало отцовских слов "Рыжулька, ты красавица" и его умения сдерживать характер жены.
В "Международный дом блинов" Руби ехала медленно и ровно, надеясь избежать комментариев по поводу вождения.
- Впереди перекресток с четырехполосным шоссе, - сообщила Дорис. - Нужно пропустить все машины, прежде чем ехать. Ты знаешь, как это делается?
- Нет, мама, я вожу всего-то около двадцати лет и на перекрестке первый раз.
- Не умничай со мной, Руби Уотерс.
- Не разговаривай со мной как с идиоткой, я и не буду умничать.
- Ты на всех так огрызаешься?
- Тот же вопрос могу задать и тебе, - отозвалась Руби.
В этот момент внимание Дорис привлекла проезжающая машина.
- Чего только не вытворяют цветные, - кивнула мать на навороченную "хонду-сивик" с длинным спойлером сзади.
- Мама, ты даже не знаешь, есть ли в "хонде" темнокожие.
- Возможно, там мексиканцы - они тоже обожают превращать автомобили эконом-класса в пародию на "мерседес". Как, по-твоему, там мексиканцы или черные?
На глупые вопросы Руби не отвечала.
- Держу пари, что мексиканцы, - продолжила Дорис, когда Руби догнала подозрительный автомобиль. - Знаешь, в округе Чарлз появились мексиканцы. Чинят крыши, прочищают сантехнику… А в машине-то пол-Китая? - вырвалось у Дорис, разглядевшей в "хонде" троих корейцев.
- А вот наказание за глупые разговоры! - не выдержала Руби, погромче включая радио.
- Нельзя ли потише? - немедленно осведомилась Дорис.
- Ты же любишь Селин Дион.
- Это француженку с шеей, как у жирафа?
- Селин Дион - канадка.
- Я видела ее по телевизору. Ты знаешь, у нее муж огромный, как слон, да еще с девчачьим именем… Как там… А, Рене!
- Ну вообще-то знаю.