- Ну, вот почему… - Света обиженно надувает губы. - Как, с*ка, кобель и урод - так непременно твой! А как порядочный - так всегда чужой. Несправедливо.
- Жизнь вообще несправедлива. Светлана Анатольевна, перестаньте уже так ко мне прижиматься, в конце концов!
- А вам нравится, Николай Глебович. Я вот прямо животом чувствую, как вам нравится…
- Света, это физиология и ничего не меняет. Ты сейчас домой поедешь, а мне работать. Будь человеком - перестань.
- Я могу остаться…
- Нет. Нечего тебе тут делать. Дуй домой.
- Противный.
- Еще какой.
На этот Новый Год родители остались дома. Ник с Варварой отбыли трудовую повинность на кухне, а потом смылись: Варька - чистить перышки и прихорашиваться перед походом в клуб с друзьями, Ник - в свою комнату, валяться на кровати с книжкой в руках, как это за ним в последнее время водилось. Ничего, скоро ему будет, чем занять руки, ремонт в голых кирпичных стенах - крайне увлекательное занятие. В качестве подсобной рабочей силы с матерью остался лишь отец, и с кухни периодически слышался его низкий смех.
Всем хорошо и весело. Ну, хоть кому-то хорошо и весело. Ник погладил пальцем гладкую оранжевую мандаринку с колкими крупинками по поверхности, лежащую рядом на подушке. В комнату заглянула Варвар, села рядом, шлепнула ему на колени пакет.
- С Новым годом, брателло!
- Спасибо, - он отложил книгу. - Что это?
- А ты открой и посмотри.
Внутри пакета обнаружился медицинский костюм - рубашка с короткими рукавами, брюки, все темно-бирюзовое. На левой полочке рубашки - улыбающийся кот Леопольд.
- Нравится?
- Да, спасибо.
- Это специально для детских врачей костюм. Примерь.
Ник послушно натягивает рубашку поверх домашней футболки.
- Ну как?
- Нормально. Плечами вошел - значит, всем войду. Спасибо, Варь.
- Да носи на здоровье. Слушай, Колянчик…
- Ммм?
Варька смотрит на него искоса, вздыхает и решается.
- Слушай, ну разлюби ты ее уже, а? Не идет тебе это унылое амплуа безнадежно влюбленного.
- Чего?!
- Того! Нет, я все понимаю, в Любу трудно не влюбиться. Тем более, ты был у нее первым, и крышу тебе с непривычки явно сорвало с креплений. И Люба, правда, классная. Они все, конечно, красивые, но Любка - она из них троих самая… самая свойская.
- Ты о чем вообще?!
- О чем, о чем… Не притворяйся, что не понимаешь. Нет, знаешь, вот будь я мужиком и на твоем месте - я бы в нее тоже влюбилась. Даже вот имей я не ту сексуальную ориентацию - тоже бы влюбилась в Любу. Она, правда, офигенная. Но…
- Погоди! Ты считаешь, что я… что я в Любу… что я ее… люблю?
- Да ясен день! Ну, дело-то житейское, и нечего этого стесняться. Все люди влюбляются рано или поздно. Просто ты у меня мальчик с запаздыванием в развитии… в некоторых сферах. И впервые влюбиться умудрился в преклонном возрасте аж двадцати шести годков. А с любовью, знаешь, как с ветрянкой - чем позже подхватываешь, тем тяжелее болеешь. Тебя вон как перекосило. Но хватит уже, Коль. Пострадал - и будет.
Ник растерянно смотрит на сестру.
- Ну что ты на меня глядишь? Хватит страдать, кому говорю! Нет толку. Бывает так, Николаш. Ты любишь - тебя нет. Я это проходила. Да, больно, обидно, страшно, но так бывает, от этого не умирают и ничего с этим не поделаешь. Переживи это, запомни и иди дальше. Люба классная, но не для тебя. Ты еще встретишь девушку, которая полюбит тебя, и которую полюбишь ты. И у вас все будет хорошо. Правда. Ну, бро, - толкает Ника плечом в плечо. - Не грусти.
- То есть… ты считаешь, что я ее люблю?
- Коля! Ты на Новый год надел костюм дятла? Сколько раз можно одно и то же переспрашивать?! Да, ты ее любишь! И надо что-то с этим делать, если уж это чувство - невзаимное.
- Ой… - он вдруг совершенно картинно схватился за голову. Начал раскачиваться из стороны в сторону. - Ой, я дурааак…
- Я тебе об этом уже лет двадцать твержу. Рада, что ты, наконец-то, согласился со мной.
- Так! - его вдруг охватывает внезапная, судорожная жажда деятельности. Быстрый взгляд на часы. - Могу успеть! - Вскакивает на ноги, кладет руки на резинку спортивных штанов и лишь тут спохватывается: - Выйди, я переодеваться буду!
- Да чего я там не видела - твоих трусов с Гомером Симпсоном? - Варвара слегка обескуражена поведением брата. - Никуда не пойду - ты тут так убедительно умалишенного изображаешь…
- Дело твое! - Ник не вступает в спор, вместо этого стягивает штаны, под которыми обнаруживаются вполне консервативные сине-голубые боксеры. Не глядя, хватает джинсы, толстовку.
- Все интереснее и интереснее… - мурлычет Варя. - И куда это мы на ночь глядя собрались?
- Исправлять собственную глупость.
- Монументальный план. Там поле непаханное, я бы сказала. А подробности?
- А подробности потом. Спешу!
Он уже выскочил из комнаты, а потом вернулся, наклонился и крепко обнял все еще сидящую на кровати в недоумении сестру.
- Спасибо, Варьк! Кстати, твой новогодний подарок на верхней полке в шкафу.
Глава девятнадцатая, в которой Николай делает то, чего от него все так ждут, а история замыкается в круг
Наверное, у него было классическое состояние аффекта. Потому что Ником овладело одно-единственное желание, одна мысль, одно устремление - успеть. Успеть до наступления Нового года сказать ей. Все остальное отошло на задний план, потеряло на данный момент значение - то, что ее может не быть дома, этот гребанный Марк и все, что она сказала ему самому на свой день рождения. Важным было только одно - успеть сказать ей. И если он имеет на это право, если она все еще ждет и если… много-много "если", ни грамма логики - и он просто рвался изо всех сил туда, к ней, сквозь метель, местами нетрезвую и куда-то спешащую толпу, не отпускающие столицу даже в преддверии наступления Нового года пробки. И точно Ник знал только одно - он должен успеть, должен успеть до двенадцати. Такая вот хреновая Золушка!
Он не успел набрать номер квартиры на домофоне - сзади его приперла веселая компания, дверь подъезда открыли, с Новым годом поздравили, нового счастья пожелали. Счастье у него одно. Не новое. Прошлогоднее даже.
Звонит долго. Сконцентрировавшись на собственном указательном пальце, на кнопке звонка под ним, на едва слышном треньканье за дверью. Не позволяя себе думать о том, что будет, если… Нет, она дома. Она должна быть дома. Она должна ждать его!
Он, в конце концов, отпустил кнопку звонка. Гробовая тишина в подъезде. Тишина за дверью. Ее нет дома. Он устало упирается ладонью в запертую дверь. Все напрасно. Все зря. Щелкает замок.
Ник едва успевает убрать руку, как дверь открывается. И там, за дверью - она. Любава.
На ней спортивные бирюзовые брючки, белая футболка, ноги упакованы в теплые носки. Совсем не праздничный наряд. Челка убрана ото лба заколкой, лицо без косметики. Абсолютно домашний вид - будто спать уже собралась и читала книжку перед сном. Лишь дорогой золотой браслет на запястье выбивается. И дает надежду.
Он без приглашения шагнул через порог, заставив ее отступить вглубь квартиры, захлопнул за собой дверь. Вдохнул поглубже, шумно выдохнул и понял. Что не в состоянии сказать ни слова. Словно напрочь отказал речевой аппарат - как при каком-то там синдроме. Вдохнул еще раз. Не помогло. Дышать может. Говорить - нет. Люба тоже молчит.
Ник зажмуривается и делает шаг к ней. На его протянутой ладони - оранжевый мандарин. Он открывает глаза, чтобы увидеть, как она отрицательно качает головой. Еще шаг, еще более настойчиво предложенная мандаринка. Она снова качает головой. Все верно. Он должен сказать. Должен - и не может.
А Люба неожиданно первая нарушает молчание.
- Ладно. Хорошо. Я дам тебе еще один шанс. Но только один, слышишь, Самойлов, только один! - голос ее звучит звонко, и она следует примеру Ника - шумно выдыхает. Продолжает уже спокойнее: - Это не секс, слышишь меня? Тут не будет третьей, четвертой и черт знает какой попытки! Еще один шанс. Только один, понял меня?!
Он кивает. Он такой красивый. Сбившийся шарф, наполовину расстегнутое пальто, снежинки в рыжих волосах, румяные щеки. И совершенно какие-то странные глаза. Эти глаза говорят больше, чем он ей сказал за все время. Они кричат. И Люба не может не ответить им. Она уже говорила это ему. Она уже слышала в ответ то, что едва не убило ее. Хуже не будет. Она его любит. Ей нетрудно сказать это еще раз.
- Я люблю тебя.
Эти слова рушат что-то. Стену его молчания. Прозрачную стеклянную преграду между ними. И его ответное "Я люблю тебя" начинает звучать еще до того, как отзвучало ее. И остановиться он уже не может и не хочет. Два шага к ней, прижать к себе - и целовать во все, что попадется: макушка, смешная заколка, лоб, скула, веко, кончик носа. Едва не задыхаясь и приговаривая между поцелуями: "Люблю тебя. Люблю. Люблю". Сначала она пытается сдержаться, но не получается. И она начинает реветь, не плакать, а именно реветь, уткнувшись ему в распахнутый ворот пальто, куда-то то ли в шарф, то ли в толстовку. Он сначала пытается спросить, понять, успокоить, а потом лишь прижимает ее к себе и слегка раскачивается, гладя по голове, по вздрагивающим плечам. И шепчет все то же "Люблю", не в силах сказать ничего иного.
Потом она все же успокаивается. Поднимает к нему лицо, нисколько не стесняясь своей зареванности:
- Вот скажи мне… скажи мне, кто тебе мешал это сказать мне тогда?!
- Никто, - честно отвечает он. - Я сам. Я. Дурак. Тупой. Идиот. Тормоз. Болван.
- Прекрати! Прекрати ругать моего любимого мужчину!
- Любимый мужчина… это я?
- Ну а кто же еще? - сквозь еще непросохшие слезы усмехается Люба.
- Любава… - Ник накрывает своей рукой ее, лежащую у него на груди. - Я… я точно знаю, что недостоин тебя. У меня непростой характер - я тугодум, молчун и зануда. У меня тяжелая и не самая престижная работа, нет и в помине хрустального дворца для тебя - хотя я, конечно, буду стараться. Внешне я далеко не красавец и… В общем, ты могла бы найти себе кого-то и получше. Но уже поздно. Я тебя не отпущу. Никому не отдам и не отпущу, слышишь?!
- Не отпускай, - она привстает на носочки, утыкается ему губами в ухо и обнимает за шею. - Держи крепче и не отпускай. Пожалуйста, не отпускай…
- Не отпущу, - он обхватывает ее обеими руками. - Никогда не отпущу.
Они стоят так - вне времени. Только они двое, слушая дыхание, ощущая тепло друг друга. Сейчас им достаточно и этого. А потом…
- Ник, сколько сейчас?… - голос ее чуть хрипловат.
Он убирает одну руку из-за ее спины, поворачивает к себе запястье. Усмехается.
- Меньше минуты до Нового года. Что, пора?
- Пора, - кивает она.
И он целует ее в соленый от слез рот. И они снова, второй год подряд, встречают смену календаря вот так - целуясь. А потом, уже после, в наступившем Новом году они чистят и делят на дольки так и не выпущенную им из рук мандаринку. И кормят друг друга - то смеясь, то снова начиная целоваться сладкими от мандаринового сока губами. А потом Ник вдруг становится серьезным.
- Любава… Скажи мне - почему? Почему ты пришла тогда? Почему поцеловала? Зачем?
- Не знаю, - она тоже перестает улыбаться. - Если ты думаешь, что я… что я знаю ответ - ты ошибаешься. Я не планировала. Я ничего к тебе не чувствовала тогда - это правда, и не буду сочинять о мгновенно вспыхнувшей любви. - Она шмыгнула носом. - Просто… я не знаю… ты, наверное, будешь смеяться, но теперь мне кажется - будто в спину меня кто-то толкнул тогда. К тебе. А я не жалею. Даже в эти месяцы… когда я думала, что ты не… - она еще раз шмыгнула носом, - ты не любишь меня… я все равно ни о чем не жалела!
- Солнышко мое… - он снова прижал ее к себе. - Мне страшно становится… что этого могло не случиться. И жил бы я так до сих пор. И не знал бы, какая ты на самом деле…
- Какая?
- Фантастическая. Я никогда не смогу тебя это объяснить. И я просто нереально счастлив, что ты тогда, год назад… Я люблю тебя!
- И я тебя, - наверное, в сотый раз за эти немногие, но такие насыщенные минуты.
- Люба… а у нас там когда секс по расписанию? Через полчаса примерно?
Люба хихикнула. Вот за что она отдельно любит этого мужчину - так это за прямоту!
- Ага. Но я предлагаю не ждать так долго.
- Кто-то снова торопится…
- Мы оба, - она обнимает его за шею и прижимается крепко. - Давай, бери меня уже на руки и тащи в мою комнату. Дорогу помнишь?
- Помню. Погоди, воспитанный человек только ботинки и пальто скинет. И… Вот, теперь можно.
Подхватывает ее под попу, она привычно обнимает его ногами за талию. Если новогодний сценарий хорош, зачем от него отклоняться?
Руки не могут насытиться ею. Гладкая нежная кожа - пальцы и губы словно узнают ее заново. А Люба нетерпелива, ей мало прикосновений, и он не может ей противиться долго, не сегодня, слишком долго был без нее…
Падает в нее, тонет в ней - томительно-узкой, идеально-горячей. Задыхается ее стоном, лишается головы под ее пальцами на своей шее.
Плавится под ним, растворяется в нем, проникает под кожу и остается там. Наконец-то чувствует себе полной, заполненной, цельной. Потому что - с ним.
Год назад они были очень разговорчивы в постели. Сейчас за них говорят тела, одно на двоих дыхание, и лишь короткое хриплое "Люблю" - чье? Ее? Его? Неважно. Их.
- Знаешь… Я так часто мечтала об этом… Все это время, когда мы не… А ты?
- Да. Я тоже.
Люба лежит, прижавшись щекой к его груди. Прямо под ее ухом стучит его сердце - стучит еще быстро, рвано, постепенно замедляя свой ритм после того, что было только что.
А потом она приподнимается на локте. Его лицо слабо освещается разноцветными бликами гирлянды на окне.
- Ник, о чем ты сейчас подумал?
- А почему ты спрашиваешь?
- У тебя дыхание изменилось. И сердце… иначе стучать стало.
- Глупости.
- О чем подумал?!
- А… неважно.
- Коля!
- Хорошо, - он вздыхает. - Только ты не сердись, ладно?
- Ооо… Мое любимое. Началось. Говори.
Он прижал ее к себе.
- Люб, правда. Не сердись. И не обижайся. Но… Знаешь, я ведь был у тебя первым. И единственным. Какое-то время. Теперь… теперь это не так. Я не единственный у тебя.
- Тааак…
- Дослушай меня! Я знаю, что виноват сам! Когда… не ответил тебе на твое признание. Ты… - он еще раз вздохнул, - ты имела право… так поступить. Если считала, что ты мне безразлична. Если я… ну… в общем, я тебя не виню, правда. Просто это очень… больно. Я один виноват, что потерял это! Но легче мне от этого не становится. Люб, ты не виновата, но… ты спросила… Я ответил тебе. Честно. Мне плохо… очень плохо и очень больно от того, что я больше не единственный мужчина в твоей жизни. Я знаю, что это моя вина и… Я справлюсь с этим. Переживу. Обещаю. Но пока… пока вот так.
Какое-то время она молчит. На лице ее пляшут многоцветные отсветы от гирлянды. А потом произносит негромко:
- Знаешь… вот согласно всем законам педагогики - не надо бы тебе ничего говорить сейчас… Чтобы ты пострадал и помучился этак с полгодика - в отместку, так сказать. Но я ведь так не сделаю…
- Ты о чем? - спрашивает он совсем тихо.
- Да не было ничего. У меня с Марком. Кроме того поцелуя, который ты видел. И то противно было… до невозможности, - она передергивает плечами. - Марк явился без приглашения, весь вечер мне проходу не давал, на кухню за мной увязался, приставать начал. А потом я услышала шаги и… и поняла, что это ты. И так захотелось вдруг… сделать тебе больно. Очень больно. Прости. Прости. А с Марком больше и не было ничего - все на твоих глазах было, ничего, кроме этого. Так что ты по-прежнему единственный и неповторимый… Ой! Перестань. Прекрати! Ты мне шею сломаешь! Задушишь! Колька, остановись!
Но он не может остановиться - стискивает в своих медвежьих объятьях, целует беспорядочно и шепчет "Моя! Моя! Только моя". Люба понимает, что сопротивление бесполезно и покорно пережидает вспышку собственнической радости Звероящера - ей и приятно, и немного досадно одновременно.
- Послушай, - ей наконец-то дают возможность свободно дышать и говорить, - Коля, ты ненормальный! Ты меня чуть не придушил. А если я тебя обманула? Это же всего лишь слова - как и в тот раз.
- Нет! - он обхватывает пальцами ее лицо, вглядывается в глаза в переменчивом свете новогодних огоньков. Качает головой. - Ты не обманываешь. Тогда - могла обмануть. Сейчас - нет. Ты моя. Только моя. Знаешь… - его голос звучит с какой-то странной убежденностью. - Наверное, где-то в глубине души я это всегда знал. Ты же любишь меня. Ты не могла… с другим. Я вот не смог. И ты не смогла.
- Не смогла, - соглашается она. - И не хотела. Ударить побольнее хотела, это правда. Прости меня.
- Я это заслужил, - он говорит это совершенно искренне. - Главное, что ты - моя. Только моя. Моя Любава. Моя любовь.
Она утыкается лицом ему в шею. Он такой… такой… это его "моя" просто выбивает ее из состояния равновесия.
- Скажи мне - когда это стало так важно? Что ты первый и единственный? Только не говори мне, что ты всегда мечтал о девственнице - не поверю. Я помню, в каком ты был шоке год назад!
- Так заметно было? - усмехается Ник.
- Весьма.
- Ну… ты права. Был даже момент, когда я подумывал… как бы выкрутиться без потерь из той… хм… ситуации.
- Слинять хотел?!
- Ну, не то, чтобы слинять… Но…