- Останься, - тихо говорит Ханна. В голосе моей подруги слышна неуверенность. Она не приказывает. Она словно бы спрашивает. - Скоро снова начнётся музыка...
Я трясу головой. Напрасно я пришла сюда. Не надо было мне этого видеть. Лучше бы я так и не узнала того, что знаю сейчас. Встала бы завтра как ни в чём не бывало, отправилась бы к Ханне домой, и мы бы валялись с нею у Восточного Променада и жаловались друг дружке на летнюю скуку, как делали обычно. И верила бы, что ничего не изменилось.
- Нет, мне надо идти, - повторяю я, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, без дрожи. - Ничего, всё в порядке. Ты можешь остаться.
В ту же секунду я вдруг осознаю, что она и не предлагала пойти домой со мной. Она смотрит на меня со смешанным выражением раскаяния и сожаления.
- Я могу пойти с тобой, если хочешь, - говорит она, но я же вижу - она неискренна, ей просто не хочется меня обижать.
- Нет-нет, всё нормально, - возражаю я и, вспыхнув, делаю шаг назад, отчаянно желая убраться отсюда поскорее. Ударяюсь о кого-то спиной - оказывается, какой-то парень, он оборачивается и улыбается мне. Тут же быстренько отшатываюсь от него в сторонку.
- Лина, подожди.
Ханна делает ко мне шаг и протягивает руку, в другой у неё стакан со спиртным. Я сую ей свой стакан, она от неожиданности берёт его, приостанавливается и, нахмурившись, пытается удержать оба стакана одной рукой. В этот момент я отступаю, и теперь ей меня не достать.
- Да со мной всё будет хорошо, обещаю. Завтра поговорим, - уверяю я и ныряю в проход между кем-то. У маленького роста есть хотя бы одно преимущество - много места не требуется, достаточно небольшой щёлки. И в то же мгновение толпа скрывает от меня Ханну. Я пробираюсь между толкущимися людьми, уставившись глазами в землю. Прочь, подальше от амбара. Скорее бы щёки, что ли, перестали пылать!
Вокруг меня - вихрь расплывчатых образов. Мне снова кажется, будто я грежу. Парень. Девушка. Парень. Девушка. Смеются, толкаются, приглаживают друг другу волосы... Ещё никогда в жизни я не чувствовала себя такой отличной от других и такой... неуместной, что ли. Раздаётся высокий, механический визг, и вот группа снова заиграла, но на этот раз я не вслушиваюсь в музыку. Не приостанавливаюсь даже ни на секунду, иду и иду, направляясь к холму и представляя себе прохладную тишину залитых звёздным светом полей, знакомые тёмные улицы Портленда, ровную, тихую поступь шагающих в ногу патрулей, шепелявые говорки регуляторских раций. Всё такое привычное, родное... Моё.
Ну вот, толпа постепенно редеет. В гуще народа всегда очень жарко, и теперь я наслаждаюсь лёгким ветерком, обвевающим мои разгорячённые щёки, касающимся кожи еле заметными покалываниями. Начинаю понемногу успокаиваться, и, почти выбравшись из толпы, позволяю себе ещё один, последний взгляд в сторону подиума. Амбар, открытый небу и ночи, сияет белым огнём прожекторов и напоминает ладонь со спрятанной в ней горящей спичкой.
- Лина!
Невероятно! Я мгновенно узнаю этот голос, хотя слышала его всего один раз, в течение каких-то десяти, максимум пятнадцати минут. В нём угадывается искрящийся смех, словно кто-то на ужасно скучном уроке наклоняется к тебе, обещая сообщить по большому секрету что-то необыкновенно захватывающее и забавное. Всё застывает. Кровь перестаёт струиться по моим венам. Дыхание прерывается. На секунду даже музыка куда-то пропадает, и всё, что я слышу - это нечто мягкое, завораживающее, словно отдалённые, приглушённые удары барабана, и я вдруг думаю: "Это я слышу, как бьётся моё сердце", вот только знаю, что это невозможно, потому что сердце тоже остановилось. Снова моё зрение проделывает свой любимый трюк с фокусировкой линзы, как в камере... и я опять вижу Алекса. Он раздвигает толпу плечами, прокладывая путь ко мне.
- Лина! Подожди.
На миг мною овладевает ужас: наверно, он здесь с группой патруля, или начался рейд, или ещё что - но тут я замечаю, что он одет нормально - джинсы, разношенные кроссовки с чернильными шнурками и вылинявшая майка.
- А ты что здесь делаешь? - вырывается у меня.
Он усмехается:
- Я тоже рад тебя видеть.
Он оставил между нами расстояние в несколько футов, чему я очень рада. В полумраке цвет его глаз почти не различим. Ну и хорошо - ни к чему мне сейчас лишние волнения, ни к чему снова переживать то же, что тогда, у лабораторий, когда он наклонился и прошептал мне на ухо слово "серый": и страх, и раскаяние, и восторг, и острое осознание его близости - всё одновременно.
- Я серьёзно спрашиваю, - говорю я, стараясь выглядеть как можно суровее.
Его улыбка меркнет, хотя и не исчезает полностью. Он выдыхает, слегка надув щёки:
- Я как все - пришёл музыку послушать.
- Да как ты... - пытаюсь найти подходящие слова, но что-то плохо получается. - Но это же...
- Незаконно? - Алекс пожимает плечами. Прядка падает ему на глаза, и когда он поворачивается, чтобы окинуть взглядом веселящихся, свет прожекторов с подиума запутывается в ней и окрашивает в памятный и невероятный золотисто-бронзовый цвет. - Ну и что ж... - За грохотом музыки его голос почти не слышен, так что я вынуждена наклониться к нему. - Вреда ведь никакого. Никто никому не делает ничего плохого...
"Да тебе-то откуда знать..." - собираюсь возразить я, но его слова полны такой тоски, что я замолкаю. Алекс запускает руку себе в волосы, и мне становится виден маленький, идеально симметричный треугольный шрам за его левым ухом. Откуда такая печаль? Может, он жалеет о том, что потерял после Процедуры? Например, музыка затрагивает уже не так глубоко, да и, возможно, его не совсем начисто избавили от угрызений совести. Дело в том, что Процедура воздействует на разных людей по-разному, и не всегда всё идёт как по маслу. Вот почему мои дядя и тётя по временам видят сны, а кузина Марсия, бывало, ни с того ни с сего разражалась истерическим плачем.
- А как насчёт тебя? - Он оборачивается ко мне. И снова на губах улыбка, а в голосе задорное лёгкое поддразнивание. - Ты себе оправдание уже придумала?
- Я не собиралась приходить сюда, - быстро отвечаю я. - Мне нужно было... - и останавливаюсь, потому что ловлю себя на том, что не знаю, зачем, собственно, пришла. - Мне нужно было... кое-кому отдать... кое-что... - выдавливаю из себя наконец.
Он выгибает брови - моё враньё его явно не впечатлило. Тут же пускаюсь в путаные объяснения:
- Ханне... моей подруге... Ты её знаешь, она тоже была там позавчера...
- Я помню, - говорит он. Никогда не встречала, чтобы кто-то так естественно вёл себя с незнакомыми людьми. - Кстати, ты ещё не попросила прощения.
- За что?!
Народ теперь в основном толпится у сцены, так что я и Алекс теперь не окружены толпой со всех сторон. Изредка кто-то проходит мимо, вертя в руках бутылку, возможно, с чем-то менее невинным, чем вода, и подпевая, как правило, слегка не в такт, но по большей части мы одни.
- За мои обманутые надежды. - Один уголок его рта поддёргивается кверху, и у меня опять чувство, будто он делится со мной какой-то чудесной тайной, будто старается сказать мне больше, чем содержится в его словах. - В тот день ты так и не появилась на Бэк Коув.
Во мне взрывается фейерверк счастья - он и в самом деле ждал меня на берегу Бэк Коув! Он и в правду хотел встретиться со мной! И одновременно в душе нарастает тревога: ему чего-то от меня надо! Чего?! Мне становится страшно.
- Так что? - Он складывает на груди руки и перекатывается с пятки на носок и обратно, не переставая улыбаться. - Извиняться будешь или как?
Его непринуждённость и уверенность в себе злят меня - в точности, как это было у лабораторий. Ужасная несправедливость - я-то чувствую себя совершенно иначе! Меня либо скоро хватит инфаркт, либо я растекусь прозрачной лужицей.
- Перед врунами не извиняюсь! - заявляю я, поражаясь тому, как твёрдо звучит мой голос.
Он вздрагивает.
- Ты о чём?
- О чём, о чём... - Закатываю глаза, с каждой секундой ощущая себя всё увереннее. - Ты соврал, что не видел меня на Аттестации. Соврал, что не узнаёшь меня. - Разгибаю пальцы, считая его прегрешения. - Соврал даже о том, что был внутри самих лабораторий в день Аттестации.
- О-кей, о-кей! - Он поднимает вверх обе руки, сдаваясь. - Кажется, это я должен извиняться. Прошу прощения! Я говорил, что охрана не имеет права присутствовать в лабораториях во время аттестаций. "Ради чистоты процесса" или как-то так, не знаю. Но мне позарез надо было раздобыть чашку кофе, а в корпусе С на втором этаже стоит автомат, в котором очень классный кофе, с натуральным молоком и всё такое прочее. Ну вот, я и проник внутрь. Всё, конец истории. А после пришлось выкручиваться, я же мог работу потерять. Я и работаю-то при этих дурацких лабораториях, чтобы было чем за учёбу платить... - Он замолкает. Надо же, в кои-то веки раз с него слетает самоуверенность. На лице беспокойство, как будто и в правду думает, что я полечу доносить на него.
- Так, а на галерее-то ты что забыл? - напираю я. - Почему ты наблюдал за мной?
- Да потому что я даже до второго этажа не добрался! - Он пристально смотрит на меня, словно изучая мою реакцию. - Только-только зашёл внутрь, как услышал жуткий шум - рёв, грохот... Ах да, ещё вопли какие-то, крики...
На миг закрываю глаза и вижу режущий белый свет флюоресцентных ламп. Вспоминаю, как мне почудился рёв океана под окнами лабораторного комплекса и пробившиеся ко мне сквозь годы крики моей матери. Открыв глаза, обнаруживаю, что Алекс по-прежнему внимательно смотрит на меня.
- Словом, я понятия не имел, что творится. Думал... не знаю, глупо как-то... думал, что, может, на лаборатории кто-то напал или что-то в этом роде... Ну вот, стою там, и вдруг откуда ни возьмись - вообразить только - сотня коров, и все - прямо на меня! - Алекс пожимает плечами. - Вижу - слева лестница, куда, зачем - не знаю. А, была - не была, валю на эту лестницу, соображаю, что бурёнки вроде по ступенькам лазить не любят... - снова улыбка, на этот раз мимолётная, неуверенная. - Вот так и угодил на обзорную галерею.
Отличное, резонное объяснение. Вздыхаю с облегчением - теперь я меньше боюсь этого парня. Но вот странно - что-то у меня в груди начинает ныть, появляется какое-то непонятное чувство... Разочарование, что ли. И ещё. Некоторая часть меня упрямо продолжает сомневаться. Я же помню его там, на галерее: голова запрокинута, хохочет от души и вдруг - подмигивает мне! Он выглядел таким раскрепощённым, уверенным, счастливым... и ничего не боящимся.
"Мир без страха".
- Значит, ты ничего не знаешь о том, как... как такое могло случиться? - Сама себе не верю, что так вдруг осмелела. Сжимаю-разжимаю кулаки, молясь про себя, чтобы он не заметил, в каком я смятении.
- Имеешь в виду путаницу с грузами? - Он произносит эти слова так гладко, без запинки, что мои последние сомнения испаряются. Как и всякий Исцелённый, он не сомневается в истинности официальной версии. - В тот день приёмом грузов занимался другой человек, мой коллега Сэл. Его уволили. И поделом - положено проверять груз - проверяй. А он, должно быть, хлопнул ушами. - Алекс наклоняет голову набок и разводит руками в стороны. - Ну как, довольна?
- Довольна, - отвечаю. Но в груди всё равно сидит какая-то заноза. Если раньше этим вечером мне отчаянно хотелось вырваться из дому, то теперь вот бы было здорово, если бы я вдруг очнулась в своей постели, и оказалось, что я просто сижу, выпрастываю ноги из-под одеяла, и ничего этого не случилось - ни вечеринки с музыкой, ни Алекса, всё это было лишь сном...
- Так что? - спрашивает он и мотает головой в сторону амбара. - Думаешь, мы теперь можем подойти поближе, и нас не растопчут в лепёшку?
Музыка теперь звучит чересчур громко, в быстром темпе. Не понимаю, что в ней так привлекало меня раньше. Ведь это же просто шум - беспорядочный хаос звуков.
Стараюсь не обращать внимания на тот факт, что он только что сказал "мы". Это слово, произнесённое характерным для Алекса мелодичным, подсмеивающимся тоном, звучит невероятно подкупающе.
- Вообще-то, я как раз направлялась домой, - заявляю я и внезапно осознаю, что сердита на него, сама не понимая толком, за что. Наверно, за то, что он оказался не тем, кем я думала, хотя мне, скорее, следовало бы благодарить судьбу за то, что он - совершенно нормальный, Исцелённый, и с ним я в безопасности.
- Как это - домой? - говорит он, словно не веря своим ушам. - Ты не можешь вот так взять и уйти!
Я всегда старалась не поддаваться злости или раздражению - просто не имею на них права в доме Кэрол. Я слишком многим ей обязана, и к тому же, после нескольких истерик, устроенных мною в раннем детстве, терпеть не могу то, как она потом неделями смотрит на меня - искоса, будто анализируя, оценивая... Наверняка она думает: "Вся в свою мать". Но в этот раз я не сдерживаюсь, даю волю гневу. Мне осточертели люди, ведущие себя так, словно этот мир, этот "другой" мир - настоящий, нормальный, а я - какой-то выродок. Разве это справедливо? Как будто все правила вдруг разом изменились, а мне об этом позабыли сообщить.
- Ещё как могу! - Я разворачиваюсь и направляюсь вверх по склону, воображая, что теперь-то он от меня отстанет. Не тут-то было.
- Погоди! - Он в три прыжка нагоняет меня.
- Что ты делаешь? - взвиваюсь я, повернувшись к нему лицом, и снова удивляюсь - до чего уверенно звучит мой голос, особенно если принять во внимание, что сердце чуть из груди не выпрыгивает. Может, в этом и состоит секрет? Может, так и нужно говорить с парнями - сердито и непреклонно?
- А что я делаю? - ухмыляется он. Мы оба чуть-чуть задыхаемся - должно быть, оттого, что летели вверх по склону, - а он всё равно в состоянии улыбаться. - Я всего лишь хочу поговорить с тобой.
- Ты преследуешь меня! - Скрещиваю руки на груди, словно закрываюсь от него в защитный кокон. - Ты преследуешь меня! Опять!
Вот оно! Он недоумённо вскидывает голову, а я ощущаю мгновение болезненного удовольствия: ура, мне удалось его поразить!
- Опять? - обалдело переспрашивает он. Какое счастье - наконец-то не я, а кто-то другой не может найти подходящих слов!
Зато моя речь теперь льётся потоком:
- Мне кажется, это немного странно: я себе живу преспокойно, знать тебя не знаю и видеть не вижу, и вдруг, ни с того ни с сего, куда бы ни подалась, везде вижу тебя!
Я вовсе не намеревалась говорить ничего подобного, и странными мои слова мне тоже не показались, но в тот момент, когда они слетают с моих уст, я вдруг понимаю, что это истинная правда.
Ну всё, теперь он рассердится.
Но ничего подобного, наоборот, он запрокидывает голову и хохочет - долго и громко, и лунный свет обливает серебром плавную линию его щёк и подбородка. Я до того ошеломлена, что стою столбом, не сводя с него глаз. Наконец, он взглядывает на меня. Его глаза по-прежнему трудно рассмотреть - в свете луны всё вокруг становится ярко контрастным, либо сияя чистым серебром, либо утопая во мраке, - но у меня ощущение, будто из них льются тепло и свет, как тогда, у лабораторий.
- Может, просто раньше ты не обращала внимания, - тихо молвит он, опять еле заметно покачиваясь с пятки на носок.
Я делаю неосознанный шажок назад. Внезапно мне становится не по себе от его близости; словно несмотря на то, что между нашими телами расстояние в несколько дюймов, мы на самом деле касаемся друг друга.
- Что... Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду, что ты неправа.
Он замолкает, а я изо всех сил стараюсь не показать своего смятения, хотя и чувствую, что от напряжения левое веко начинает подёргиваться. Будем надеяться, что в темноте Алекс этого не видит.
- Мы очень часто виделись, - наконец заканчивает он.
- Неправда! Я бы помнила, если бы мы встречались раньше.
- Я не говорил, что мы встречались. - Он не пытается сократить увеличившееся расстояние между нами, и я благодарна ему за это. Стоит, покусывает губу, отчего сразу выглядит моложе. - Можно задать тебе вопрос? - продолжает он. - Почему ты больше не бегаешь около Губернатора?
От неожиданности я тихонько ахаю.
- Откуда ты знаешь про Губернатора?
- Я хожу на лекции в университет. -
А ведь верно, когда мы шли через лабораторный комплекс, чтобы полюбоваться видом на океан, я слышала обрывки их с Ханной беседы - он действительно говорил, что учится в Портлендском университете.
- В прошлом семестре я ходил в "Гранит науки", что у Монумент-сквера. И всё время видел тебя там.
Мой рот открывается и... закрывается; ни одного слова оттуда не вылетает. В самые ответственные моменты мои мозги постоянно объявляют забастовку. Конечно, я знаю "Гранит". Мы с Ханной пробегали там два, а то и три раза в неделю и видели студентов, горохом высыпающих из здания колледжа или залетающих обратно, дуя на исходящие паром стаканы с кофе. "Гранит" выходит на небольшую, вымощенную крупной галькой площадь, которую называют Монумент-сквер. Эта самая площадь - середина одного из моих обычных шестимильных маршрутов.
В её центре стоит статуя мужчины, растрескавшаяся от непогоды и расписанная замысловатыми граффити. Он решительно шагает вперёд, одной рукой удерживая на голове шапку - должно быть, идёт сквозь бурю или навстречу сильному ветру. Другая рука протянута вперёд. Должно быть, когда-то в далёком прошлом, в этой руке был зажат факел или что-то в этом роде, но эта деталь была утеряна - то ли украли, то ли сама отвалилась. Так что теперь Губернатор шагает с пустым кулаком, в котором красуется круглая дырка - идеальный тайник. Мы с Ханной иногда совали пальцы в эту дырку - не найдётся ли там чего интересненького. Но никогда ничего не находили, кроме каких-то мелких монеток да комков изжёванной резинки.
Я даже толком не знаю, когда и почему мы с Ханной начали именовать статую Губернатором. Ветер и дождь сделали надпись на табличке, укреплённой на пьедестале, нечитаемой. Больше никто его так не называет, все говорят просто "Статуя на Монумент-сквер". Алекс, безусловно, услышал это название от нас с Ханной.
Он стоит и смотрит на меня в ожидании, и я вдруг соображаю, что так и не ответила на его вопрос.
- Время от времени надо менять маршруты, - говорю я. Кажется, мы не бегали мимо Губернатора то ли с марта, то ли с апреля. - Скучно становится. - И затем не могу удержаться, чтобы не пискнуть: - Ты запомнил меня?
Он смеётся:
- Да как же тебя не запомнить, с такими финтами вокруг статуи! Ты ещё проделывала такой, знаешь, фокус с подпрыгиванием.
Мои шею и щёки заливает краска. Должно быть, я сейчас совсем малинового цвета. Слава Богу, что мы вне досягаемости подиумных прожекторов! Совсем из головы вон: действительно, когда мы с Ханной пробегали мимо, я обычно подскакивала вверх, пытаясь раскрытой ладонью шлёпнуть Губернатора по руке, словно говоря: "Дай пять!" Это я так подбадривала себя перед обратной пробежкой в школу. Иногда мы даже испускали свой фирменный клич: "Халина!". Наверно, со стороны всё это выглядело так, будто мы обе окончательно спятили.