Вот это вонь! Стоит нам ступить за порог, как она отбрасывает меня через время и пространство, в четвёртый класс. Сквозь едкий, жгучий запах мощного дезинфицирующего средства пробивается зловоние множества немытых тел, скученных в тесном пространстве застенка. Но над всем царит запах сырости - в коридорах мокро, трубы текут, внутри стен и во всех закутках, куда посетителям даже взглянуть страшно, цветёт плесень. Контрольно-пропускной пункт слева от нас. Женщина, сидящая за конторкой, отгороженной панелью из пуленепробиваемого стекла, носит медицинскую маску. Я на её месте поступала бы точно так же.
Вот это сюрприз: когда мы подходим к конторке, женщина вскидывает глаза и обращается к моему провожатому по имени:
- Алекс! - Она коротко кивает. Её глаза перебегают на меня. - А это кто?
Алекс повторяет легенду о происшествии на Аттестации. По всей вероятности, он в приятельских отношениях с охранницей - называет её по имени, а ведь на ней даже нет опознавательного значка. Она заносит наши данные в древний компьютер и машет рукой: следуйте на контроль. Придя туда, Алекс по-свойски здоровается и с этими ребятами. Восхищаюсь его выдержкой. Сама я еле-еле в состоянии расстегнуть пряжку на собственном ремне перед тем как пройти через детектор металла - до того трясутся руки. Стражники при Склепах, по-моему, раза в полтора больше обычных людей: лапищи с теннисную ракетку, а торсы - как радиатор у грузовика. И у каждого автомат. Огромный. Стараюсь хотя бы не слишком явственно проявлять владеющий мною ужас, но куда там. Попробуй сохранить самообладание, если нужно раздеваться чуть ли не до трусов в присутствии этаких амбалов с грозным оружием.
Наконец, контроль позади. Мы с Алексом молча одеваемся. Вот это да - мне удаётся самостоятельно завязать шнурки на кроссовках. Ай да я.
Алекс жестом приглашает меня следовать за ним по коридору.
Стены окрашены в тошнотворно жёлтый цвет. Где-нибудь в жилом доме, или в ярко освещённой детской, или даже в кабинете, он, может, и был бы уместен. Но здесь, на стенах, которые освещаются только изредка выплывающими из темноты пыльными, зудящими неоновыми лампами; стенах, покрытых разводами сырости и отпечатками грязных ладоней; с раздавленными и размазанными по ним насекомыми и следами не хочу даже думать чего ещё - производит необыкновенно гнетущее впечатление, как бывает, когда на тебя щерится чей-нибудь сгнивший рот с одним-единственным почерневшим зубом.
Один из стражей кричит нам вслед:
- Только отделения с первого по пятое!
- Есть, поняли! - отзывается Алекс. Ага, решаю я, есть отделения, куда посетителей не допускают.
Один узкий коридор сменяется другим. В них пусто, и пока что не видно никаких камер. Но по мере того, как мы углубляемся в лабиринт переходов, до моих ушей всё явственнее начинает доноситься странный шум: стоны и вопли, звуки, похожие на крики животных - блеяние, мычание, хрюканье, карканье - как будто люди пытаются изображать скотный двор. Должно быть, мы неподалёку от психушки. Но на всём пути нам не встречается ни одной живой души - ни медсестры, ни сторожа, ни даже какого-нибудь пациента. Абсолютная пустота, и в этой пустоте - страшные крики. Просто жуть берёт. Такое впечатление, что кричат сами стены.
Похоже, здесь можно говорить без опаски, и я спрашиваю:
- Откуда они тебя все тут знают?
- Я частенько захожу сюда, - отвечает он. Ничего себе ответ! Люди не "заходят" в Склепы вот так запросто. Это тебе не пляж. И даже не общественный туалет.
Так, ладно, больше он, по-видимому, ничего не скажет. Придётся поднажать и выудить подробности. Но он вдруг шумно выпускает воздух из надутых щёк и произносит:
- Здесь мой отец. Вот почему я прихожу сюда.
Вот уж не думала, что меня можно ещё чем-то удивить или хотя бы просто пробиться сквозь туман в моей голове. Оказывается, можно.
- Но ты же говорил, что твой отец мёртв!
Алекс когда-то рассказал мне, что его отец умер, но в детали не вдавался. "Он так и не узнал, что у него есть сын", - это единственное, что он сказал. Я поняла так, что отец умер ещё до того, как Алекс родился.
Я вижу, как его плечи поднимаются и опускаются в коротком, но глубоком вздохе.
- Так и есть, - молвит он и делает резкий поворот направо.
Перед нами короткий прямой коридор, заканчивающийся тяжёлой стальной дверью. На ней тоже картонная табличка с печатной надписью "ВЕЧНИКИ". Пониже этого слова кто-то приписал от руки: "ХА-ХА".
- Что ты такое... - Я озадачена ещё больше прежнего, но времени закончить вопрос нет.
Алекс толкает дверь, и повеявший на нас запах - запах ветра, травы и свежести - до того неожидан, до того приятен, что я умолкаю и лишь упиваюсь воздухом, заглатываю его широко открытым ртом.
Мы оказываемся в крохотном дворе, со всех сторон окружённом серыми тюремными стенами. Трава - необыкновенная, просто роскошная - достигает мне чуть ли не до колена. Одинокое дерево тянется к небу слева от нас, и на его скрюченных ветвях щебечет птичка. Здесь на удивление хорошо, мирно и славно - и странно, ведь ты стоишь в маленьком саду, а вокруг - массивные, несокрушимые стены тюрьмы. Всё равно что попасть в око бури и оказаться в затишье посреди ревущего хаоса.
Алекс делает несколько медленных шагов вперёд и останавливается, склонив голову и вперив взор в землю. Должно быть, он тоже чувствует эту тишину, этот покой, мягко, будто вуалью, окутывающий дворик. Небо отсюда кажется даже ещё темнее, чем за пределами Склепов; трава, живая и напоённая электричеством, словно освещает собой всю эту предгрозовую серость. Вот-вот, в любую секунду хлынет дождь. У меня такое ощущение, будто весь мир насторожился, ждёт на краю, затаив дыхание перед грандиозным выдохом и падением в пропасть.
- Здесь! - звенит голос Алекса - слишком громкий, такой громкий, что я вздрагиваю. - Вот. - Он указывает на обломок камня, косо торчащий из земли. - Здесь мой отец.
Вся лужайка усеяна такими камнями и булыжниками, на первый взгляд разбросанными как попало. Но тут я соображаю, что они не просто валяются - их здесь специально уложили и вдавили в землю. На некоторых - чёрные следы надписей, по большей части, неразборчивых, но на одном камне я различаю слово РИЧАРД, а на другом - УМЕР.
Это же могильные камни. Так вот что это за садик! Мы посреди кладбища.
Алекс не отрывает глаз от большого плоского куска бетона, вдавленного в землю. На плите хорошо видна надпись, чёрные буквы выполнены, похоже, маркером; края у них чуть-чуть размазаны, как будто тот, кто обновлял надпись, проводя по одним и тем же линиям, делал это много раз.
УОРРЕН ШИДС.
ПОКОЙСЯ В МИРЕ.
- Уоррен Шидс, - читаю я вслух.
Как хочется потянуться к Алексу и вложить свою ладонь в его руку! Но, наверно, это опасно: в окружающих кладбище стенах есть несколько окошек, и хотя они мутны от покрывающего их толстого слоя грязи, кто-нибудь может как раз проходить мимо, выглянуть наружу и увидеть нас.
- Твой отец?
Алекс кивает. Затем встряхивает плечами, словно сбрасывая с себя путы сна.
- Да.
- Он был здесь, в Склепах?
Уголок рта Алекса вздёргивается кверху, как будто он пытается улыбнуться, но остальная часть лица словно высечена из гранита.
- Четырнадцать лет.
Носком кроссовки он описывает по земле медленный круг - первый и пока единственный признак дискомфорта с того момента, как мы пересекли порог тюрьмы. Я внезапно ощущаю прилив благоговейного трепета перед ним: за всё время нашего знакомства он только и делал, что оказывал мне поддержку, утешал меня, выслушивал меня, а сам носил в душе такую тяжёлую тайну.
- Что произошло? - тихо спрашиваю я. - То есть, что он... - и замолкаю. Тема уж больно щекотливая.
Алекс бросает на меня быстрый взгляд и тут же отводит его в сторону.
- Что он сделал? - Его голос теперь звучит жёстко. - Я не знаю. То же, что делают все те, кто оказывается здесь, в Шестом отделении. Имел собственные мысли и суждения. И защищал то, во что верил. Отказывался подчиняться.
- В Шестом отделении?
Алекс тщательно избегает смотреть на меня.
- Отделение смертников, - говорит он тихо. - Для политических заключённых. Они сидят здесь в одиночных камерах. И никогда, ни один из них ещё не выходил на свободу. - Он жестами указывает вокруг себя, на другие камни, выглядывающие из травы, на десятки могил. - Они навечно остаются здесь.
И я вспоминаю табличку на ведущей сюда двери: ВЕЧНИКИ. ХА-ХА.
- Это ужасно, Алекс. - Я бы всё отдала за возможность притронуться к нему, но всё, что могу сделать - это лишь придвинуться поближе, так, чтобы между его и моей кожей была только пара дюймов расстояния.
Он поднимает на меня глаза и грустно улыбается.
- Ему и маме было только шестнадцать, когда они встретились. Представляешь? А когда родился я, ей было всего восемнадцать. - Он присаживается на корточки и большим пальцем обводит контуры имени отца. Теперь я понимаю: он приходит сюда так часто, чтобы подновлять надпись на могиле. Так он чувствует связь с ушедшим отцом. - Они хотели убежать вместе, но его схватили до того, как им удалось осуществить свой план. Я не знал, что его засадили сюда. Я думал - он мёртв. Мама, наверно, считала, что так будет лучше для меня, а в Дебрях никто толком ничего не знал. Может быть, маме было легче думать, что он действительно умер, чем смириться с мыслью, что он гниёт заживо здесь. - Он продолжает водить пальцем по буквам. - Дядя и тётя поведали правду, когда мне исполнилось пятнадцать. Они хотели, чтобы я знал. Я пришёл сюда, чтобы встретиться с ним, но... - Вижу, как он вздрагивает, как внезапно застывают его спина и плечи. - Словом, было поздно. Он умер за несколько месяцев до моего прихода и похоронен здесь, где его останки уже не смогут никого и ничто отравить.
Мне становится плохо. Стены как будто сдвигаются теснее, давят на нас, вырастают так, что небо кажется всё дальше и дальше, превращается сначала в серый лоскуток, а затем и вовсе стягивается в одну точку. "Мы никогда не выйдем отсюда!" - в панике думаю я и набираю побольше воздуха, стараясь вернуть себе спокойствие.
Алекс выпрямляется.
- Готова? - спрашивает он второй раз за утро. Киваю, хотя и не уверена, готова ли. Он позволяет себе короткую улыбку, и в его глазах мелькает тёплая искорка. И тут же опять принимает деловой, официальный вид.
Прежде чем мы трогаемся с места, я бросаю последний взгляд на могильный камень. Наверно, надо бы произнести молитву или что-то подходящее случаю, но ничего не приходит в голову. Учёные толком не могут сказать, что происходит, когда человек умирает. Предполагают, что он растворяется в некоей надмирной субстанции, каковая и есть Бог, как бы поглощается им. Одновременно они утверждают, что Исцелённые шагают прямиком на небо и живут там в вечной гармонии и порядке.
- Твоё имя! - Я оборачиваюсь вслед Алексу - он уже прошёл мимо меня, направляясь к железной двери. - Алекс Уоррен.
Он едва заметно качает головой.
- Официальный псевдоним.
- Твоё настоящее имя - Алекс Шидс, - говорю я, и он кивает.
Значит, у него тайное имя, как и у меня. Ещё мгновение мы стоим, глядя в глаза друг другу, и я ощущаю такую сильнейшую связь между нами, что она как будто превращается в нечто физическое - в охраняющие, защищающие ладони, чашечкой сложенные вокруг нас. Вот что люди всегда имеют в виду, когда рассуждают о Боге - это ощущение, что тебя кто-то поддерживает, понимает и хранит. Мне теперь не надо произносить молитву вслух, потому что охватившее меня чувство - это и есть молитва. И я безмолвно следую за Алексом обратно, внутрь застенка, и стараюсь не дышать, когда на нас снова обрушивается ужасающее зловоние.
Дальше, дальше, по запутанному серпантину коридоров. Чувство мира и покоя, владевшее мною на кладбище, почти мгновенно сменяется страхом. Он, словно острый нож, вонзается в меня - всё глубже, в самую сердцевину моего существа, так что я не понимаю, как мне удаётся дышать или продолжать переставлять ноги. Снова отовсюду доносится вой; в некоторых местах он достигает такой силы, переходит в такой душераздирающий вопль, что я закрываю уши руками; потом шум постепенно ослабевает. Один раз мимо нас проходит человек в белом лабораторном халате, заляпанном чем-то, сильно напоминающем кровь; на поводке за собой он ведёт пациента. Ни тот, ни другой не удостаивают нас взглядом.
Мы прошли столько поворотов, что мне приходит мысль, уж не заблудился ли Алекс в этом лабиринте. Коридоры становятся грязнее, лампы на потолке встречаются всё реже, и в конце концов мы движемся между каменных стен почти в полной темноте, лишь время от времени нарушаемой тусклым светом слабой лампочки. Иногда из тьмы, из ничего, словно посреди пустоты, выныривают светящиеся неоном вывески: ОТДЕЛЕНИЕ №1, ОТДЕЛЕНИЕ №2, ОТДЕЛЕНИЕ №3, ОТДЕЛЕНИЕ №4. Алекс не останавливается, и когда мы проходим длинный коридор, ведущий в Отделение №5, я окликаю его, уверенная, что он запутался и потерял дорогу:
- Алекс!
Но не успеваю больше ничего сказать, слова застревают в глотке, потому что как раз в этот момент из тьмы выплывает массивная двустворчатая дверь с маленькой, еле-еле светящейся табличкой. Я даже не сразу разбираю, что на ней написано, хотя в этом мраке она светится, словно тысяча солнц.
Алекс оборачивается. Я ожидала, что его лицо будет невозмутимо и спокойно, но... Его подбородок дрожит, в глазах огромная, неизбывная боль; мне кажется, он ненавидит себя самого уже за то, что просто находится в этом месте, за то, что он - тот самый человек, который привёл меня сюда и вынужден сказать мне это.
- Мне жаль, Лина, - произносит он.
Над его головой в темноте тлеют слова
ОТДЕЛЕНИЕ №6
Глава 22
Люди по природе своей жестоки и капризны, эгоистичны и склонны к насилию и раздорам. Они глубоко несчастны. И лишь после того, как их основные инстинкты и эмоции попадают под неустанный контроль, люди становятся добрыми, щедрыми и счастливыми.
- Книга Тссс
Внезапно меня охватывает ужас, и я не в силах шагу ступить дальше. Солнечное сплетение словно сдавливает чей-то безжалостный кулак - вздохнуть невозможно.
- Может, не надо?.. - сиплю я. - Он же сказал... сказал, нам не положено...
Алекс протягивает ко мне руку, словно желая коснуться, но, видимо, вспомнив, где мы находимся, отдёргивает её.
- Не бойся. У меня здесь друзья.
- Может, это вообще не она. - В моём голосе слышны истерические нотки. Того и гляди, я совсем потеряю самообладание. Облизываю губы, стараюсь, чтобы они поменьше дрожали. - Может, всё это ошибка, огромная, огромная ошибка... Не надо было сюда приходить! Я хочу домой!
Понимаю, что выгляжу сейчас как капризный маленький ребёнок, желающий криком добиться своего. Но ничего не могу поделать - пройти сквозь эти двери кажется непосильной задачей.
- Лина, успокойся. Ты должна верить мне. - На этот раз он касается меня - совсем-совсем коротко, лишь едва мазнув пальцем по моему предплечью. - О-кей? Доверься мне.
- Я верю тебе, просто... - Всё вокруг: воздух, вонь, темень и гниль - гонит меня отсюда. Я хочу лишь одного - бежать. - Если её здесь нет... это плохо... но если она здесь... я думаю... это... это ещё хуже...
Алекс одно мгновение пристально вглядывается в меня.
- Лина, ты должна узнать.
Он произносит это чётко, решительно, и он прав.
Я киваю. Он дарит мне даже не намёк - тень намёка на улыбку, затем отворачивается и толкает дверь, ведущую в Отделение №6.
Караульное помещение выглядит так, как, по моим представлениям, и должна выглядеть камера в Склепах: бетонные стены, бетонный пол; если они когда-то и были окрашены, то сейчас и цвета не угадать - он превратился во что-то неопределённо-грязно-мышастое. Одинокая лампочка высоко под потолком едва-едва разгоняет мрак тесной клетушки. В углу - табурет, на табурете - охранник. Как ни странно, этот тип вполне нормального размера, даже, пожалуй, тощий. На морде прыщи, а волосы напоминают переваренные спагетти. Как только мы с Алексом переступаем порог, страж привычным движением крепче перехватывает свой автомат и едва заметно поводит стволом в нашу сторону.
Алекс застывает на месте. Я мгновенно на взводе.
- Вам сюда не положено, - скрипит охранник. - Запретная зона.
Впервые за всё время, что мы под сводами Склепов, я чувствую, что Алекс растерялся. Он нервно теребит свой бейдж.
- Я... Я думал, что здесь будет Томас...
Охранник слезает с табурета. Вот чудеса - он немногим выше меня, уж конечно, намного ниже Алекса, и тем не менее, из всех виденных мною сегодня тюремных стражей он наводит наибольший ужас. Что-то в его глазах невыразимо странное - они плоские и немигающие, как у змеи. До этого момента в меня никогда ещё не целились из огнестрельного оружия, и при виде длинного, тёмного туннеля автоматного ствола я чуть не теряю сознание.
- А, этот! Да, он здесь, всё правильно. Он теперь всегда здесь. - Охранник мрачно улыбается, не снимая подёргивающегося пальца с курка. Когда он говорит, его губы выворачиваются наружу и видны мелкие жёлтые зубы. - А что тебе за дело до Томаса? Откуда ты его знаешь?
В комнате воцаряется та же напряжённая тишина, что за стенами тюрьмы. Воздух напоён электричеством - того и гляди, полыхнёт молния. По одному маленькому признаку - Алекс прижимает стиснутые кулаки к боковым швам своих джинсов - я понимаю, что он лихорадочно пытается сообразить, как себя вести дальше, что сказать. Должно быть, ему ясно, что, назвав имя Томаса, он совершил ошибку: даже я, в своём полуобморочном состоянии, расслышала презрение и подозрительность в голосе охранника.
После бесконечной, леденящей кровь паузы - которая наверняка длилась всего несколько секунд - на лице Алекса снова невозмутимая, деловая маска.
- Мы слышали только, что была какая-то мелкая заморочка, вот и всё. - Довольно уклончивое высказывание. К тому же и сделано оно с небрежностью, разыгранной настолько отлично, что граничит с наглостью.