Тут все принялись здороваться, задвигали стульями, зазвенели стаканами. Пьетро широким жестом и громким голосом пригласил гостя присесть к столу. Девчонки, хихикая и перемигиваясь, толкали друг друга локтями в бок. Эльвира выставила на стол кулек с кофейными зернами, обычно появлявшийся лишь на Рождество.
Лена была вне себя от гнева. Она со стуком опустила оловянную ложку в тарелку с супом, низко наклонила голову и осталась сидеть неподвижно, натянутая, как бельевая веревка.
- Ну, вы вроде знаете, зачем я пришел, - начал Тоньино, не сводя единственного глаза с юной Лены, которая продолжала сидеть с низко опущенной головой, судорожно сжимая под столом кулаки. - И вроде как вот это принес, - добавил он, поставив на стол картонную коробку, расписанную красивым цветочным рисунком. - Это набор французского мыла. - На последних словах голос ему изменил от волнения, и Тоньино торопливо сглотнул, отчего уродливый кадык задергался на длинной и тощей шее.
Все молчали, ожидая, что скажет Лена. Она кипела от ярости, потому что одноглазый плешивый Тоньино никак не походил на прекрасного принца из ее мечты. Кроме того, ее пугал неподвижно уставленный на нее стеклянный глаз: при одном только взгляде на него ей становилось жутко. Впрочем, будь у Тоньино оба глаза на месте, она все равно не захотела бы его в мужья. Он казался Лене старым и уродливым.
- Это подарок для тебя, Лена, - продолжал Тоньино, через силу заставляя себя говорить. Он был от природы очень молчалив.
Девушка так и не удостоила его взглядом.
- Что же ты молчишь? - подстегнула ее мать, думая о том, каких трудов стоила ей подготовка этой помолвки.
Эльвира не сомневалась, что на пути у Лены встретится немало молодых людей, готовых с ней позабавиться, но была твердо уверена, что второго такого храбреца, который решился бы взять ее в жены, уж точно не найдется. Она не могла себе позволить упустить эту исключительную возможность и теперь попыталась найти нужные слова, чтобы смягчить возникшую неловкость.
- Уж ты ее извини, Тоньино, - добродушно сказала Эльвира, - Лена у нас дикарка, все это знают. Ей понравился твой подарок, - добавила она, чайной ложечкой насыпая свежемолотый кофе в маленькую медную турку.
- Ее нрав мне известен, но вы же говорили, что она образумилась, - пробурчал Тоньино, с наслаждением вдыхая аромат кофе.
У Пьетро чесались руки надавать дочери тумаков и таким образом привести ее в чувство, но ему пришлось сдержаться. Братья с женами злорадно пересмеивались, их забавляло поведение придурковатой сестренки. Казалось, до тупоумной девчонки просто не доходило, зачем явился Антонио Мизерокки. Впрочем, замужество младшей сестры мало волновало членов семьи. Наоборот, было бы удобнее оставить ее дома, ведь она была отличной работницей, а предстоящая свадьба только привела бы к лишним расходам.
Эльвира подтолкнула к дочери коробку с кусочками мыла.
- Тоньино пришел просить твоей руки, - проговорила она наконец, а затем, повернувшись к гостю, попыталась подвигнуть его на разговор: - Разве не так, Тоньино?
- Вроде бы так, - ответил он с привычной краткостью, помешивая мельхиоровой ложечкой из парадного сервиза в чашке с кофе.
- Ты не обязана сразу соглашаться, Лена, но, если скажешь "да", я буду довольна, - добавила Эльвира, не понимая, почему дочка проявляет такую строптивость. - Вы можете ходить друг к другу в гости по воскресеньям, чтобы познакомиться поближе. Потом, когда узнаете друг друга получше, сыграем свадьбу. А теперь поблагодари Тоньино за подарок, за его любезность.
Эльвира почувствовала приступ сердцебиения и испугалась, что лишится чувств при всех.
Лена прекрасно понимала, что об отказе не может быть и речи. После ухода Тоньино Пьетро разукрасил бы ее, как спелую сливу. И все сказали бы, что он прав: мать, священник, люди в деревне. В то же время она сознавала, что не сумеет объяснить - ведь, в сущности, даже ей самой это было не совсем понятно, - почему она не хочет выходить замуж. Ее золотое девичье время только-только наступило, Лена едва начала мечтать о любви, воображать себя женщиной.
Наконец она подняла взгляд на своего суженого, и ее глаза засверкали, как звезды. Ей хотелось бросить в лицо и ему, и всем остальным, чтоб убирались к черту и оставили ее в покое. Тоньино продолжал с удовольствием попивать кофе, налив его в блюдечко, чтоб не был таким горячим. Держался он спокойно и уверенно, а в Лене гнев все нарастал, и она с трудом сдерживала его.
- Я не могу принять ваш подарок. И ваше предложение тоже. Я еще слишком молода, чтобы думать о замужестве, - заявила Лена, с важностью выпятив свою юную, совсем еще маленькую грудь.
Потом она вскочила, оттолкнула стул и бросилась вон. Ей хотелось выплеснуть на весь мир свое отчаяние, растерянность, неукротимое желание жить по собственной воле, хотелось крикнуть так, чтобы небо содрогнулось, услышав ее, но она сдержала себя и, обогнув фруктовый сад, медленно направилась по тропинке, ведущей к реке. Лена шла, волоча ноги по земле и вздымая на каждом шагу облачка пыли. Дождя не было вот уже целый месяц, и почва растрескалась. Она вышла на берег Сенио и опустилась на теплую землю, согнувшись в три погибели, словно марионетка с оборванными ниточками. Если бы земля под ней в эту минуту вздыбилась и раскрылась, чтобы поглотить ее, Лена ничего не стала бы предпринимать для своего спасения.
Она почувствовала, как чья-то рука легким движением гладит ее по волосам, но не шевельнулась.
- Я жду тебя с самого утра, - произнес тихий голос.
Лена затаила дыхание. Белая дамасская роза упала ей на колени. Она взяла цветок за стебель и прижала к лицу, вдыхая его тонкий аромат. Потом подняла взгляд на светловолосого молодого незнакомца, склонившегося над ней.
- Я вижу, терпения вам не занимать, - проговорила она нарочито безучастным тоном, чтобы скрыть волнение.
- Терпение - одна из моих сильных сторон, - кивнул он, уселся на землю рядом с ней и, протянув сильную натруженную руку, тихонько погладил ее по лицу. - У тебя удивительные глаза, - с восхищением заметил незнакомец.
Река, протекавшая у их ног, превратилась из-за засухи в жалкий мутный ручеек. Рыбки исчезли.
- Мои глаза никуда не годятся. Вдали я ничего не вижу, - краснея, призналась Лена.
- Это потому, что ты близорукая. Бли-зо-ру-ка-я, понимаешь? Надо заказать тебе очки, - терпеливо объяснил незнакомец.
- Очки? Как у стариков и священников? - разочарованно протянула девушка.
Они беседовали, как старые знакомые. Лене не верилось, что молодой человек, о котором она неотступно думала все эти дни, действительно здесь, рядом с ней.
- В Равенне многие молодые красивые женщины носят очки, и это их ничуть не портит. Тебе они тоже пойдут, - заверил он ее.
Лена кивнула, чтобы не спорить, хотя внутренне была убеждена, что очки сделают ее всеобщим посмешищем. Ее станут обзывать "четырехглазкой". В любом случае ее отец никогда не пойдет на такую пустую трату денег. Чтобы работать в поле, разводить огонь в очаге или прясть, очков не требуется.
- А вы из Равенны? - решилась она задать вопрос.
- Я из Луго, - ответил он. - А в Равенне учусь на вечерних курсах. Изучаю агрономию.
- Никогда не слыхала, чтобы крестьянин учился! - воскликнула девушка, пораженная до глубины души. - Подумать только, до чего я в тот раз испугалась. Убежала, как дурочка. Но, по правде сказать, у меня ведь не все дома, - честно призналась Лена.
Паренек смотрел на нее с улыбкой.
- Я тебе выдам один секрет. Послушать кое-кого, так выходит, что у меня тоже не все дома, - доверительно сообщил он.
- Вы, наверное, смеетесь надо мной, - нахмурилась девушка. - Вы ведь богатый.
Он от души расхохотался.
- Кто богатый? Я богатый? Да с чего тебе в голову взбрело?
- У вас есть "луковица", - пояснила Лена, имея в виду карманные часы, очевидно, прикрепленные к серебряной цепочке, тянувшейся у него поперек жилета.
Молодой человек опять весело рассмеялся.
- Ошибаешься, здесь ничего нет. - Он сунул руку в жилетный карман. - Это просто шутка! - Тут он вытащил и показал ей цепочку, на которой висела всего-навсего медалька, покрытая эмалью. На одной ее стороне красовалось изображение Мадонны, на другой была выведена надпись: "В память о первом причастии".
- Значит, вы обманщик, - с досадой бросила Лена.
Молодой человек сразу стал серьезным. Положив свои широкие, сильные ладони на ее худенькие плечи, он на мгновение крепко, но не больно сжал их, а потом сказал:
- Меня зовут Спартак Рангони. Я не обманщик. Я такой же крестьянин, как и ты. Крестьяне не умеют обманывать. Уж скорее их самих обманывают господа. Знаешь, как они живут?
Лена вспомнила о графе Ардуино Сфорца ди Монтефорте и о его семье. Их загородный дом, расположенный неподалеку от Котиньолы, напоминал сказочный замок. Это была не вилла, а настоящая крепость, построенная, как утверждали, еще в XIV веке. Лене несколько раз приходилось видеть графа Ардуино во время его приездов на виллу из Рима. Держался он надменно. В приходской церкви Святого Стефана, в самом первом ряду, была его фамильная скамья. Иногда, выходя из церкви после мессы, граф вынимал из кармана горсть мелких монет и подбрасывал их в воздух на паперти, как ей казалось, не столько из щедрости, сколько из желания понаблюдать, как дети, да и не только дети, кидаются в драку из-за нескольких грошей. Лицо у него было какое-то странное: тяжелая челюсть, крючковатый орлиный нос, сильно выступающий вперед квадратный подбородок, тонкие, в ниточку, губы. Глаза были глубоко спрятаны под нависающими густыми бровями. На этом лице как будто навечно застыла маска безразличия ко всему, что его окружало, хотя граф обращался с людьми неизменно вежливо. Да, Лена смело могла утверждать, что знает господина в лицо, а уж что до господского дома, так его она видела каждый день, правда, только снаружи. Порой у нее возникало желание войти внутрь, но на вилле были сторожа и собаки, заставлявшие любопытных держаться подальше.
- Нет, - призналась девушка, - я не знаю, как живут господа.
- Они живут в больших домах со множеством комнат, одна красивее другой. И ковры у господ такие роскошные - просто грех ногой ступить. Летом в их домах прохладно, а зимой тепло. В них и мухи залетать не смеют. Господа носят мягкие башмаки, а ноги у них до того белые, ты и вообразить не можешь. Ходьбой себя не утруждают, в каретах ездят, а то и в автомобилях.
- Мне о них рассказывали, но я ни разу в жизни ни одного не видела на наших дорогах.
Спартак с увлечением продолжал свой рассказ. Его голубые глаза блестели на солнце.
- Господские дети учатся в колледжах, и, куда бы они ни пошли, их повсюду сопровождают слуги. Рубашки меняют каждый день. Спят на матрасах, набитых мягкой шерстью, а укрываются шелковыми простынями. Им не приходится ходить за водой к колодцу, она сама приходит в дом по трубам и прямо рекой льется из специального крана.
- Не может быть! - вскричала Лена. Воображение отказывалось служить ей.
- Это так, поверь мне. У них в домах есть такая особая комната, они ее называют "ванной". Они ложатся голышом в большой белый чан, полный горячей воды и благовоний. И еще там есть такой специальный белый горшок, называется "унитаз", господа садятся на него и справляют нужду.
- Какие нечестивцы! Нужду справляют в поле, а не в доме! - живо откликнулась Лена, шокированная до глубины души.
Спартак задумчиво кивнул.
- Да, нечестивцы, но только потому, что живут нашим трудом и держат нас в невежестве. Но я не хочу оставаться невеждой, поэтому и учусь на агронома. И ты не должна называть меня обманщиком только из-за того, что я притворяюсь, будто у меня есть часы, которых на самом деле нет.
Лена глядела на него, совершенно сбитая с толку. Конечно, она была не так глупа, чтобы не понимать, что господа живут лучше крестьян, но все же ей трудно было поверить всему, что рассказывал незнакомый молодой человек.
- Если ты не обманщик, зачем тогда притворяешься? - спросила она с вызовом.
- Потому что мне это нравится. Я дурно отзываюсь о господах, а сам хотел бы быть одним из них. Но я всего лишь бедный крестьянин. Взгляни на мои руки.
Они были крупные, красивой формы, с мозолями на ладонях; однако коротко остриженные ногти были куда более чистыми, чем, к примеру, у дона Паландраны, хотя священник регулярно умывался и никогда не держал в руках лопаты.
- По-твоему, это господские ручки? - спросил Спартак. И, помолчав, добавил: - Приходится скоблить их щеткой с мылом, чтобы отскрести грязь, она забивается во все щелочки. Я не боюсь никакой работы, но не собираюсь вечно гнуть спину на господ. Придет день, когда я куплю себе участок земли. Уж я сумею заставить ее приносить плоды. Найму работников и буду хорошо с ними обращаться. И уж я-то ни за что не допущу, чтобы такая красивая девушка, как ты, осталась невеждой только потому, что она плохо видит и никто не купит ей очков.
Лена крепче сжала стебель розы, которую Спартак бросил ей на колени, и с удивлением взглянула на парня. Этот Спартак Рангони показался ей что-то уж больно восторженным. Она ждала, что он заговорит с ней о любви, а он вместо этого принялся рассуждать, как политикан.
- Вы социалист? - с сомнением спросила девушка.
- Я крестьянин и останусь им всегда, даже когда разбогатею и сделаю так, чтобы все, кто работает на меня, жили лучше, чем сейчас, - произнес Спартак, а потом добавил: - Можешь говорить мне "ты", ведь мне нет еще и двадцати.
- Значит, ты все-таки социалист? - Она взглянула на него сердито и отодвинулась подальше.
Он улыбнулся и нежно провел рукой по ее лицу. Лена вспыхнула и резко оттолкнула его руку.
- Тебе бы только языком молоть! А сам даже не знаешь, с кем говоришь, тебе до этого и дела нет. Даже имени моего не знаешь! - крикнула она, и ее глаза наполнились слезами досады.
- Тебя зовут Маддаленой, но называют Леной, - сказал он с тихой лаской в голосе. - Ты дочь Пьетро Бальдини. Тебя считают полоумной, но я в это не верю. Ты любишь цветы, особенно розы.
- Все это правда. Откуда ты узнал? - Сердце отчаянно колотилось у нее в груди.
- Я всегда говорю правду и знаю все о тех, кто меня интересует. А ты, Маддалена, интересуешь меня как никто другой.
Спартак наклонился к ней. Лена продолжала сидеть неподвижно.
- Ты серьезно? Ты и вправду мной интересуешься? - робко спросила она едва слышным шепотом, не смея верить собственным ушам.
- Больше, чем ты можешь вообразить.
Их головы склонились так близко, что они едва не касались друг друга носами. Лена ощутила тепло его дыхания и закрыла глаза, когда губы Спартака прижались к ее губам. Это был их первый поцелуй, и ей суждено было запомнить его на всю жизнь.
Глава 5
Не успела Лена закрыть за собой дверь, как чья-то тяжелая рука обрушилась на ее щеку, которую всего несколько минут назад с такой нежностью гладил Спартак. В зазвеневших от пощечины ушах гулким эхом раздался пронзительный голос Эрминии:
- Если мама умрет, то только по твоей вине.
До этой минуты ум и сердце Лены, с легкостью ласточки парящей в воздушном потоке, витали между небом и землей в мягких пушистых облаках. Оплеуха разрушила очарование, и девушка обвела взглядом свою родню. Лица у всех были нахмуренные и мрачные. Эльвиры нигде не было видно.
Воспоминания о Спартаке Рангони и их едва распустившейся любви мгновенно исчезли. Душа Лены наполнилась испугом и смятением. Она не стала задавать вопросов, в этом не было нужды. Девушка бегом поднялась в спальню родителей, громко стуча по ступеням деревянными башмаками. Эльвира лежала на широкой супружеской кровати, утонув в матрасе, набитом сушеными кукурузными листьями. Она дышала с трудом, лиловые губы резко выделялись на пепельно-сером лице, руки беспокойно теребили край холщовой простыни. Завидев Лену, мать попыталась улыбнуться, но улыбка превратилась в страдальческую гримасу.
Лена поняла, что ее мать умирает.
- Я не знала… - прошептала она растерянно, склоняясь над постелью, и протянула было руку, чтобы приласкать мать, но застеснялась.
Жест любви показался ей чрезмерной вольностью, ее рука беспомощно повисла в воздухе и упала вдоль тела. Лена так и осталась стоять возле постели, глотая удушливый запах камфарного масла, которым кто-то растер грудь Эльвиры, чтобы облегчить ее страдания.
- Я уже давно болею, - сказала мать. - На этот раз мне стало хуже, чем всегда. Но надо еще немного продержаться. Вот увидишь, я не умру, - ей хотелось утешить дочку.
- Эрминия говорит: если вы умрете, то по моей вине, - ответила Лена.
Щека у нее горела от только что полученной пощечины, в ноющем от боли ухе все еще звучал полный ненависти шипящий голос старшей сестры.
- А ты ее не слушай. У Эрминии оскал волчий, а хвост собачий. Мужа поколотить - руки коротки, вот и бьет тебя, - пояснила Эльвира. - Все кому не лень тебя обижают, вымещают на тебе свою злость. Думаешь, я не понимаю? И так будет всегда, потому что ты слаба и беззащитна. Тебе надо уйти из этого дома, но ты сделаешь это достойно, чтобы не опозорить себя и свою семью. Выходи замуж. Мне стоило таких усилий договориться с Мизерокки. Не позволяй моим трудам пропасть даром, не пускай их по ветру. Тоньино тебе не нравится, я знаю… - Эльвира умолкла, выбившись из" сил.
- И вам кажется справедливым заставлять меня выйти замуж за человека, который мне не нравится? - Лена сделала последнюю попытку избежать ненавистного брака.
- А муж и не должен нравиться. Муж - это муж, вот и все. Мне твой отец тоже не нравился, но я за него вышла, потому что такова была воля моих родителей… - Эльвира говорила с трудом, и Лена еле-еле разбирала ее слова. Но она понимала, что мать впервые в жизни говорит с ней так откровенно.
Девушка все еще сжимала в руке стебель белой дамасской розы, подаренной Спартаком. Ее сердце разрывалось от горя, и не было слов, чтобы выразить обуревавшие ее противоречивые чувства. Ей хотелось рассказать матери о Спартаке, о своем влечении к нему, не имевшем ничего общего с браком. Ей нужен был возлюбленный, а не муж.
Конечно, нелегко жить, когда в твоей собственной семье тебя бьют, попрекают, смеются над тобой, но еще хуже выйти замуж за человека, который тебе совершенно не нравится. Лене очень хотелось все это объяснить, но она не находила слов.