– Я просто размышляла, мой повелитель, – уклончиво ответила она. – Размышляла и пришла к выводу, что если какие-то недовольства есть – а они бывают почти всегда, насколько бы справедливым ни был правитель…
Лицо мужа от этих слов просветлело. На лесть – тем более на лесть из ее уст – он был падок.
– …то самое удачное время для восстания – когда правителя нет в стране и он не сможет быстро отреагировать на возникшую ситуацию. Я повелела Хасану разослать людей, но, признаюсь…
Она чуть не сказала: "провинции, населенные курдами, казались мне наиболее вероятными очагами мятежа". Но в этот раз языку все же не удалось сработать быстрее мозга, и она успела его прикусить. Скажи такое – и Сулейман, отправив войска, навсегда избавит страну от курдов как таковых.
– …признаюсь, я не была уверена, что ему удастся раздобыть сведения о мятеже до того, как он… заполыхает.
Вот. Пускай лучше он награждает Хасана, чем наказывает всех подряд курдов.
Сулейман ничего не ответил; однако выражение его лица Хюррем не понравилось. Может быть, он после этого тоже будет считать жену ведьмой?
И, чтобы отвлечь мужа, она принялась болтать: ни о чем – и обо всем одновременно. О том, как обиделась на него и как написала об этом стихи.
О том, как обнаружила в библиотеке еще один свиток, о существовании которого раньше не знала, хотя вроде бы за эти годы излазила всю библиотеку. О том, как маленький Ильяс собирался защищать ее и сестренку своей игрушечной сабелькой. О том, что маленькая Михримах постоянно что-то поет.
Муж кивал, но странное выражение его лица не покидало.
Через два дня он сказал:
– А ты была права. По поводу венгров. Когда ко мне привели их короля, Лайоша, он пытался плюнуть мне в лицо. Хотел умереть красиво. Совсем молодой, наверное не старше тебя. Мальчишка. Признаюсь, на миг я забыл, что обещал тебе пощадить пленных, уже даже саблю почти вытащил. Но – остановился. Сказал, что такой храбрый воин не заслуживает того, чтобы умереть как собака.
– И что ты с ним сделал потом?
– Мы привезли пленных. Не знаю, для чего они Порте, но – я привез всех, кого мы захватили.
– Мне надо с ним поговорить.
Муж отвернулся. Делает вид, что не слышит.
– Мне надо с ним поговорить! Давай… давай сходим к нему вместе.
– Сходим куда?!
– В темницу.
Она уже представляла себя бредущей темными коридорами с чадящим факелом в руках; с потолка каплет, под ногами что-то шуршит, сверху срывается с потолка летучая мышь и летит прочь, едва не задев ее лица своими крыльями…
– Великой султанше нечего делать в темнице.
– Но я…
– Ты доказала, что имеешь право… советовать мне, что делать. Но, повторюсь, хасеки не место в темнице. Лайоша приведут сюда.
От радости она захлопала в ладоши.
– Ты радуешься сильнее, чем другие женщины – новым украшениям, – криво усмехнувшись, сообщил Сулейман. – Скажи, ты знала его раньше?
– Кого? – не поняла Хюррем.
– Лайоша. Венгерского короля.
– Откуда?!
Он молчал.
– Я – дочка простого попа в крохотном городке. Да я и большого города ни разу не видела!
Не считая Стамбула, конечно, но его, можно сказать, она тоже не видела. Разве что из окна носилок, когда ее от Ибрагима везли сюда, в Топкапы.
– Говорили, будто бы ты дочь польского короля.
Она рассмеялась. Да, когда-то она и сама сказала об этом другим невольницам, тогда, на корабле. А может, и не на корабле, а у этого… торговца живым товаром. Как же его звали? Какое-то смешное имя… Надо же, прошло всего пять с лишним лет, а она и не помнит…
– А ты бы хотел? Ну, чтобы я была королевишной?
Муж покачал головой:
– Нет. Тогда у меня было бы меньше шансов завоевать твою любовь. Ведь ты любишь меня?
– Люблю.
Впервые он задал ей этот вопрос; не раз признавался сам, и она признавалась, и в стихах, и так, а вот спросил – впервые. Что же произошло?
– Знаешь, мне наплевать. Завистники говорят: красноволосая славянская ведьма. Даже если бы ты и в самом деле была ведьмой, мне все равно. Главное, чтобы ты была моей.
Слов не было, и она просто молча уткнулась лбом в мужнино плечо.
Сулейман не любил откладывать в долгий ящик, и пленного короля Лайоша доставили во дворец прямо на следующий день, с утра.
При разговоре присутствовали трое: сам Лайош, Сулейман и Хюррем. Правда, было еще множество охранников с оружием, но в данном случае они были не в счет: без приказа Сулеймана не то что не расскажут о чем не следует – даже просто рта не раскроют.
Султан был недоволен, но пообещал: в разговор вмешиваться не станет; и все, что хасеки пообещает пленнику, выполнит, если это не будет противоречить внешней политике Порты.
Кажется, он не очень верил в то, что из затеи жены выйдет что-то путное, но все равно дал ей шанс.
– Что жив остался – благодари ее. – Сулейман величественно встал навстречу буквально втолкнутому в комнату пленнику.
– Не…
И в самом деле мальчишка. Не по внешности даже – по поступкам. Горячий, пылкий – и не слишком-то соображающий. Гордый. Но любой умный человек сперва выслушает, что ему говорят, даже если говорит враг.
– Не торопись.
Она тоже встала, подошла к пленнику.
– Поднимись. Негоже королю стоять на коленях.
– Я больше не король, – ответил он, словно выплюнул слова.
– Ты – король. И можешь остаться таковым.
– Если предам свою родину?! Этого не будет! Наша вера…
– Никто не покушается на вашу веру. – Она мягко дотронулась до его руки; он, словно завороженный, уставился на ее пальцы.
– Венгрия и так под властью османов, верно?
Он угрюмо молчал. Что же, сочувствие проявили, теперь подбавим в голос холода.
– Я задала вопрос. Твоя страна и так под османами. Так?
Он кивнул, не поднимая головы.
– То есть ты понимаешь, что мы не выступаем в качестве просителей. Я хочу предложить тебе сделку. Сделку, которая будет выгодна всем.
– Я не сговариваюсь с врагами.
– Зря. – Она равнодушно пожала плечами. – Ты не сговариваешься. Вместо тебя сговорится кто-то другой. Пойми, нам даже не придется убивать тебя. Тебя отпустят, ты благополучно вернешься домой, и на этом твое благополучие окончится. Тебя убьют. Или отравят. Впрочем, разницы никакой, раз итог будет один и тот же. На престол сядет… ну, к примеру, Янош Запольяи, который, напомню, не пришел к тебе на помощь при Мохаче. И он подпишет все, что угодно, и не только подпишет, но и исполнит все, что наобещал. Объяснить, почему его войска не поспешили помочь своим гибнущим братьям? Ведь приди Янош на помощь, и результат битвы мог быть совсем иным, верно? А не помог он потому, что не получил в свое время должности палатина. Кстати, падение Белграда пять лет назад не сварами между Запольяи и Баторием было вызвано? Но ты, молодой король, ты был слеп. Ты отодвинул своего бывшего опекуна и регента от кормушки и продолжал надеяться на его верность. Может, ты и сейчас рассчитываешь на то, что он сохранит верность тебе? Или логичнее было бы предположить, что он постарается устранить единственную помеху на собственном пути к трону, то есть – тебя?
Лайош не отвечал, но, судя по выражению лица, по крайней мере понимал, что она ему говорит.
– Рассказать тебе, что будет дальше, молодой пока еще король? Янош недолго усидит на престоле. Из него получится плохой король: он думает только о себе, а не о государстве. Только о себе, о своих амбициях; годика через два – да, максимум через два, – в страну вторгнутся войска Фердинанда Первого. Нужно ли пояснять, что сделает Янош? Да, безусловно: обратится за помощью к Великой Османской империи, дав клятву верности вассалам. То есть через твою страну сперва пройдут немцы, потом – османы. А потом…
– Не надо! Хватит!
Жест короля был исполнен беспомощности.
Хюррем кивнула. И в самом деле хватит.
– Твоя страна может избежать всего этого. Если ты дашь вассальную клятву сейчас. Подумай, прежде чем ответить "нет".
– Что я… что вы…
– Что мы можем гарантировать? Ну, во-первых, ты останешься жив, что уже немало. Ты пока не понимаешь этого, потому что слишком молод, но, клянусь, с возрастом ты научишься ценить жизнь.
Прозвучало несколько напыщенно: такая фраза хорошо и "увесисто" звучала бы из уст убеленного сединами старца, а никак не девчонки – ровесницы пленного короля. Которая на самом деле к тому же еще и выглядела моложе. Но что уж тут поделаешь: ни более взрослой физиономии, ни седого старика у нее под рукой не было.
– Во-вторых, можешь не сомневаться: дань, которой будет обложена твоя страна…
Как же это сказать-то? "Будет казне по карману"? Нет, как-то глупо…
– Не будет тягостной. Мы заинтересованы в том, чтобы твоя страна развивалась и могла платить дань империи долго, поэтому мы вовсе не намерены обложить вас такими поборами, чтобы ваши люди умирали.
Корявенько получилось; надо было все-таки речь написать и наизусть выучить, а она положилась на то, что обычно у нее экспромты лучше выходят. Впрочем, до короленыша, кажется, дошло.
– И вы не станете требовать от нас принятия вашей религии?
Она пожала плечами.
– Веруйте себе на здоровье. Между прочим, ислам признает вашего Иисуса одним из пророков; это только ваша религия ревнива и не признает никаких других.
Сулейман, дернувшийся было на своем троне в начале этой фразы, к ее концу как-то подуспокоился.
– Это христиане несли свою религию на остриях своих мечей. – Эта фраза уже целиком была рассчитана на Сулеймана; пусть успокоится окончательно и пусть не мешает ей! – Нам совершенно все равно, какую религию исповедуют наши подданные, до тех пор, пока они остаются верными подданными Великой Порты.
– Я… я должен подумать, – выдавил из себя Лайош.
Она кивнула:
– Думай.
Потом хлопнула в ладоши:
– Уведите пленного!
Не успела закрыться за венгерским королем дверь, как Сулейман угрюмо сообщил:
– А все же именно ислам – самая великая религия в мире!
Ну надо же! Она была уверена, что он станет оспаривать ее действия, а он – смотрите-ка! – за пророка Мухаммеда оскорбился.
– Ислам – великая религия, – мягко согласилась она. – Как и христианство, из которого, можно сказать, ислам вырос. Не спорь, если захочешь – ты сам найдешь этому доказательства. А в Индии народ поклоняется иным богам, и они тоже ничуть не хуже. На самом деле Бог один, и я не уверена, что для Него очень важно, как именно ему молятся. Ты же знаешь: я приняла ислам сразу после рождения Ильяса – чтобы быть одной веры с моими детьми. Но меня не наказали; не прокляли, не испепелили… Значит, Богу не важно, со словами каких молитв к нему обращаются, главное – чтобы его искренне любили.
– Нет, это потому, что наш бог сильнее вашего, славянского, – уперся Сулейман и поджал губы; обычно когда он делал такое лицо, Хюррем прекращала спорить с ним, но сейчас сдержаться не могла.
– Исламский бог не может быть сильнее славянского, потому что Коран говорит: нет бога, кроме Аллаха. Просто… просто проблема людей заключается в том, что каждый трактует религиозные тексты так, как хочется именно ему.
Сулейман снова возражал; их "религиозный диспут" продлился несколько часов и закончился ничем: они разошлись, недовольные друг другом.
Хюррем проклинала свой болтливый язык. Ну надо же было завестись с мужем на тему ислама и других религий! Как будто нельзя было подождать какого-то более подходящего момента!
Сулейман обижен и, возможно, не станет отпускать Лайоша и давать ему какие-либо гарантии – и все, что она с таким тщанием готовила, просто рухнет в тартарары.
Но все же политик в султане восторжествовал не только над мужем, но и над правоверным мусульманином. Назавтра Лайош ответил согласием на предложение "августейшей султанши", а еще через неделю освобожденные три десятка венгров во главе с королем отправились назад, в свою страну. Мир был завоеван дешево и бескровно.
– Когда ты отпустишь остальных? – поинтересовалась Хюррем, глядя вслед выезжающему из городских ворот молодому королю.
– Буду отпускать… понемногу. Горячие головы, отпусти всех сразу – они мне не только дворец, весь город разнесут, – хмуро ответил муж. Он все еще сердился: пожалуй, даже не на свою рыжую непонятную жену, а на себя самого, который ничего не мог поделать с любовью к этой маленькой и хрупкой женщине, силы духа которой хватило бы на целый орт янычар.
Глава 19
Наступал новый, 1527 год. Он обещал быть более-менее спокойным – по крайней мере, никаких походов не намечалось, и Хюррем рискнула. Она уже стала Роксоланой – о ней говорили в Европе; ей, персонально ей, привезли подарки посланники польского короля. Так почему бы не повторить реальный "подвиг" реальной Роксоланы? Правда, та, настоящая, кажется, сделала это, только родив первого ребенка, а она уже была матерью троих… Ну и что? Няньки присмотрят! Ильяс и Михримах – бойкие, здоровые детки, да и маленький Сулейман, столь поразивший своего отца, в честь которого был назван, своей жаждой жизни, хорошо кушал, прекрасно набирал вес и имел уже не только пухлые ручки и ножки, но даже один, весьма ощутимый при кормлении, зуб.
– Мой повелитель! Ты знаешь, что венецианские купцы устраивают новогодний праздник?
Он отмахнулся:
– Языческая традиция!
Она согласно кивнула. Знала, когда следует согласиться. Впрочем, иногда все же не могла сдержаться, спорила, когда и разум, и душа просили: промолчи!
– Языческая. Но красивая и безобидная.
– К чему ты это говоришь?
Она обошла мужа сзади и принялась просовывать свою голову под его руку. Когда она так делала, он никогда не мог удержаться от улыбки, не удержался и в этот раз:
– Ну, скажи, хитрая игривая лиса, чего тебе нужно на этот раз?
– Давай пойдем? Один из организаторов – друг твоего визиря. Неужели он не сможет организовать нам посещение вечеринки так, чтобы об этом никто не знал?
– Ты хочешь на вечеринку?!
От удивления он даже сел.
– Ведь мы хорошо поработали с тобой, верно? Неужели мы не имеем права как следует отдохнуть? Ну, соглашайся!
– Я никогда прежде не отдыхал таким образом, – ответил он, саркастически подняв одну бровь. Жена предпочла сарказма не услышать:
– Тем более! Это, наверное, будет очень интересно! Соглашайся!
– Такие вечеринки проводят там, где ты родилась?
Она замялась. Как ответить? Для нее лично более привычны именно новогодние праздники, но для настоящей Анастасии Лисовской – наверное, все же рождественские…
– Да. Правда, чаще их устраивают на Рождество; но я бы не посмела позвать тебя на вечеринку в честь чужого религиозного праздника.
Похоже, он сдался.
– А каким образом можно добиться того, чтобы нас не узнали?
Она рассмеялась:
– Мой повелитель, кто из купцов видел тебя своими глазами, причем достаточно близко, чтобы узнать? К тому же, если такой могущественный правитель, как ты, приезжает куда-то инкогнито, его никто не узнает, даже если все стены будут обвешаны его портретами! Но, думаю, лучше было бы все же нарядиться в маскарадный костюм.
– Ну и кем, по-твоему, я должен нарядиться?
Он явно хотел поехидничать, но в голосе сквозило совсем другое: нетерпение ребенка, которому пообещали сюрприз.
– Ну, не знаю. А кем ты хотел быть, когда был маленьким?
– Я всегда знал, что буду следующим султаном.
– Знал – да, но ведь о чем-то ты мечтал?
Похоже, детство у маленького Сулеймана было не слишком веселым…
Его глаза вдруг озорно блеснули:
– Честно? Когда матушка и наставники слишком уж… одолевали меня своими поучениями, я забирался на дерево и представлял, будто бы я – пират, стоящий на палубе собственного корабля. Вокруг бушует буря, но я ее не страшусь, потому что я – старый морской волк с продубленной ветрами кожей и, когда я выхожу в море, волны сами пугаются и утихомириваются.
Она погладила мужа по руке.
– Ну, так давай ты и будешь пиратом! А я тогда буду твоей добычей! Твоей невольницей, которую ты…
Он резко отдернул руку.
– Нет! Добычей ты не будешь! Я не хочу! Или… или ты и до сих пор воспринимаешь меня именно так?
Она снова сжала его пальцы.
– Глупый.
Да, наверное, никто и никогда не говорил до сих пор этого слова Сулейману – ни тогда, когда он был еще юным и безусым шехзаде, ни тем более тогда, когда он стал могущественным султаном.
– Глупенький! – еще раз повторила она, сознательно смягчая слово. – Я и есть твоя добыча. Причем добровольная. Но если ты хочешь – я могу нарядиться в любой другой наряд.
– А кем ты наряжалась в детстве?
О, в детстве – на многочисленных детсадовских и школьных утренниках – она кем только не была! Снежинкой, зайчиком, лисичкой. Один раз даже грибом была. Но, пожалуй, роль гриба для венецианской вечеринки подходит мало.
– А кем бы ты хотел, чтобы я была?
Он ответил честно:
– Вообще не хотел бы, чтобы кто-то мог видеть твою красоту. Хочу, чтобы это право принадлежало только мне. Но если для тебя эта вечеринка так важна…
Вечеринка для нее и в самом деле была важна. По многим причинам. В первую очередь, конечно, ей был важен сам праздник: она "по-нормальному" не праздновала Новый год уже шесть лет!
Во-вторых – ей хотелось отпраздновать его с мужем. Может быть, праздник станет их семейной традицией.
Было еще и "в-третьих": она очень хотела переговорить с венецианским послом. Так, как бы между прочим. Неофициально. Пообщаться намеками или полунамеками, чтобы он додумал все, чего она не произнесет вслух, сам. "Венецианская война", которая, по идее, должна случиться через десять лет, может быть предотвращена. Да и обратить внимание Карла V на Англию – на то, что англичане бессовестно обворовывают испанцев – все-таки испанцев, ведь по праву захватчика американский континент принадлежит им, – укравших золото, алмазы и другие ценности у индейцев.
Но пока она старалась об этом не думать. Зачем загадывать заранее, если неизвестно, согласится ли муж?
Вот если он даст окончательное согласие – тогда можно будет уже продумывать разговор.
На самом деле имелось еще и "в-четвертых": как и произошло в книге, вечеринка давала ей возможность унизить Ибрагима. Отомстить за тот страх, за то гнетущее одиночество, что она пережила, сидя у него взаперти, пока он не подарил ее в гарем.
– Цыганкой?
Что – цыганкой? Кажется, задумавшись, она что-то прослушала… Ах да, какой костюм на вечеринку ей надеть!