Глаза Элли налились слезами. Куинн попыталась отвести взгляд. Выйдя из главного входа, они проскользнули в галерею через боковой и забрались под стол, накрытый скатертью, так что их никому видно не было. Куинн было трудно притворяться, что она не замечает слез Элли.
- Прекрати! - строго велела она.
- Чего прекратить? - спросила Элли, шмыгнув носом.
Она знала, что Куинн презирает плакс, и изо всех сил пыталась сдержаться.
Чтобы сменить тему, Куинн вытащила из-за уха окурок, который нашла на лестнице. А уж стащить спички со стола было пара пустяков. Она чиркнула спичкой и затянулась.
- Ой, не надо! - взмолилась Элли. - А если ты умрешь? Курение смертельно опасно.
- Все умирают, - бросила Куинн. - Кого это волнует?
- Меня, - тихо сказала Элли.
Больше она не могла сдерживать слез, и они горячими ручейками покатились по ее щекам.
- Элли, а ты знаешь, зачем она приехала?
- На выставку.
- Дура ты! Вовсе не за этим.
Куинн вдруг стало страшно и душно под столом. Она затушила сигарету и сунула ее обратно за ухо. А потом откинула скатерть и поползла наружу. Элли - за ней. Люди глядели на них с изумлением, но Куинн было плевать. Ей надо было поскорее выбраться отсюда.
Блэк-Холл остался точно таким, каким его помнила Дана: спокойным и элегантным городком, залитым прозрачным желтоватым светом, который словно поднимался от болот и прибрежных бухт, освещая дома и шпили церквей. Именно здесь начинался американский импрессионизм.
- Привет! - окликнул Дану чей-то голос. - Ты далеко собралась?
Она обернулась и увидела все того же молодого человека с цветами. Да, она не ошиблась, ему лет двадцать восемь - двадцать девять, не больше.
- Мне надо кое-кого найти, - ответила она и не спеша пошла дальше.
Июньский воздух был свеж и прохладен. Дул легкий ветерок, и Дана поплотнее запахнулась в черную кашемировую шаль, наброшенную поверх белого шелкового платья.
- Ищешь детей? Племянниц?
- А вы откуда знаете?
- Я видел их. Они так похожи на вас с Лили.
- Вы знаете Лили?
- А я подумал, ты меня узнала. Не помнишь? Вы с Лили учили меня ходить на яхте. - Он протянул ей цветы. - Правда, это было очень давно.
Она взглянула, прищурившись, ему в глаза. И словно вернулась в свое последнее студенческое лето - она оканчивала школу дизайна на Род-Айленде. Они тогда подрабатывали инструкторами по парусному спорту. Неужели это один из тех детей, с которыми они занимались?
Дана присмотрелась повнимательнее, и в душе у нее что-то дрогнуло. Море, волны, они с Лили тащат к берегу потерявшего сознание мальчишку...
- Сэм! - Имя тут же всплыло в памяти.
- Вспомнила? - радостно улыбнулся он.
- А мы тебя никогда и не забывали. Лили мне рассказывала, как она тебя встретила. В театре, да?
- В театре, - кивнул он. - Чуть больше года назад.
- А здесь ты как оказался? Ты художник?
- Ну что ты! - рассмеялся он. - Я ученый. Океанограф. Помнишь крабов?
- А то, - ответила она и, вспомнив его худенькую фигурку на пристани, усмехнулась.
Сэм стоял, чуть наклонившись к ней. Так вымахал - ей, чтобы заглянуть ему в лицо, приходилось задирать голову. А еще он светился добротой и дружелюбием. И в стеклах его очков отражались золотистые лучи заходящего солнца.
- Я биолог, занимаюсь морем и его обитателями, - сказал он. - Мой брат тоже океанограф.
- Я помню твои рассказы о брате.
- Я теперь преподаю в Нью-Хейвене. В Йеле. - Сказав это, он смущенно пожал плечами - не хотел, чтобы она подумала, будто он хвастается. - Джо и Каролина поженились два года назад, они много путешествуют, но всякий раз, когда возвращаются, я приезжаю с ними повидаться. Это так здорово! - Он засмеялся и взглянул ей в глаза. - Да зачем я это рассказываю? Тебе это и так понятно.
- Понятно? - переспросила она, решив, что он говорит о брате.
А Каролина - это, наверное, Каролина Ренвик, дочь легендарного художника Хью Ренвика.
- Ну да - как это замечательно, приехать домой, повидаться с сестрой. Она здесь?
Дана не ответила. Мысли о Хью Ренвике тут же улетучились.
- Ты приехала повидаться с ней и детьми? - не унимался Сэм.
- Я приехала к ее детям. Они находятся под моей опекой. - Фраза получилась такая канцелярская, что она не удержалась и фыркнула. Насколько естественнее прозвучало бы: "Чудные мои племянницы, мои обожаемые девочки, дочки моей сестры". - Она так распорядилась в завещании: если что случится с ней или Майком, я должна позаботиться о девочках.
- В завещании? - тихо переспросил Сэм.
- Там говорилось, что мне нужно будет вернуться домой и взять воспитание девочек на себя. А я тогда была во Франции, пыталась работать. На похороны я, разумеется, прилетела. Но всю заботу о девочках взяла на себя моя мама...
- Дана, а что произошло?
- Они утонули. И Лили, и Майк.
- Боже мой, Лили... - Голос Сэма дрогнул. - Искренне соболезную.
- Спасибо.
Из галереи вышли несколько человек - искали ее. Дана слышала их голоса, но издалека. Она словно впала в транс.
- Она умерла десять месяцев назад.
- И ты вернулась воспитывать ее дочерей?
- Нет, - покачала головой Дана. - Я забираю их к себе во Францию.
- Вот как...
Дану наконец заметили и окликнули. Пора было резать торт и говорить тосты.
Глава 2
Хаббардз-Пойнт за сорок один год - а именно столько лет исполнилось Дане - нисколько не изменился. Здесь любил отдыхать народ поскромнее, те, кого смущали шик и роскошь пляжей, находившихся восточнее. Крохотные дворики, домики, стоящие почти вплотную. Строили их простые полицейские, пожарные, учителя - деды и прадеды нынешних владельцев.
В Пойнте изысканный стиль был ни к чему - его заменяли красота природы и дружелюбная атмосфера. Здесь все друг друга знали. Проходя или проезжая мимо, непременно здоровались, всегда охотно присматривали за соседскими детьми.
В восточной части Пойнта дома стояли на граните и кварце - каменные уступы спускались вниз к прибрежным бухтам. А дома, обращенные на запад, выходили к пляжу, окаймлявшему пролив.
Из дома Андерхиллов, построенного в самой высокой части Пойнта, открывался вид и на пляж, и на скалы. Коттедж, крытый посеревшей от времени дранкой, прятался за могучими дубами и виргинским можжевельником и был бы совсем неприметным, если бы не чудесный сад, который разбила Лили.
- Одни сорняки остались, - грустно вздохнула Элли.
- Да не так уж все страшно, - сказала Дана, отхлебнув кофе.
Было воскресное утро, и они сидели на каменных ступенях в тени сассафраса.
- Ну что ты! Эти вьющиеся розы все заполонили. Мамины грядки с травами вообще не поймешь где. Она посадила лаванду, розмарин, шалфей, тимьян. Вообще-то они многолетние, а я ни кустика не вижу.
Дана поставила чашку и принялась разгребать прошлогоднюю листву. Высвободила кустик шалфея с сочными зелеными листьями, увидела серебристые треугольные листочки тимьяна. Каждый сантиметр земли напоминал ей о Лили. Именно здесь она острее всего тосковала по сестре.
- Она не хочет со мной общаться? - спросила Дана вдруг.
Элли кивнула.
- Это из-за того, что я целый год не приезжала?
- Это не главное.
- Так почему же она со мной не разговаривает?
- Потому что ты хочешь увезти нас во Францию.
Куинн бежала по узенькой каменистой тропинке к пляжу - так бегали быстроногие индейцы-пекоты, пришедшие на эту землю десятки веков назад. Куинн знала об индейцах немало. Начать с того, что ее полное имя - Акуинна, а это на языке вампаноа значит "высокое место", "возвышенность". Родители назвали ее так, потому что они повстречались и полюбили друг друга именно в горах. Куинн решила, что, когда вырастет, станет антропологом. Будет заниматься индейцами: пекотами, могиканами, вампаноа.
И во Францию ей ехать совершенно ни к чему.
Она пробежала мимо парусных суденышек, вытащенных на берег около дамбы, мимо камней, где ловили крабов, к лесной тропе, вившейся среди высоких деревьев.
Куинн огляделась по сторонам и остановилась. Убедившись, что кругом нет ни души, она нырнула в чащу и добралась до склонившегося почти до земли дуба. Просунула руку под обвисшие ветви, дотянулась до дупла и вытащила оттуда обернутый в целлофан сверток. Засунув свое сокровище за пояс, она побежала обратно на песчаный пляж.
На пляже было пусто. Сюда они обычно ходили с мамой - искали отшлифованные морем стекляшки и плоские камешки, которыми так здорово было пускать "блинчики". Прижимая к груди драгоценный сверток, она пристроилась за здоровенным серо-розовым валуном, на котором искорками поблескивали вкрапления слюды.
С бьющимся от волнения сердцем она открыла пакет, достала оттуда тетрадь в синей обложке и фломастер. Взгляд ее остановился на записи, сделанной еще в октябре.
Бабушка такая же, как мама. Сначала несла всякую чушь типа "мне ты можешь доверять", а потом сделала то же, что и мама: прочла мой дневник. В этой семье что, так принято? Она прочитала про то, как я скучаю по маме с папой, про то, как жалею, что не оказалась в море вместе с ними. Я поняла, что что-то здесь не так, когда она снова заговорила про психолога. Считаю дни: скорей бы уж приехала тетя Дана, а бабушка отправилась бы в свою квартиру. Тетя Дана - классная, с ней все четко. Не понимаю, зачем она уехала так далеко.
Куинн перевернула страницу. Вот запись, сделанная несколько месяцев назад.
Тетя Дана странная. И ведет себя странно. Все обещает приехать, а не едет. Говорит, что готовится к выставке, что ей надо дописать еще пару картин. Совершенно этого не понимаю.
Мы должны жить с ней, а не с бабушкой.
Куинн облизнула кончик фломастера и открыла чистую страницу. Слова полились сами собой.
Ненавижу этот мир! Ненавижу бабушку, Элли, тетю Дану и маму! Одна поучает, другая ноет, третьей на все плевать, а мама вообще умерла. Бабушка все пристает ко мне, чтобы я вела себя хорошо. Элли - плакса, вечно волнуется, что да как будет. Тетя Дана решила увезти нас с Элли к себе во Францию, а мама прочла мой дневник, ужаснулась тому, какой я стала, а потом умерла. Угораздило же меня родиться в такой семейке! Во Францию не поеду ни за что. Пусть что хотят, то и делают.
Куинн написала это, и на душе стало полегче. Ярко светило солнце, на горизонте покачивались крохотные суденышки. Белые паруса, голубое небо. Куинн сунула руку в карман, вытащила подарок и, как всегда, положила его под валун со стороны моря.
Пора было прятать дневник и возвращаться домой.
Обе девочки как сквозь землю провалились. Дана решила сходить в гараж - он стоял у подножия холма, рядом с дорогой. С трудом открыв тяжелую дверь, она шагнула внутрь. В гараже пахло затхлостью и плесенью, по стенам вился плющ, пробившийся сквозь бетонный пол.
На ржавом прицепе лежала старая парусная шлюпка, краска на ней совсем облупилась. Места она занимала много, поэтому в нее сваливали что попало: грабли, лопаты, корзину для ловли крабов, удочки.
Дана с Лили на этой лодке учились ходить под парусом. Дана провела рукой по деревянному корпусу, вспомнила, как они с Лили приставали к отцу, уговаривая его отдать шлюпку им. Отец сказал, что они должны сами заработать деньги и выкупить у него лодку. Ладонь Даны коснулась кормы, и она, тяжело вздохнув, заставила себя взглянуть на транец, где было написано - "Русалка".
Пальцы ощупали буквы. Они с Лили долго и старательно вырезали трафарет, а потом Лили закрасила прорези белой краской. Они нарисовали полногрудую русалку с двумя хвостами, потому что им порой казалось, будто тело у них одно на двоих.
- Вот ты где, - сказала мать Даны, стоявшая, опершись на палку, у двери. - Я хотела поговорить с тобой, пока девчонки не вернулись. Ты когда собираешься уезжать?
- Мам, я же тебе говорила, в четверг.
- Мое мнение тебе известно.
- Да. Ты хочешь, чтобы я переехала сюда, а ты бы вернулась к себе в городскую квартиру. Но я так поступить не могу. В Онфлёре у меня мастерская. У меня сейчас два заказа в работе. Девочкам во Франции наверняка понравится. И язык они выучат мгновенно.
- Детка моя, это же твой родной дом.
- Знаю, - ответила Дана, краем глаза взглянув на шлюпку. - Мама, а почему она стоит в гараже? Почему девочки ею не пользуются?
- Они больше не хотят ходить в море.
- Грустно смотреть, как она здесь гниет. А Лили на ней часто ходила?
- Раньше - да. Учила на ней девочек. Но в прошлом году уже ею не пользовалась. Майк купил новую, большую, и Лили часто ходила в море с ним. Да и дома работы прибавилось, ей приходилось всем заниматься.
- Работы прибавилось...
- Когда я сломала ногу, - сказала Марта Андерхилл, внимательно вглядываясь в лицо Даны. - И дом, и сад - одной трудно справиться. Вот тогда я и решила оставить дом Лили, Майку и девочкам. Правда, немного беспокоилась, не обидишься ли ты.
- С какой стати, - сказала Дана, но вдруг поняла, что в глубине души она все же обиделась.
- Я знаю, как ты любишь девочек, - с чувством произнесла Марта. - Им столько пришлось пережить. Дана, боже мой, что ты задумала? Забрать их из родного дома, именно сейчас... Как тебе такое в голову пришло? Ты же училась живописи здесь, в Хаббардз-Пойнте. Не понимаю, почему ты не можешь писать дома.
- Думаешь, все дело в живописи? - спросила Дана, почувствовав, как кровь отливает от лица.
- В живописи и в Джонатане.
- Джонатан тут ни при чем, - сказала Дана через силу. - С ним все кончено.
- Значит, остается живопись.
Марта оставила новость о разрыве с Джонатаном без комментариев. Она приблизительно этого и ожидала. Все романы Даны были недолгими, и родственники уже устали надеяться, что она наконец на ком-нибудь остановит свой выбор. Они понимали, что для Даны самое главное в жизни - творчество.
- Можно и здесь построить мастерскую или переоборудовать гараж. Можно прорубить окно в крыше.
У Даны перехватило дыхание. Неужели мама не заметила, что даже в галерее Дана не могла заставить себя взглянуть на собственные картины? Они ее только раздражали. Все думали, что это ее последние работы, а на самом деле она достала из кладовки то, что было, так как нового ничего не написала. После смерти Лили Дана не могла заставить себя подойти к мольберту.
- Не в помещении дело, - сказала она.
- Значит, в твоей натурщице. Честно признаться, я так и не поняла, зачем она тебе. Мне Лили рассказывала, что ты наняла какую-то азиатскую девушку...
- Моник... - машинально сказала Дана. - Она вьетнамка.
У Даны плохо получались фигуры. И, решив писать русалок, она попросила девушку ей попозировать. Моник, изящная и миниатюрная, была идеальной моделью.
- С натурщицей был просто эксперимент. Из него ничего не вышло.
Мать ее реакция огорчила. Она надеялась, что разговоры о мастерской, об окне в крыше заинтересуют Дану.
- Бедная ты моя, - устало вздохнула она.
- Тетя Дана! - крикнула, сбегая с холма, Элли. - Тебя к телефону какой-то Сэм Тревор.
- Кто это? - спросила Марта.
- Один старинный знакомый, - сказала Дана.
И, опустив голову, чтобы не видеть грустных глаз матери, вышла из гаража.
Дана долго не брала трубку, и Сэм решил, что она уже не подойдет. Он стоял в кухне дома на Файерфлай-Хилл, а Огаста Ренвик сидела в кресле-качалке на веранде, оттуда разговора не слышно. Когда Джо женился на Каролине, Ренвики сказали Сэму, что он может считать этот дом своим и приезжать, когда пожелает. Он чувствовал себя немного виноватым - работы в Йеле было по горло, и часто наведываться в Блэк-Холл не получалось, но Сэм решил - раз уж Дана приехала - навестить заодно и тещу брата.
- Чему я обязана удовольствием тебя лицезреть? - спросила Огаста и, взяв под руку, повела его в дом.
Несмотря на возраст - сколько ей, под восемьдесят или побольше, Сэм точно не знал, - Огаста оставалась настоящей красавицей. Седые, распущенные по плечам волосы придавали ей загадочный и чарующий вид. Взглянешь на нее, и сразу понятно, почему великий художник Хью Ренвик влюбился в нее до беспамятства.
- Сюда меня привело желание повидаться с вами, Огаста, - ответил Сэм.
- Ах, дитя мое, - рассмеялась она серебристым смехом, - слышать это мне чрезвычайно приятно, но мы оба знаем, что это - чистое вранье.
- Прошу прощения? - покраснел Сэм.
- Ты разве забыл, что я тоже была в галерее? И видела цветы, которые ты преподнес Дане Андерхилл. Иди позвони ей. Телефон сам знаешь где.
И он пошел. Трубку сняла девочка - скорее всего, младшая племянница Даны - и побежала звать тетю.
- Алло! - наконец ответила Дана.
Сердце Сэма бешено заколотилось.
- Привет, Дана! - сказал он. - Это Сэм.
- Сэм, привет! Как твои дела?
- Я оказался здесь неподалеку и решил тебе позвонить. Хотел узнать, как ты.
- Ну... - начала она и запнулась - словно вопрос оказался слишком сложным.
- Я хотел спросить, - продолжал Сэм, - не согласишься ли ты перед отъездом во Францию со мной поужинать.
- Поужинать? - изумилась она так, будто услышала это слово впервые.
- Я сейчас как раз в Блэк-Холле. Скорее всего, здесь и переночую. Я мог бы за тобой заехать.
Она молчала. Он не хотел ее торопить. Ей сейчас, должно быть, очень нелегко.
- Ой, Сэм, - выдохнула она, и в ее голосе ему послышались странные нотки. Грусть? Боль? - Очень мило, что ты меня приглашаешь, но у меня столько дел... Ведь мы улетаем уже в четверг.
- Я надеялся увидеть тебя до отъезда. Хотел попрощаться.
Она снова помолчала - обдумывала ответ.
- Вы так много для меня значите, - сказал он хриплым от волнения голосом. - И ты, и Лили. Ты не думай, я очень хорошо понимаю, каково тебе сейчас.
- Этого никто понять не может, - тихо сказала она и повесила трубку.
Огаста Ренвик услышала, как звякнул телефон, и прикусила губу. Пальцы сами собой потянулись к шее, к нитке черного жемчуга, и стали перебирать бусины одну за другой. Сэм вышел на веранду.
- Что она сказала? - спросила Огаста.
- Сказала, что сегодня поужинать со мной не может. Наверное, у нее уже есть планы на вечер, - усмехнулся Сэм.
- Слишком уж вы добродушны, юноша, - покачала головой Огаста. - Вечно вы всех оправдываете.
- А как мне надо было себя вести? Заявить, что я все равно приеду?
- Хью именно так бы и поступил, - сказала она. - И твой брат Джо тоже.
Сэму было нечего возразить. Он опустился в соседнее кресло, и они с Огастой так и сидели, молча покачиваясь. Ей очень хотелось, чтобы он не упустил свой шанс.
- Тебе она нравится? - спросила Огаста.
- Да, - просто ответил он. - Я никогда о ней не забывал.
Огаста заметила, что он смотрит на восток, в сторону Хаббардз-Пойнта.
- Сэм, пошел бы ты прогулялся.
- Вы имеете в виду Хаббардз-Пойнт?
Огаста кивнула:
- Поговоришь ты с ней сегодня вечером или нет, значения не имеет. Оставь свои следы на песке, быть может, это к чему-нибудь да приведет.