Приходил Дима поздно, иногда ночью, съедал ужин, который я оставляла для него на столе, и шел спать. Никто никого не донимал разговорами, вопросами или вредными привычками.
Ночевал Тихомиров в маминой комнате.
Я находила, что от Тихомирова больше пользы, чем вреда: соседи у меня малость не в себе, что Жорка, что Степан, а со следователем мне было спокойнее.
Ко всему у Дмитрия Сергеевича обнаружились способности к хозяйству: он купил и прибил стильную ручку к двери спальни, сделал защелку в туалете, заменил кран на кухне, устранил течь под ванной, наточил ножи так, что я тут же порезалась, и собрал светильник, демонтированный Жуковым.
В редкие выходные дни осматривал хозяйским придирчивым глазом веранду, крышу, крыльцо.
Между тем фермерское хозяйство хирело, разваливалось, как обычно бывает, в критический момент посыпалось все сразу, точно сговорившись.
Молока было много, и анализы приходилось делать с особой тщательностью: на выпасе коровы, случалось, цеплялись выменем за сучки и коряги, ранились, и молоко шло маститное.
Гена Рысак тенью отца Гамлета бродил по территории фермы – отработанный материал.
Жилетки и водолазки по-прежнему составляли гардероб нашего управляющего, вот только мне совсем не хотелось смотреть кому-либо в правый глаз.
– Ты чего такая? – допытывался Гена.
– Какая? – без выражения интересовалась я.
– Печальная.
– А чему, Гена, радоваться?
– Как чему? Посмотри, как нам повезло: дело завели, скоро суд, земля никуда от нас не денется, все будет как раньше.
– В том-то и дело, что как раньше.
От сознания, что все будет "как раньше", хотелось выть. Меня воротило с души от всего. Уехать бы куда-нибудь подальше, не видеть опостылевших соседей, коллектив, Гену, непонятного Тихомирова…
Пустота, поселившаяся на сердце, ничем не заполнялась. Дефиле, психологические тренинги, навыки обольщения – все было зря и не помогло избежать одиночества.
Как на грех, лето выдалось жаркое, дождей не было. По ощущениям, население Земли сместилось к южным морям, и только последние неудачницы вроде меня оставалась по месту прописки.
Коровы от жары мочились кровью, огрубевшие в работе доярки, дрогнув, плакали от жалости к скотине.
В церкви батюшка каждый день служил акафисты Богородице Спорительнице хлебов.
Коллектив на очередном собрании решил отстоять акафист.
Я стояла в толпе, крестилась, а две прихожанки переговаривались:
– Дождь не пойдет, если не плакать во время службы. А кто тут может заплакать? Посмотри на эти раскормленные рожи – разве они заплачут? – зло шептал старушечий голос.
Глазам стало горячо, я с удивлением обнаружила, что плачу.
Кстати, дождь пошел ночью. Видно, именно моих слез ждал Создатель, чтобы окропить землю.
Тихомиров и не съезжал, и не предпринимал никаких попыток к сближению, ставя меня в тупик. Я не знала, что думать и чего ждать от жизни, когда по вечерам слышала стук калитки. Так и хотелось спросить: ты кто? друг? медбрат? Или…
"Или" – это повар.
Следователь часто и с видимым удовольствием готовил.
За ужином мы тратили не больше двух десяткой слов, если не обсуждали следствие по делу. Тема была спасительной, если бы не она – ужин проходил бы в полном молчании, как монастырская трапеза.
– Кстати, Дим, если в ближайшее время налоговая не разблокирует расчетный счет, наше хозяйство можно будет похоронить, – как-то сообщила я следователю.
– А в чем дело? Кто вам мешает его разблокировать?
– А разве для этого не надо, чтобы прокуратура сняла арест с земель?
– А при чем тут земля?
И Дима объяснил мне, что следствие никоим образом не мешает нам работать, что все у нас будет отлично, если мы поменяем бухгалтера.
– Надо же, Генка, паршивец, никого не в состоянии контролировать! – Я имела в виду толстую, ленивую, неряшливую деваху – бухгалтершу Нонку Спирину. – Подкаблучник! И дома, и на работе импотент!
– Интересное заявление. – Тихомиров вышел из кухни, оставив меня наедине с собственными мыслями и с посудой.
Я склонилась над раковиной, когда услышала:
– Откуда это?
Я оглянулась и чуть не рухнула: я забыла спрятать письмо-признание в стол!
Дима подошел к мойке, выключил воду и взял меня за плечи.
Медбрат, милый и симпатичный, с терпением ухаживавший за мной, растиравший гелем поврежденную щиколотку, ау, где ты?
Лоб Тихомирова собрался морщинами, у рта образовались жесткие складки, на скулах перекатывались желваки – просто Нептун или Зевс-громовержец.
– Нашла в почтовом ящике, – пролепетала я, чувствуя себя беспомощным, терпящим бедствие суденышком.
– От кого?
– Аноним.
– Ты кого-нибудь подозреваешь? – Следователь на допросе в прокуратуре, и только!
Я вырвала письмо из рук Тихомирова, сложила и попыталась замять ситуацию.
– Дима, – я скривилась, – перестань. Это не стоит твоего внимания.
– Витюша, твое легкомыслие может иметь печальные последствия. Заявляю со всей ответственностью: это письмо написал маньяк!
– Маньяк? По-твоему, я не могу вызвать в мужчине сильного желания?
– О! Конечно можешь! – В голосе Тихомирова звучала плохо скрытая ирония.
Ну разумеется.
– Тогда почему маньяк?
– Потому что если нормальный мужчина хочет женщину, то он ей просто говорит об этом, а не пишет симпатическими чернилами записки!
Дима воспользовался моим замешательством и отнял листок.
– Откуда тебе знать? Ты когда-нибудь испытывал что-нибудь подобное?
Я попыталась вернуть письмо, Дима поднял руку, я униженно, как цирковая собачка на лакомство, смотрела на бумажный лист. Осталось только подпрыгнуть и вцепиться в письмо зубами.
– Глупости! Я бы не стал заниматься такой ерундой, царапать крахмалом, или лимоном, или молоком по бумаге! Согласись – это полный бред!
– А по-моему, очень романтично!
– Что в этом романтичного?
– Креативно, необычно.
– Чушь собачья!
Тихомиров исчерпал доводы и умолк. Он и так сказал больше, чем за всю наделю, которую мы провели вместе.
– А за это можно человека посадить? – поинтересовалась я.
– Нельзя, – похоже, Тихомирова это обстоятельство расстраивало, – нет состава преступления. Он не угрожает твоей жизни и здоровью.
– Дим, не мучайся, я думаю, это один из моих учеников – Артур или Ваня. Мы с ними как раз говорили о тайнописи, – соврала я, чтобы успокоить следователя.
– Да? А когда это было? Ваш разговор, я имею в виду?
О боже! Ну и кто здесь маньяк?
– Не помню точно, но как раз перед тем, как я нашла это письмо.
– Почему ты сразу не сказала?
– Не ожидала, что ты так близко воспримешь это глупое сочинение.
– Зря ты так легко относишься к этому. Надо прекратить занятия.
– Не могу. Обещала заниматься с ними до выпускных экзаменов.
Я снова попыталась вырвать из рук следователя анонимку – Дима снова отвел руку.
Остывал Тихомиров медленно.
– Не такое уж глупое письмо, – проворчал он, – парень конкретно запал на тебя.
Дима перечитал послание. Пока он читал, я не знала, куда деваться от стыда, а когда закончил читать, посмотрел на меня так, что захотелось сквозь землю провалиться.
– Могу я взять письмо с собой?
– Зачем?
– Хочу кое-что проверить.
Красная от смущения, я выдавила:
– Бери.
На ферме все оставалось без изменений, если не считать настроения. Коллектив воспрянул духом, когда следователь Тихомиров приехал на собрание и проинформировал пайщиков о ходе следствия:
– Жуков и Француз – рейдеры сельскохозяйственных земель. По имеющимся данным, обязанности в группе разделены. Жуков находит покупателя, а Француз организует фирму-прокладку. Земля оформляется на эту фирму, а потом сразу на покупателя. Ваши земли должны были стать полями для гольфа. Сейчас дело передано в суд, земля не уйдет в чужие руки. Меры приняты вовремя.
Коллектив одобрительно загудел, задал несколько вопросов и отпустил следователя.
Я не забыла сказать Нонке, что она профнепригодна, а Геннадию Павловичу – чтобы он поменял бухгалтера.
– Ой, если ты такая умная, сама писать балансы будешь! – срываясь в истерику, взвизгнула Нонка.
– Спирина, какой ты профессионал, если не можешь объяснить, откуда взялся у хозяйства долг?
– Почему это не могу? Могу! Кредит взяли и не смогли рассчитаться. И при чем здесь я?
– А кто?
– А Геннадий Палыч тогда телят купил бракованных. Кто вам доктор? Что хотите делаете, а Нонка отдувайся?
– Палыч, это что, правда? Те телята были бракованными?
Прошлой весной Миша Загорулько с ног сбился, пытаясь спасти телят, – их косила какая-то инфекция, – но спасти молодняк так и не удалось.
Страсти накалялись.
– Откуда же я знал? – Как обычно, Гена не чувствовал момента.
– А кто должен знать?
В красном уголке наступила предгрозовая тишина. "Ну, сейчас начнется", – успела подумать я.
– Твою мать, – как хлыст рассек тишину вопль одной из доярок, – Палыч, ты ж покупал через администрацию тех телят! Уж не твоя ли Верка подсуетила их?
Я покинула красный уголок, уверенная, что Гена, как честный человек, должен застрелиться.
– Витюша, давай ужинать. Я тут приготовил кое-что для тебя.
Холодец, кюветки с желе и несколько упаковок мармелада – я сняла шляпу (воображаемую, конечно!) от такого научного подхода к питанию. Даже не стала подвергать критике желе – продукт состоял только из химических элементов, ни одного живого ингредиента.
Холодец был выше всяких похвал – один цвет чего стоил: насыщенный, золотистый! От чесночного духа я чуть не захлебнулась слюной.
– Дима, откуда холодец?
– Сам варил, – с легкой обидой ответил Тихомиров, чем окончательно меня добил.
– Тихомиров, за твоими достоинствами недостатков не видно, – с тревогой призналась я.
Это была истинная правда.
Тихомиров был терпелив, заботлив, внимателен и молчалив. Ко всем своим достоинствам Дима был хорош собой, от него пахло свежестью, здоровьем и чистотой. Тогда что не так?
– Я вообще люблю готовить.
– Дима, – не выдержала я, – не понимаю, чего твоей жене не хватало?
– Я же тебе объяснял.
– Дим, а почему у вас детей не было?
Тихомиров с сомнением посмотрел на меня, будто пытаясь оценить, стою я его откровенности, можно мне доверять или нет. Взгляд зеленых глаз обратился вовнутрь.
– Я не хотел иметь детей, – приняв решение на мой счет, признался он.
– Ну, наконец-то!
– В каком смысле?
– Да я все думала: в чем подвох? Не может человек состоять из одних достоинств! Уже начала комплексовать рядом с тобой!
– Витюша, я не хотел детей с бывшей женой. Тогда я был абсолютно равнодушен к детям и был уверен, что я ущербный, что у меня не развит отцовский инстинкт.
– Как это? Откуда ты мог знать? – с подозрением уставилась я на Тихомирова.
– Не важно. Лучше скажи, не было больше писем от анонима? – уклонился от ответа Дима.
Я покраснела:
– Нет.
– Хорошо.
Вот уж не знаю, хорошо или нет! Человека корежит и плющит, он страдает в одиночку, доверяет чувства бумаге, вместо того чтобы открыть мне сердце…
Вечерело, когда я с романом в руках покачивалась в гамаке возле рокария и мечтательно рассматривала камни и растения.
Только что Рэй сделал открытие, что жизнь без Франчески – не жизнь вовсе, а недоразумение. Рэю помогла прозреть всего одна ночь с Франческой.
Где-то я читала, что если мужчина испытывает к женщине после близости нежные чувства, значит, у него с ней все серьезно.
Вот что меня напрягало в отношениях с противоположным полом – я боялась именно этого момента. Степан Переверзев слинял как раз после близости. Загадочная душа Степана так и осталась для меня загадкой: зачем было огород городить, уверять в любви до гроба, дарить сувениры, покупать билеты в цирк и в кино? Коллекционер…
Ну ее, эту любовь. Другое дело – донор.
Если ничего, кроме зачатия, не ждешь, то не важно, какие слова произнесет после близости партнер, может, вообще ничего не скажет, может, сморозит глупость или пошлость – не важно. Ты понимаешь, что это чужой человек, а к чужому какие претензии? Никаких. Другое дело – любимый… У любимого нет права на ошибку.
Печальные мысли прервал шорох в малиннике. В саду кто-то был.
– Дима? – Никто не отозвался, я прокашлялась и повторила: – Дима?
Шорох приблизился.
– Тихон! – громче позвала я. – Степан?
В ответ зашуршал гравий под чьими-то осторожными шагами.
С бьющимся сердцем я вскочила с места и увидела… Француза.
Легкая небритость, белая рубашка поло, белые джинсы, светло-коричневые мокасины и в тон обуви ремень. Ммм, мужчина с обложки глянцевого журнала.
– Всех вспомнила? – с подозрением оглядывая меня с головы до ног, надулся Француз.
– Максим Петрович? – все еще не верила я.
– Витольда, я не могу больше без тебя! – в театральном жесте подняв руки, произнес мой несостоявшийся босс, чем моментально пробудил во мне аналитические способности.
– Особенно перед судебным разбирательством, – с пониманием кивнула я, ужасаясь своему цинизму. – Как вы вошли?
– Калитка не заперта, – с обидой объяснил Француз. – Витольда, ну как ты можешь? Хотя, конечно, ты вправе подозревать меня в сговоре с этим аферистом, Жуковым, но клянусь, я понятия не имел, что он затеял! Для меня очень важно, чтобы ты узнала: я сам – жертва его махинаций.
Француз приблизился ко мне, я уловила тонкий аромат туалетной воды. В такую жару, в такой драматический момент жизни выглядеть как сэр Томас Шон Коннери? Высший пилотаж!
– Витольда, – прошептал искуситель, лишая меня воли гипнотическим взглядом.
– Максим Петрович, – отчаянно сопротивляясь демоническому обаянию, прохрипела я, – хотите выпить?
– Я за рулем.
– А разве вы не останетесь?
Цыганские глаза зажглись нестерпимым блеском, сумасшедшие губы приоткрылись в улыбке, которая не оставляла шансов на выживание.
– Пошло все к черту! Я остаюсь! – трагическим шепотом возвестил Француз. Можно подумать, я требовала отказаться от царского престола в пользу конкурирующей династической фамилии!
– Идемте в дом, – предложила я, – лучше, чтобы нас не видели.
Максим Петрович разделял мои опасения. Стараясь держаться в тени яблонь, мы перебрались в дом.
До прихода Тихомирова у нас было время, и я решила потратить его с пользой: напоить Француза, чтобы окончательно принять решение о его донорстве.
– Курицу будете?
– Какая к черту курица, иди сюда!
Я оказалась в объятиях афериста и чужого мужа.
Искусные, страстные, горячие и не очень, требовательные и дразнящие поцелуи обрушились на меня, но участвовали в этом безумии только мои губы – душа оставалась безучастной.
– Максим, – спохватилась я буквально за шаг до грехопадения, – понимаешь, я хочу тебе верить, но факты…
– Да, я понимаю. Я могу объяснить.
– Да, – горячо подхватила я, – объясни, пожалуйста.
Максим Петрович разжал объятия, я быстро, просто мгновенно, накрыла на стол, поставила бутылку коньяку, привезенного Дашкой для Тихомирова, и разогрела курицу под маринадом (тоже, кстати, приготовленную для Тихомирова).
Максим Петрович ополовинил бутылку и с аппетитом умял три куска курицы, прежде чем вспомнил, что собирался мне что-то объяснить.
– Витольда, – сыто икнув, начал гость, – прости, увлекся, все так вкусно. Что ты хотела узнать?
– Все! Про Жукова и про тебя.
С удовольствием собирая кусочком хлеба соус с тарелки, Максим Петрович облегчил душу признанием:
– Жуков – это страшный человек! Между прочим, это он придумал схему захвата земли.
Я ничего не знал, поверил ему, как себе. Вот как себе! – Француз постучал кулаком в грудь. – А Жуков использовал мою фирму для прикрытия.
– А почему ты сбежал?
– Испугался! Кто бы поверил, что я ничего не знал? Вот ты веришь?
– Не очень.
– Вот! – победоносно воскликнул Француз. – А ты женщина, существо мягкое, нежное, доверчивое. А менты? Это же звери! Они не верят ни одному слову, если это слово не обернуть в бакс. А у меня денег нет. Что было делать?
Максим Петрович разволновался, налил коньяку, выпил не закусывая.
– Но тебя все равно нашли?
– Да! Я уверен, это Жуков сдал меня!
– Почему?
– А больше некому. Никто не знал, где меня искать.
– А он знал?
– Да. Я по глупости сболтнул адрес новой квартиры.
– Давно купил? – с отвращением узнавая приемы Тихомирова, выпытывала я.
– Незадолго до этой истории.
– Неплохо дела шли?
– Неплохо. Партнеры хорошие были.
– Чем занимались?
– Туристическая фирма.
– Ты занимаешься туризмом?
– И туризмом тоже.
– Как же ты дал себя втянуть в Ассоциацию фермерских хозяйств? Ты же в этом ничего не смыслишь? – удивилась я.
– Ты права! Я доверился Жукову. Ему нужна была фирма, а регистрировать новую было некогда. Обещал хорошие деньги – и я повелся. Я слабый. Ты меня презираешь? – С застенчивостью, которая совершенно его не портила, Француз ждал моего ответа.
– Ну что ты! Конечно нет, – успокоила я Максима Петровича, – каждый может быть слабым. Это у тебя такая полоса в жизни.
– Да, да, полоса, – повеселел Француз, наливая коньяк, – полоса потому и полоса, что проходит. Особенно если рядом такая женщина.
Он потянулся ко мне с поцелуем, но у меня еще были вопросы.
– А лаборатория?
– О, это все Жуков. Это он разработал план, как тебя убедить продать паи.
– Но ты же мог помешать ему…
– Какая ты наивная!
Француз возобновил приставания, устроив эротический спектакль с моим ухом.
Странным образом усилия Француза меня не задевали. Я была возбуждена, но совсем по другому поводу – меня одолевало желание установить истинную причину визита Максима:
– И что ты от меня хочешь?
– Ты можешь в суде сказать, что мы проводили все время вместе и я физически не мог участвовать в афере.
Максим Петрович подложил себе еще один кусок курицы.
– Но ведь на документах твоя подпись? – напомнила я.
– Подпись я ставил, веря, что приношу пользу фермерам. Ты должна мне верить!
– Я же не судья! Моя вера ничего не изменит. А сколько Жуков тебе обещал за содействие? – включила я рациональное начало.
Максима Петровича огорчил мой бестактный вопрос.
– Витя, – скроив скорбную мину, прошептал он, – это уже не важно. Все было построено на обмане, все рухнуло. Теперь у меня только ты. Ты будешь меня ждать, если меня посадят?
Я с недоверием уставилась на Француза.
Ждать? Кажется, Максим уверовал, что я от него без ума! И что теперь с этим делать?
– Максим, – освежила я память Королю, – у тебя есть жена.