А я и не знала, что президент любит печенье. То есть я имею в виду, что в "Городских сладостях" неплохие десерты, но точно не самые лучшие в городе.
Кроме того, если уж президент так любит кондитерскую "Городские сладости", почему бы не заказать там доставку чего угодно на дом, вместо того чтобы останавливать лимузин и идти под проливным дождем.
Не сомневаюсь, однако, что владельцы "Городских сладостей" не против лишней бесплатной шумихи вокруг своего заведения.
Так я стояла, жмурясь от света фар и прокручивая в голове всю эту чушь, как вдруг мистер Соседская Девчонка распахнул дождевик, и я поняла, что он вовсе не вор! Под дождевиком был спрятан огромный пистолет, и теперь парень направил его прямо на дверь кондитерской, из которой как раз выходил президент с пакетом печенья.
Меня вряд ли можно назвать сильной и храброй. В последний раз я применяла физическую силу, когда пыталась отобрать у Люси пульт от телевизора. И уж точно я не стала бы рисковать собственной жизнью, а бегство от Сьюзен Бун следовало расценивать как высшее проявление моего мужества.
И тем не менее в следующее мгновение я совершила нечто совершенно неожиданное – словно в меня вселился кто–то другой. Только что я смотрела, как мистер Соседская Девчонка наводит пистолет на президента, и вдруг…
…Я прыгнула.
6
Оказывается, если прыгнуть на предполагаемого убийцу, можно легко выбить у него из руки пистолет. Так что пуля, предназначавшаяся президенту, отлетит в сторону.
Более того, если прыгнуть на убийцу, он испугается, потеряет равновесие и упадет прямо на тебя, а ты – в лужу.
В довершение всего парень приземляется прямо на твою правую руку, ты слышишь отвратительный хруст и спрашиваешь себя: "Это то, о чем я думаю, или нет?"
Но разлеживаться не приходится: ты держишь парня, чтобы он не попробовал выстрелить еще раз, и орешь: "Пистолет! У него пистолет!"
И хотя всем это уже известно, – ведь первая пуля с громким звуком ударилась об асфальт, – около двадцати охранников окружают тебя, лежащую на мокром асфальте, направляют дула своих пистолетов прямо тебе в голову и приказывают:
– Не двигаться!
Поверьте, я и не думала двигаться.
В следующее мгновение мистера Соседская Девчонка подняли, а потом – потом принялись за меня. Кто–то потянул меня за сломанную, по всей вероятности, руку, и я громко вскрикнула, но секьюрити не обратили на это внимания. Они переговаривались по рации, и я услышала что–то вроде: "Ястреб в безопасности. Повторяю, ястреб в безопасности".
И снова, как совсем недавно, завыли сирены, и из близлежащих баров и магазинов высыпали люди: поглазеть. Вдруг – казалось бы, ниоткуда, – появилось несметное число полицейских машин и неотложек.
Лил дождь, и все было как в пошлейшем боевике – не хватало только за душу берущего саундтрека.
Потом один из охранников принялся ощупывать мой рюкзак, другой – щиколотки, как будто у меня в носках мог быть спрятан складной ножик; третий вывернул карманы моего плаща и обнаружил там лишь пригоршню крошек от печенья. Он опять слегка крутанул мою правую руку, и я вскрикнула еще громче, чем раньше.
Наконец тот, что рылся у меня в карманах, доложил остальным:
– Похоже, она не вооружена.
– Естественно, нет! – возмутилась я. – Я же еще в десятом классе!!!
Я, конечно, сморозила глупость: у многих десятиклассников есть пистолеты. Правда, не в моей школе. Но, если честно, мне было не до логических размышлений – ужасно хотелось зареветь.
И это естественно, если учесть, что:
а) Я вся промокла.
б) Похоже, у меня была сломана рука. Даже несмотря на то, что она у меня не рабочая и теперь будет повод отказаться от соревнований по волейболу, мне было ужасно больно.
в) Вокруг кричали, но я не могла разобрать ни слова: первый выстрел прозвучал прямо у меня над ухом, отчего, по–видимому, как–то повредился мой слух.
г) На меня были наставлены двадцать пистолетов.
д) И, наконец, похоже, родители все–таки узнают, что я прогуляла художественную школу.
Уже от одного из этих пунктов заревел бы кто угодно. Мне же достались все пять.
Один из секьюрити – он выглядел не так угрожающе, как остальные, – подошел ко мне и, присев на корточки, сказал:
– Мисс, вам придется поехать с нами и ответить на несколько вопросов относительно этого вашего знакомого.
Тут я не выдержала.
Оказывается, они думают, будто мы с мистером Соседская Девчонка приятели! Будто мы вместе решили убить президента!
– Он мне не знакомый! – дико завыла я. Я уже не сдерживала желания зареветь. Шел дождь, я вся промокла, у меня зверски болела рука, в ушах стоял звон, а служба охраны президента обвиняет меня в соучастии в страшном преступлении.
Я зарыдала в голос.
– Да я его в первый раз вижу! – От возмущения, боли и обиды я начала заикаться. – Он достал пистолет и хотел убить президента, а я на него прыгнула, и он упал на мою руку, и мне больно, и я хочу домо–о–ой!
Ужасно стыдно. Я ревела как младенец. Нет, хуже, чем младенец: я рыдала, как Люси в тот день, когда дантист велел ей оставить брекеты еще на две недели.
И тут случилось нечто странное: телохранитель обнял меня за плечи. Он крикнул что–то своим напарникам, и они покорно отошли в сторону, к машинам скорой помощи. Телохранитель открыл дверь одной из них и подсадил меня внутрь. Я была спасена от холода и дождя, звуки сирен почти не были слышны, санитары завернули меня в теплое полотенце. Все это было так неожиданно, что я перестала плакать.
"Ну вот, – сказала я себе. – Все не так уж плохо. Жизнь налаживается".
И она наладится целиком и полностью, если родители не узнают, что я пропустила художественную школу.
А может, все обойдется? Может, служба охраны быстренько меня расспросит, поймет, что я не принадлежу ни к какой террористической организации, и отпустит? Тереза наверняка застряла в пробке, и вот, когда она приедет и поинтересуется: "Что вы сегодня делали на уроке?", я отвечу: "Да ничего". И это будет чистой правдой.
Санитары спросили, не ранена ли я. И, несмотря на то, что мне было стыдно за весь этот переполох и мои рыдания, я гордо протянула им правую руку: если я и пострадала, то потому, что спасала жизнь президента.
Пока санитары осматривали руку, телохранитель переписывал со школьного удостоверения мое имя и адрес. Я не хотела ему мешать, но тем не менее не выдержала и решила быстро спросить.
– Простите, сэр! Он поднял взгляд.
– Что, детка? – Если честно, меня никто так не называл. Даже мама. Вернее, назвала всего один раз, когда в Марокко я хотела спустить в унитаз папины кредитки (в качестве
мести за та, что он притащил нас в чужую страну).
Так вот, обращение "детка" поразило меня до глубины души. Я подумала, что будет крайне невежливо спрашивать, когда это все закончится. В конце концов, он делает свою работу. И, немного поколебавшись, я спросила:
– С президентом все в порядке? Телохранитель улыбнулся:
– Да, солнышко. За это спасибо тебе.
– Здорово! А как вы думаете, мне… э–э–э… скоро можно будет уйти?
Санитары многозначительно переглянулись.
– Боюсь, что нет, – ответил один из них. – У тебя, девочка, сломано запястье. Надо сделать рентген, но десять к одному, что тебе наденут гипсовую повязку, на которой потом распишутся твои поклонники.
Поклонники? Какие еще поклонники? И мне нельзя, совсем нельзя ставить гипс! Тогда уж родители точно узнают, что я пропустила занятия.
Хотя… можно будет что–нибудь соврать. Например, сказать, что я поскользнулась на лестнице, ведущей в студию. А вдруг они спросят про меня Сьюзен Бун?
Боже, до чего убогая у меня фантазия.
– А может, – промямлила я, – может, я все–таки пойду? А завтра схожу ко врачу. Мне уже намного лучше.
Санитары и телохранитель посмотрели на меня как на ненормальную. Я только сейчас увидела, что рука у меня распухла до невероятных размеров и дергалась, как дергаются сердца, приготовленные для имплантации, в научных телепередачах. Но она почти не болела. Если я не шевелилась.
– Просто за мной вот–вот должны заехать. Так что я, наверное, все–таки пойду, – предложила я довольно–таки неуклюжий аргумент.
Телохранитель не прерывал меня, а затем ласково произнес:
– Солнышко, скажи номер телефона, по которому я смогу связаться с твоими родителями! В любом случае им надо позвонить насчет твоей медицинской страховки.
Боже! Все, теперь они точно узнают правду. Итак, выбора у меня не было.
– Послушайте, – быстро и сбивчиво забормотала я. – Не надо им об этом рассказывать. То есть, об этом, конечно, надо, но не о том, что я прогуляла художественную школу и все это время проторчала в "Статике". Ведь эту часть можно опустить? Иначе у меня будут еще большие неприятности.
Телохранитель сморгнул: он явно не понял, к чему сводилась моя патетическая речь. Хотя это и очевидно: какая художественная школа? Какой "Статик"?
Наконец он, по–видимому, решил, что со мной надо быть осторожнее. А вдруг я повредила еще и голову?
– Ты, главное, не волнуйся, – еще более ласково сказал он.
Ну что же, пусть хоть так. Я дала ему мамин и папин рабочие телефоны, закрыла глаза и прислонилась к спинке сидения. Ведь все могло быть намного хуже. Скажем, вдруг мне бы имплантировали в нос куриную кость?
Вот перечень обстоятельств, которые свидетельствуют о том, что спасение жизни президента США полностью изменило твою жизнь:
10. Машину скорой помощи, в которой тебя везут, сопровождает полицейский эскорт. Более того, вы едете не просто в больницу, а в больницу имени Джорджа Вашингтона –ту самую, куда привезли президента Рейгана после покушения.
9. Тебя везут по отдельному коридору мимо истекающих кровью бомжей, беременных женщин, людей, случайно выколовших себе глаз карандашом, и т.д.
8. За тобой повсюду следует толпа телохранителей в черных костюмах.
7. Когда ты наотрез отказываешься надевать больничную рубашку, потому что у нее огромный вырез на спине, тебе приносят вторую, которую можно нацепить задом наперед и, таким образом, прикрыться с обеих сторон. Ни у кого в больнице, кроме тебя, нет двух рубашек.
6. Тебя кладут в отдельную палату, а у дверей ставят вооруженную охрану, хотя ты всего–навсего сломала руку.
5. К тебе заходит доктор и восторженно восклицает: "Так это ты спасла президента!".
4. А когда ты смущенно что–то бормочешь, доктор с придыханием заявляет: "Теперь ты национальная героиня!".
3. Сообщив, что у тебя сломано запястье, и что тебе придется шесть недель носить гипс до локтя, он, вместо того, чтобы дать тебе леденец, просит у тебя автограф.
2. Ты ждешь, пока тебе придут накладывать гипс, и тем временем смотришь телевизор. По всем каналам показывают срочный выпуск новостей, в котором говорится, что полчаса назад было совершено покушение на президента, которое предотвратила героическая девочка. И показывают во весь экран твою фотографию со школьного удостоверения.
Ту самую, на которой запечатлена ты, сморгнувшая во время съемок.
Ту самую, где волосы у тебя торчат в разные стороны.
Ту самую, которую ты никогда никому не показывала из страха, что тебя засмеют.
И наконец, первый признак того, что твоя жизнь кардинально изменилась:
1. Когда ты, увидев на экране самую неудачную свою фотографию, вопишь от ужаса, в палату врываются тридцать телохранителей, вооруженных пистолетами, и спрашивают, что случилось.
7
И вот только тут–то до меня понемногу начало доходить, что, собственно, произошло. Нет, я, конечно, знала, что произошло. Я знала, что прыгнула на мистера Соседская Девчонка и тем самым помешала ему выстрелить в президента. Но я не слишком–то задумывалась над тем, что спасла жизнь лидеру мировой демократии.
По крайней мере, до того, как родители вбежали ко мне в палату (мне уже наложили гипс и я видела свое лицо по всем телеканалам), испуганные до невозможности.
– Саманта! – закричала мама? сжимая меня в объятьях и основательно сдавив больную руку (кстати, мне никто не предложил даже аспирина). Мне казалось, что девочка, спасшая президента, заслуживала болеутоляющего, но, по–видимому" я ошибалась.
– Господи, как мы перепугались!
– Привет, мам, – слабым голосом выговорила я. Я решила давить на жалость, поскольку не знала, сообщили секретные службы родителям о том, что я прогуляла занятия, или нет.
Однако они, похоже, ничего не знали, а если и знали, то решили пока тактично промолчать.
– Саманта, – повторяла мама, гладя меня по голове. – Ну как ты? Как твоя рука? Что–нибудь еще болит?
– Нет, – тихо и жалобно отозвалась я. – Рука ничего. Со мной все в порядке.
На всякий случай я продолжала говорить умирающим голосом.
Но, наверное, не стоило так волноваться. Родители вообще не вспоминали про художественную школу и были безумно счастливы тому, что со мной все в порядке.
– Если тебе недоставало нашего внимания, Сэм, стоило просто об этом сказать. Совершенно необязательно было бросаться под дуло пистолета, – ласково пошутил папа.
Очень смешно.
Работники секретной службы не стали нарушать семейную идиллию и тактично вышли. Но ненадолго. Оказалось, им надо было меня допросить, а так как я несовершеннолетняя, сделать это можно было только в присутствии родителей.
Вот отрывки нашей беседы:
СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: "Ты знала того человека с пистолетом?".
Я: "Нет, я его видела в первый раз в жизни".
СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: "Он что–нибудь говорил?".
Я: "Нет, ни слова".
СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: "Совсем ничего? Даже когда спускал курок?".
Я (с изумлением): "А что, он должен был что–то сказать?".
СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: "Ну, да, например: "Это тебе за Марджи!" или что–нибудь похожее".
Я (совсем уже с изумлением): "Кто такая Марджи?".
СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: "Ну, это так. Нет никакой Марджи".
Я: "Нет, он ничего не говорил".
СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: "Ты не заметила что–то необычное в его облике? Что–то, что привлекало бы внимание?
Я: "Заметила. Пистолет".
СЕКРЕТНЫЕ СЛУЖБЫ: "А что–нибудь, кроме этого?".
Я: "Хм, вроде, ему очень нравилась песня "Соседская девчонка"...".
И так, час за часом. Время шло, а я все повторяла и повторяла эту – раз пятьсот. Когда я уже была без сил, папа твердо сказал:
– Господа, простите, но моя дочь очень устала. Ей надо отдохнуть.
Как ни странно, секретные службы отнеслись к его словам с пониманием, поблагодарили меня и ушли… Правда, двое телохранителей остались у дверей снаружи. Об этом мне сообщил папа, вернувшись из Макдоналдса: он ходил за едой. От больничного меню просто воротило – мне принесли какой–то пирог с фасолью и морковкой. Неужели медперсонал не понимает, что пациенты и так плохо себя чувствуют. Зачем же ухудшать их состояние этой унылой кормежкой?
Меня не очень–то обрадовала перспектива провести ночь в больнице, но парни из секретной службы сказали, что это ради моей безопасности.
"Но ведь вы уже поймали того парня!" – пыталась возражать я.
Тогда мне объяснили, что мистер Соседская Девчонка (они его называли "Стрелявший") хранит молчание, и они боятся, что он член какой–нибудь террористической группы, которая, возможно, собирается мне отомстить.
Естественно, после этих слов мама пришла в ужас и немедленно позвонила Терезе, чтобы та проверила, заперта ли входная дверь. Телохранители заверили, что наш дом надежно охраняет вооруженное спецподразделение. Более того, они не подпускают к моей семье журналистов. Именно этот факт произвел на Люси самое сильное впечатление.
Вечером она взволнованно сообщала мне по телефону:
– Боже мой! Я так настаивала, чтобы ребята из CNN показали другую твою фотку! А они – впрочем, ты сама знаешь – взяли ту ужасную, со школьного удостоверения. Я им говорила: "Парни, вы что! В жизни она намного симпатичнее!" и пыталась подсунуть тот снимок, который бабушка сделала на Рождество. Ну, помнишь, где ты в платье "Esprit", которое было вполне ничего, пока ты его не покрасила в черный цвет. Так вот, открываю я дверь, и на меня тут же накидывается куча народу с вопросами типа: "Скажите, какие чувства испытывает сестра национальной героини? " И только я хотела рассказать, что именно испытываю, ну в смысле, какие суперчувства, как ребята в черных пиджаках буквально втолкнули меня обратно, говоря, что это в целях моей же безопасности. И теперь все–все будут думать, что я сестра какого–то страшилища – нет, правда, Сэм, не обижайся, но так уж ты вышла на том снимке – и мне ужасно–ужасно неприятно!
А вот лично мне было как раз наоборот приятно сознавать, что мир вокруг меня изменился, но в нем осталось что–то неизменное: моя сестра Люси.
Так вот, в итоге меня все–таки оставили на ночь в больнице – якобы для обследования. Но я была почти уверена, что они скрывают истинную причину: меня до сих пор подозревают в принадлежности к террористической группировке и желании сбежать.
Я ворочалась, ворочалась и никак не могла найти удобную позу. Обычно я сплю на боку – на том боку, где сейчас был гипс, твердый и неудобный. Кроме того, мне категорически запретили тревожить руку, а еще, как ни странно, я вдруг отчаянно заскучала по Манэ – большому, меховому и уютному.
Когда я наконец задремала, мама, преспокойно проспавшая всю ночь на соседней кровати, отдернула шторы – ив палату хлынул ослепительный солнечный свет.
– Доброе утро, соня! – рассмеялась она, что вряд ли было уместно по отношению к человеку, у которого сломана рука и который только–только сомкнул глаза.
Не успела я сердито поинтересоваться, что, собственно, в этом утре доброго, как мама, выглянув в окно, побледнела и вскрикнула:
– О боже мой!
Я встала с постели и пошла смотреть, что так испугало и встревожило маму. И… Действительно, "О, боже мой!". Прямо под моим окном стояло несколько сотен людей и, как только я выглянула, поднялся бешеный рев.
Я услышала свое имя. Они выкрикивали мое имя.
Мы с мамой изумленно переглянулись. На улице толпились журналисты, а полицейские пытались сдержать натиск людей, мечтавших хоть одним глазком взглянуть на девочку–которая–спасла–президента.
Несмотря на то, что я находилась на третьем этаже, меня заметили: может, из–за двух рубашек, а может, из–за копны ярко–рыжих волос.
– Сэм, – неуверенно прошептала мама, – не знаю, может, тебе стоит… помахать?
Совет показался мне разумным, и я помахала здоровой рукой, вызвав бурю аплодисментов. Я помахала еще раз, все еще не веря, что всеобщая радость была вызвана моим появлением. И убедилась, что да. Люди выкрикивали мое имя. Мое, Саманты Мэдисон, десятиклассницы и полной неудачницы. Я почувствовала себя чуть ли не Великим Элвисом Пресли.
Тут в дверь постучала медсестра.