- Я тебя не отпущу! - правильно разгадала мои намерения Нинка. - Еще чего, столько лет не виделись! Я ведь, Симочка, каждую неделю звонила тебе по старому телефону все эти годы. Знаешь, как грустно мне было! Ведь мы с тобой даже не попрощались в тот день, когда случился этот скандал в школе…
Что-то вдруг дрогнуло в моей груди. Я поняла, как все эти годы мне не хватало близкой подружки, такой, как Нинка. Может, и не замкнулась бы я так в своей бесконечной беде, если бы Нинка была рядом. Я сказала не слишком уверенно:
- Нин, но твои родители дома, мне бы сейчас не очень хотелось…
- Я одна, одна живу, - встрепенулась Нинка. - Знаешь, бабушка умерла, осталась квартира. Поначалу она стояла пустой, я не собиралась жить отдельно. А потом измучилась: возвращаюсь из института иногда поздно ночью, то семинар у нас, то репетиция КВН, крадусь в квартиру буквально на цыпочках. Глядь, а папа с мамой стоят в прихожей. Ну, мы и решили, что в будни я лучше буду жить в бабушкиной квартире. Утром звоню, рапортую, что жива. На выходные воссоединяюсь с семейством.
И мы пошли к Нинке. Дом ее бабушки я, конечно, помнила с детства. С нашим его разделял всего квартал. Нинка постоянно отпрашивалась к бабушке, чтобы нам утром вместе идти в школу. Когда зашли в единственную комнату с эркером, Нинка подмигнула и спросила:
- Помнишь наши развлечения?
И я вспомнила, как в младших классах мы приходили в гости к Нинкиной бабушке и тренировались в прыжках с подоконника на высокую старомодную кровать. Бабушка в это время возилась на кухне, - к счастью для нас, она была глуховата.
Я бросила взгляд на высокую спинку с шарами-бомбочками и тихо охнула: господи, как нам только удалось не покалечиться! Нинка захихикала: - Вот и я каждый раз об этом думаю! И мы пошли на кухню пить чай, потому что ничего другого в Нинкином хозяйстве не имелось. Пока она расставляла чашки и обжаривала на чугунной сковородке куски хлеба, я потихоньку рассматривала подружку. Как же она переменилась! Детская припухлость почти исчезла, щеки, кошмар Нинкиного детства, втянулись, зато глаза стали просто огромными. Впервые в жизни Нинка показалась мне просто красавицей. Из ее рассказов было ясно, что подруга в восторге от студенческой жизни. В Электромеханическом институте, где Нинка училась, у нее было полно приятельниц, она участвовала во множестве общественных дел. И еще в институтском Клубе веселых и находчивых имелся парень, младше ее на год, который проявлял к Нинке огромный интерес. Но она еще не решила, стоит ли иметь с ним дело. Все-таки разница в возрасте… Было даже странно, что при такой насыщенной жизни Нинка еще сохранила интерес к моей персоне. Может, она ожидала, что жизнь моя сложится как-то необычно и замечательно и сейчас я расскажу ей массу интересных вещей, а она будет слушать, широко распахнув свои глазища, как это бывало в школе. Но вот я сидела и молчала, а Нинка явно боялась задавать мне вопросы. Поэтому без конца рассказывала о себе, и вид у нее с каждой минутой становился все более смущенным.
- Все-таки, почему вы так неожиданно уехали в Питер? - решилась спросить она.
Я пожала плечами:
- Ну, из школы меня выставили, а десятый класс нужно было как-то кончать. Мама нашла школу в Питере, редакция предоставила ей квартиру. А с Марком мы почти сразу расстались, не сложилось…
- Удивительно, - задумчиво произнесла Нинка. - Когда вы в тот день уходили со школьного двора и держали друг друга за руки, мне казалось, вас ничто не сможет разлучить.
- Ну, вот видишь…
- Я иногда встречаю Марка Леонидовича на улице. И всегда перехожу на другую сторону. Боюсь, что ему будет неловко видеть меня. Хотя он, кажется, вообще не смотрит по сторонам.
- Он все время жил в этом городе? - спросила я.
- Нет, они же уезжали, все вместе. То есть доктор оставался тут, а Марк с матерью и женой жили где-то за границей. Потом его мама умерла, они вернулись. Марк сейчас работает в гороно, кажется… Ну, бог с ним, ты-то как, Симочка?
- Никак, - сказала я честно. - Давай лучше о тебе, Нинка.
- Да ведь я о себе уже все рассказала…
- Тогда давай ложиться спать. Завтра с утра на учебу.
Утром мы вместе поехали на учебу, а вечером домой вернулась мама. Конечно, я не спросила, где она была, а мама ничего не стала рассказывать. Выглядела она немного бодрее, чем в последние недели. И весь вечер просидела за компьютером, даже отказалась пить со мной чай.
А на рассвете я услышала за стенкой ее торопливые шаги. И удивилась - жизнь в редакции не начиналась так рано. К тому же, по моим подсчетам, у мамы еще не закончился отпуск. Кутаясь в халат и непрерывно зевая, я выползла на кухню. Мама сидела за столом, перед ней стояла чашка с чаем и лежал единожды надкушенный бутерброд. И снова мне показалось, что при моем появлении мама что-то спрятала в карман пиджака.
- Ты куда, мам? - спросила я как можно более нейтральным тоном.
- На работу, лапка. - Мама тут же поднялась на ноги, очень бледная, почти не накрашенная. - Срочное дело.
- А почему не доедаешь, не допиваешь?
- Что-то не хочется. Вот ты и дожуй за завтраком.
Мама поцеловала меня и торопливо вышла из квартиры. Я видела, как она пошла к автобусной обстановке, на которой в этот ранний час люди стояли монолитной стеной. Обычно мама ездила в редакцию на метро. Меня словно что-то подтолкнуло в спину. За две минуты я сменила халат на свитер с джинсами, натянула куртку и выскочила из дому. Волосы расчесывала уже на ходу. Мне удалось поспеть к автобусу, в который садилась мама. Я висела, зажатая между сонными людьми, где-то на задней площадке и не спускала глаз с маминого аккуратно причесанного затылка.
В центре города мама вышла из автобуса и торопливо зашагала по Невскому. Прячась, как заправская шпионка, за спинами прохожих, я бежала за ней. На мое счастье, в эти утренние часы проспект просто бурлил людьми. Потом мы свернули в какую-то подворотню, там мама уверенно толкнула железную дверь, ведущую в полуподвальное помещение. Я замешкалась: ведь я представить не могла, что находится за этой дверью. Возможно, там я нос к носу столкнусь с мамой, и мне будет сложно объяснить ей эту слежку. Выждав минут пять, я все-таки открыла дверь.
Я увидела длинный коридор, запруженный людьми. Люди сидели и стояли вдоль ядовитых розовых стен. Здесь пахло потом, плесенью, медикаментами и еще чем-то тяжелым, возможно страхом. От главного коридора отходили другие коридоры, наполненные людьми, как стручки горохом. Под одним из кабинетов я увидела свою маму. Она стояла у стены, но к ней не прислонялась. Стояла, независимо вскинув голову и подчеркнуто держа спину. Она постояла минуты две, потом достала из сумки пачку сигарет и пошла куда-то вглубь. Наверное, там был туалет. Тогда я вышла из-за угла и посмотрела на табличку на дверях. В глазах у меня потемнело…
Я поспешила выйти из здания. Чего хорошего, - если мама вернется и обнаружит меня в полуобморочном состоянии? Но далеко я не ушла, затаилась в скверике. Проторчала там очень долго. Видела, как через несколько часов вышла и направилась к проспекту моя мама. Теперь я могла зайти внутрь и немного согреться. А еще через час из кабинета торопливым шагом вышел распаренный мужчина в белом халате. К нему сразу со всех сторон метнулись люди из очереди. Но доктор несколькими фразами осадил страждущих. И пошел к выходу, глядя сквозь толпу остановившимся взглядом.
Я шла за ним по пятам. Доктор вышел в сквер, как был, в одном халате, и тут же жадно припал к сигарете. Я дала ему сделать несколько затяжек. Потом подошла и стала рядом.
- Доктор, я хочу спросить…
- Что вам? - гневно глянул на меня мужчина. - Неужели нельзя подождать хотя бы немного?
- Я жду с раннего утра.
- Ну и где ваша очередь? Еще не подошла?
- Доктор, я не занимала очередь. Я хочу спросить вас о маме. Она была у вас сегодня.
- Девушка, передо мной сегодня прошли десятки людей!
Но меня не так просто было сбить. Я протянула ему амбулаторную карту, которую догадалась полулегально получить в регистратуре.
Мужчина нехотя глянул в нее, перелистал. Я стояла рядом и машинально придерживала его за рукав. Накрахмаленная материя хрустела под моими пальцами.
- Девушка, - сказал врач, меряя меня укоризненным взглядом. - Если ваша мама не хочет обсуждать с вами свое состояние, вам стоило бы уважать ее чувства.
- Я понимаю, - с готовностью закивала я. - Но ведь я все равно уже узнала… Я хочу поговорить с вами, как родственница, понимаете? Я хочу знать всю правду. Я не уверена, что эту правду расскажет мне мама.
Доктор выразительно вздохнул, потом произнес куда-то в сторону:
- Ничего обнадеживающего я вам сказать не могу.
- Скажите как есть.
- Ладно, пойдемте. - Врач потянул меня в сторону полуподвала.
Плечо к плечу мы дошли до другого кабинета в торце коридора, доктор открыл его своим ключом. В кабинете было тихо и свежо. Доктор показал мне рукой на диван, сам с тяжким покряхтыванием опустился на стул и начал говорить:
- К сожалению, ваша мама обратилась к нам слишком поздно. В таком состоянии уже почти ничего невозможно сделать.
Я тут же вцепилась в это "почти".
- А что можно? Можно сделать операцию, да?
Доктор сжал губы в нитку, потрусил головой, как собака после купания:
- Риск очень велик. Сразу вам скажу, что в нашем центре такая операция сделана не будет.
- Но почему?
- Я вам сказал. Надежда на положительный исход микроскопична. Никто не захочет брать на себя такую ответственность.
- Что же вы делаете с такими больными? - спросила я, изо всех сил загоняя назад слезы.
Врач развел руками:
- Мы их выписываем. Под присмотр по месту прописки.
- А если за границу?
- Утопия, - сказал как отрезал врач. - Да, года два назад я бы вам сказал: если есть деньги, дерзайте, пробуйте. А сейчас в наших клиниках все это есть: и оборудование, и лекарства. И все импортные возможности мы знаем не хуже, чем свои. Тамошние отличные хирурги могут и не захотеть связываться с заведомо безнадежным случаем, а другие возьмутся, но не факт, что помогут. В общем, у нас вы столкнетесь с тем же самым, так что не советую тратить время и деньги. Кто знает, может, вам и повезет…
Доктор скептически поморщился, всем видом показывая, что шанс минимален. Но я была ему благодарна даже за такое допущение.
Вторая половина дня слабо сохранилась в моей памяти. В институт я не ходила - значит, бродила где-то по городу. Теперь все стало на свои места, даже самые невероятные вещи сделались понятными. Так, мне было ясно, почему мама встречалась с Марком. Ведь он, как ни крути, мой родственник, а мама очень боялась, что я останусь на этом свете одна. Бедная моя, наивная мамочка, неужели не понимала, что я никогда не стану общаться с этой так называемой родней! К тому же я не собиралась сдаваться! Завтра же поговорю с дядей Сашей, может, он знает, где можно найти хорошего хирурга. Заодно прощупаю, можно ли попросить у него денег в долг, наверняка потребуются большие затраты.
Я пришла домой и сразу легла в постель. Мамы еще не было, а я не хотела, чтобы она видела мое лицо в этот вечер. Боялась, что не сдержусь, разрыдаюсь. Вот если появится хоть какая-то надежда, мне будет легче контролировать себя. Ведь самое страшное - это осознание собственной беспомощности.
Не помню, чтобы в ту ночь мне снились какие-то руководящие сны. Но, проснувшись, я четко знала, что мне делать. Как будто Господь в уши нашептал. Я дождалась, когда мама уйдет на работу, вытащила из-под подушки и засунула в сумку ее медицинскую карту, прихваченную вчера из диспансера. Потом вымыла волосы и поехала в свой родной город.
В полдень я уже входила в кабинет главврача. Все в этот день складывалось удачно: у Левитина был неприемный день, он в своем кабинете разбирал какие-то документы, а я даже не стала спрашивать разрешения. Просто открыла дверь и вошла в небольшой квадратный кабинет, заставленный стеллажами с книгами и просто бумагами. Леонид Анатольевич сидел за столом, тоже наполовину скрытый кипами бумаги. На незваную посетительницу посмотрел без раздражения, скорее, с любопытством.
- Здравствуйте, - сказала я.
Леонид Анатольевич прищурился близоруко, потом вдруг быстро-быстро моргнул пару раз - ресницы у него были как у Марка - и ответил:
- Здравствуйте, Сима.
Хоть на этот раз он не назвал меня "девочкой". Да и обращаться начал на "вы".
- Садитесь, - предложил доктор, а сам галантно привстал из-за стола. - Что-то случилось? Проблемы со здоровьем?
Я была рада и тому, что он сразу перешел к делу.
- Да, со здоровьем, Леонид Анатольевич. Только не у меня - у мамы.
- Что-то серьезное? - поспешил с вопросом главврач.
- Да. Очень. Питерские врачи от нее отказались. У меня теперь надежда только на вас.
Леонид Анатольевич собирался было присесть, но застыл на месте, услыхав мои рубленые фразы. И переспросил растерянно, собрав складками лоб:
- Женя больна? Что с ней?
Я стала доставать из сумки мамину карту, руки мои тряслись и комкали бумагу. Я положила тонкую стопку на стол доктора - и замерла в ожидании.
Леонид Анатольевич просматривал бумаги очень долго. Его лицо вроде бы ничего не выражало, губы плотно сжались, но по чему-то неуловимому в глазах я понимала - дело очень плохо. Когда каждая справка была просмотрена по два раза, он отложил карту в сторону и глухо произнес:
- Тут, полагаю, не все анализы, которые делают в подобных случаях. Да, Сима, я согласен, ситуация очень серьезная.
- Но что-нибудь еще можно сделать?!
- Симочка, поймите, если бы мы были всесильны… - завел главврач.
- Подождите, Леонид Анатольевич, я знаю, что вы сейчас скажете. Что вы не боги, да? Я знаю, что ваша жена тоже болела, вы лечили ее за границей, но даже это не помогло. Я ведь не требую от вас никаких гарантий. Но мамин врач сказал, что сделать операцию все-таки можно. Хотя бы попытаться. Но очень важно, чтобы ее сделал человек, которому не безразлично, что с ней будет, понимаете? Нужен врач, который верит в результат или хотя бы пытается верить! Поэтому я вас прошу, чтобы именно вы сделали эту операцию. Вы нам поможете?
Леонид Анатольевич молчал. Я просто проваливалась в пропасть отчаяния. Потом он все-таки сказал:
- Не знаю, Сима, что вам сказать. Операцию надо делать срочно, в ближайшие недели. Результат ее сложно предсказать. Пока ведь ваша мама работает и вполне неплохо себя чувствует? Так вот, в случае неудачи операция просто сократит ее жизнь.
- Но ведь ничего нет страшнее, чем бездействие! - не сумев сдержаться, закричала я. - Пусть так, но мы хотя бы попытаемся что-то сделать. Что толку доживать какие-то месяцы со смертельным страхом в душе? Я умоляю вас, Леонид Анатольевич, помогите! Сделайте это для нас с мамой и для себя тоже. Ведь вы этим все искупите!
Тут я увидела, как очки доктора поползли ему на лоб.
- Что именно искуплю, Сима? - спросил он.
- Я знаю, Леонид Анатольевич, что вы - мой отец, - ответила я и словно нырнула в пропасть.
На несколько секунд в кабинете установилась какая-то душная тишина, словно время вдруг остановилось. Леонид Анатольевич сдернул очки и разглядывал меня в упор. А я смотрела на него, стараясь не моргнуть и не отвести глаз. Потом он опустил взгляд на бумаги. И сказал:
- Оставьте документы, Сима. Через пару дней выйдет с больничного наш химиотерапевт, мы с ним все обсудим, и я немедленно с вами свяжусь.
- Я не могу, - смутилась я. - Я эти бумаги взяла потихоньку, понимаете? Нужно вернуть их в регистратуру. Мама скрывает от меня, что больна.
- Это не проблема, - поспешил перебить меня доктор. - Сейчас я сделаю ксерокопии. Посидите пока здесь, Сима.
И понесся к двери. Наверное, ему очень хотелось сменить обстановку. Вернулся он минуты через три. Сунул мне в руки бумаги, заложенные в пластиковый конвертик. Я встала и сделала шаг к двери.
- Подождите! - вдруг окликнул меня доктор. И торопливо приблизился ко мне. - Как вообще вы живете, Сима? Вам хватает денег?
Я смутилась и растерялась. Совершенно не ждала от него такого вопроса.
- Мама хорошо зарабатывает.
- Но это пока. Сима, вы же понимаете, она не сможет работать все время. На восстановление потребуется очень много денег. Если, конечно, все пойдет хорошо… Так вот, вы можете в любое время обращаться ко мне.
- Хорошо-хорошо, - закивала я. - Но пока я об этом даже не думаю.
Следующие несколько дней я прожила в каком-то лихорадочном состоянии. Дома каждое мгновение ждала звонка от Левитина, кидалась к телефону как безумная. Пряталась от мамы, боялась, что она начнет со мной разговор о своем состоянии, а я не смогу сказать ей ничего обнадеживающего. Впрочем, мама молчала, как партизанка. По-прежнему ходила на работу. Я тоже исправно просиживала по полдня на лекциях, хотя за все это время едва ли услышала из них хоть одно слово.
В понедельник с ночи зарядил дождь. Я сидела на лекции и почти засыпала под тихий перестук капель. Старалась руками фиксировать голову, чтобы в один прекрасный момент не стукнуться лбом о стол. Потом занятия закончились, и я на автомате побрела к выходу. В вестибюле вяло поругала себя за то, что снова забыла взять зонтик. А потом подумала: господи, какая разница. И вышла под дождь. До автобусной остановки пройти нужно было с десяток метров.
У дверей института стоял Марк. Я превратилась в изваяние.
Он стоял под большим черным зонтом, в какой-то дурацкой кепочке, а к длинному пальто теперь добавился зеленый шарф, почти скрывающий нижнюю часть лица. Каждая новая деталь делала его в моих глазах более чужим. Да, в первый момент я хотела убежать, пересидеть в институтской библиотеке. Но потом подумала: какого черта?! И пошла ему навстречу.
Марк ничего мне не сказал, даже не улыбнулся. Он просто протянул вперед руку с зонтом и укрыл меня от дождя. Мы стояли друг против друга - и молчали. Я думала о том, что, наверное, правы те, которые говорят, что время лечит. И чем сильнее любовный ожог - тем быстрее все перегорает. Чтобы осознать, что ты влюблен, необходимо хотя бы коротенькое расставание. Чтобы понять, что любовь прошла, нужна еще одна встреча. Вот раньше я думала, что умру, если когда-нибудь вновь увижу Марка. А теперь стояла рядом с ним - и ничего. Не знаю, о чем в ту секунду думал Марк. Возможно, нечто подобное приходило и в его голову.
- Мне рассказали про твою маму, - сказала я, чтобы вообще хоть что-нибудь сказать. - Прими мои соболезнования, Марк.
- Спасибо, Сима, - ответил он. - Пойдем, провожу тебя до дома.
- До автобуса. До моего дома далеко и… не нужно.
- Как скажешь.
Мы медленно пошли вперед под нарастающим дождем.
- Как ты живешь, Сима?
Я пожала плечами. Господи, какой дурацкий разговор! Ведь он прекрасно знает, что неважно я живу. Потому и пришел…
- Не стоит об этом, - выкрутилась я. - Расскажи лучше о себе.
- Нечего рассказывать.
- Вот замечательно! Стоило ради этого встречаться. Ну, скажи хотя бы, как Люба?
- Мы с ней разводимся, - коротко сказал Марк.