Однако в тот период моей жизни, когда, пребывая в меланхолическом смятении чувств, я шарахался от собственного одиночества, особенно по вечерам, и предпочитал коротать их в барах, меня интересовали именно эти типы. Сначала я вызывал у них недоверие, они наводили справки обо мне у бармена или у кого-нибудь из авторитетов, и те заверяли, что я "свой". А после того как Олюсь свел меня с Мухой, я уже не мог сидеть за столиком в одиночестве, меня то и дело приглашали в компании, угощали, обнимали и откровенно болтали о своих "стрелках", разборках, мочиловках. Мимо моих ушей пролетали жуткие вести, но тогда они не особенно занимали меня, все их рассказы я воспринимал как чтение вслух какой-то книги, они до сих пор звучат в моей памяти, голоса покойников, которые говорили о смерти куда чаще, чем о жизни. А их крали – длинноногие антилопы, фантастические модельки… Где они теперь? Некоторые из них тоже ушли уже в мир иной – одни укоротили себе жизнь наркотиками, другие попали под град пуль за компанию, еще некоторых уничтожили, чтобы не болтали лишнего. Каждого посетителя сумрачного клуба сопровождала властная и неотразимая госпожа Смерть, и мало кому удалось избежать этого почетного эскорта.
2
В тот вечер выступление Леси заканчивалось до полуночи. Я не был расположен к общению с бандитами и решил посидеть в "Вавилоне", а потом прийти за Лесей. Сел, как всегда, в уголке, однако наслаждаться уединением пришлось недолго – ко мне подсела Марта. Впрочем, я не имел ничего против, с Мартой я готов точить лясы в любое время.
– Ты одна?
– Нет, я зашла сюда с одним говнюком. Забудь о нем.
– Я очком чую, что назревает скандал.
– С чего ты взял?
– Какой-то тип с бычьим лбом не спускает с нас шары.
– Ты бы видел его. Когда он спускает!
– Ты что, спишь с ним?
– У меня временное творческое затишье. На такие периоды я подбираю себе какого-нибудь…
– …ебаря.
– Я девушка воспитанная и таких слов не употребляю. Разве что во время траханья.
– Но выглядит он так, будто увлечен тобой не на шутку.
– Это его проблема. Закажи мне текилу и лимон.
– Ты будешь пить со мной, а он – смотреть?
– А что так переживаешь за какого-то несчастного… ну, ты сам догадываешься… Я и так оказала ему услугу, придя с ним сюда. Ведь он-то зачем потащил меня в "Вавилон"? Чтобы хвастануть перед знакомыми: вот, дескать, какой бравый казак, неприступную Марту захомутал!
– А-а, так ты решила меня использовать, чтобы поставить своего ухажера на место? Извини, но с твоей стороны это не совсем порядочно.
– Не смеши. Ты ведь знаешь, что я люблю посидеть с тобой за бутылкой.
Она сыпнула чуток соли на сгиб между большим и указательным пальцами, лизнула, надпила текилы и закусила кружочком лимона.
– Ты читала Малкольма Лаури?
– Как ты угадал?
– Он этот способ пития текилы описал с та-а-аким смаком, с та-акими деталями, что я только и мечтал о текиле. Мне казалось, что текила – это что-то невероятно изысканное.
– И что же?
– Попробовал – и разочаровался. Обыкновенная самогонка из кактуса.
– Верю. Но это в Мексике.
– Я могу себе Мексику устроить, где только захочу. Гению достаточно увидеть листочек, чтобы представить дерево, сказал Гете. Мне же достаточно глотка текилы, чтобы оказаться в Акапулько.
– Как твои амурные дела?
– Не жалуюсь.
– Ты успокоился?
– Конечно.
– Но ведь что-то тебя угнетает.
– Меня начали преследовать суицидные видения.
– Неужели? Никогда бы не подумала, что ты способен на что-нибудь такое. Разве что в воображении. Впрочем, я и сама когда-то об этом задумывалась. Иногда мне приходило в голову, что одно лишь осознание возможности покончить с жизнью, когда захочу, и удерживало меня от самоубийства. Особенно, когда родители меня задолбали, чтобы я выходила замуж, ибо, видите ли, должна исполнить священный долг и родить себе ребенка, а им – внука. Вполне возможно, ребенка я им еще и рожу, но вот замуж… Кстати, а как ты смотришь на то, чтобы сделать мне симпатичного карапузика? Очень хочется, чтобы у него были такие же синие глаза, как у тебя.
– И чтобы он рос, не зная отца?
– Конечно. Зачем мне отец?
– А ему?
– И он обойдется. Жаль, если ты откажешься, тогда придется родить от какого-нибудь дебила. Как тот визави.
– Если я все же отважусь на самоубийство, я непременно тебе позвоню, чтобы оставить после себя еще одно чудесное произведение.
– Это было бы идеально. Мы приходили бы к твоей могилке, я рассказывала бы ему о тебе… Ну да, о таком отце для своего ребенка можно только мечтать.
– Об отце в могилке?
– А что здесь плохого? Я сделала бы все, чтобы он тебя полюбил. Свои рукописи тоже можешь смело нам передать, мы сохраним все до мелочей и будем переиздавать, переиздавать… Прости Господи, что-то я и впрямь размечталась. А ты ведь и не покончишь самоубийством.
– Почему ты так думаешь?
– Да потому, что у тебя нет для этого никаких уважительных причин.
– У меня депрессия. Я не могу писать.
– О-ля-ля! У меня депресняк стабильно дважды в году. Да такой, что выть хочется. Однажды я из интереса даже перерезала себе вену и смотрела, как скапывает кровь. Знаешь, это как гипноз. Мне казалось, я могла бы смотреть на это часами. Закажи мне еще текилы.
– Твой кавалер, по-моему, психанул.
– Туда ему и дорога. Мудак. Завтра позвонит. К тому же у меня сегодня совсем не сексуальное настроение. А точнее – деловое, похоже, завтра дела и начнутся. Ненавижу все эти бабские графики-расписания-календари. Все до мельчайших мелочей ненавижу. Ненавижу изысканное белье. Ненавижу косметику и духи. Ненавижу лифчики. Менструации трижды ненавижу. Ненавижу бабские пересуды. Ненавижу своих сверстниц, с которыми не нахожу общего языка, из-за того, что они или выскочили замуж, или пребывают в бешеной гонке за счастьем. Я же не вышла и не пребываю. Я с ужасом думаю о том, что когда-нибудь у меня появятся морщины, тени под глазами, и я вынуждена буду прибегать к косметике, красить волосы. Не кончай самоубийством. С кем еще я так задушевно поговорю?
– Все же важно иметь кого-нибудь противоположного пола, ну, не для того, чтобы просто поиметь. Правда?
– Сам знаешь, что правда. Хотя иногда… ты только не воспринимай это слишком серьезно… это лишь иногда… в своих эротических фантазиях я представляю, как ты любишь меня… то есть я представляю тебя на месте того, кто меня в те минуты любит… и тогда у меня наступает очень классный оргазм…
– Твой говнюк вернулся.
– О-о! И что же он делает?
– Сел за столик и смотрит на нас.
– Зануда. Ну, что же, я отвалила к нему. Кстати, а ты с кем-нибудь сегодня трахаешься? – Я кивнул. – Ровно в полночь я хочу кончить вместе с тобой. Обещаешь?
– Постараюсь.
3
– Хочешь, я поведу тебя в одно таинственное место? – спросил я Лесю, даже не сомневаясь в ее согласии, ведь она никогда ни в чем мне не отказывала. Даже предложи ей спуститься в преисподнюю, она бы согласилась, спросив при этом, не стоит ли прихватить с собой теплый свитерок и пару бутербродов.
Переться на Погулянку затемно было, наверное, глупой затеей, ведь в окрестностях нет никакого освещения, можно вляпаться в досадную ситуацию, если наше укромное местечко на острове уже занято. К счастью, там не было ни единой живой души, гнетущая тишина царила вокруг, ветер не шевелил ветви ив, хотя чуть поодаль в рощице кроны деревьев тревожно шумели и зловеще поскрипывали.
– Ах, как здесь хорошо, – умилялась Леся, которая умела радоваться жизни как никто.
И снова ни единого следа Грицка. Я посмотрел на мрачную мертвую воду, и мне сделалось жутко, это озеро, очевидно, скрывало какую-то тайну, что-то пряталось в его неприветливой темной глубине, и меня не оставляло предчувствие, что когда оно вынырнет, всплывет, явится передо мной – это будет последнее, что мне суждено увидеть в земной жизни.
Лесе совершенно не передавалось мое сумрачное настроение, она щебетала, смеялась, закутывалась в ивовые косы и кокетливо постреливала глазенками. Мы устроились под вербой и пили вино, а затем я поведал ей ту же историю, что и Лиде и Вере. Мне хотелось услышать ее реакцию, ведь то, как восприняла мой рассказ Вера, только умножило мою печаль.
– Как интересно, – сказала Леся, выслушав меня, затем легла на траву, заложив руки под голову, улыбнулась и добавила:
– Если бы ты захотел… если бы ты только захотел этого… я бы, не раздумывая, покончила вместе с тобой самоубийством…
Я посмотрел на нее с удивлением, честно говоря, такого от нее не ожидал. Леся столь умело скрывала свои эмоции, что я даже начал сомневаться, есть ли они у нее вообще, а потому ее готовность уйти за компанию из жизни меня несказанно растрогала.
– А тебе не кажется, что я сподличал, когда обманул ее? – спросил я.
– Нет. Иначе мы бы не встретились, правда? – ответила она настолько искренне, что я почувствовал: было во мне когда-то нечто такое, уже безнадежно утраченное, было то, чем обладают дети, то радостное и светлое мироощущение и понимание быстротекущей жизни в ее повседневной данности – здесь и теперь, – что уже никогда не возобновится, и о чем я буду бесконечно печалиться, а потому я без колебаний согласился:
– Правда.
– Ты же не любил ее так, как меня.
– Нет. Я ее вообще не любил. Только желал.
– А если бы любил?
– Тогда другое дело.
– Тогда бы ты согласился умереть вместе с ней?
– Для этого по крайней мере должна быть уважительная причина.
– А вот я умерла бы с тобой хоть сейчас… просто так… от избытка счастья.
– Зачем же в таком случае умирать?
– Чтобы остановить мгновение. И от страха, что следующее мгновение уже не будет так прекрасно.
О господи! Мне стало так тяжело на душе, что я едва не завопил: ну почему, почему я не могу полюбить ту, которая любит меня больше жизни, ту, которая, никогда не читая "Фауста", сама пришла к пониманию прекраснейшего смысла жизни?! Отчего я мечусь, словно загнанный волк?! Чего ищу в пустыне времени, умножая досады, печали и сожаления?! Я шагаю по душам и сердцам, словно по стерне, брызгающей росою, преодолеваю стены, возвожу новые, умираю и рождаюсь, увядаю и расцветаю, и все это – в поисках утерянного лона. Каждый из нас уподоблен луне, обращенной к окружающим только светлой своей стороной, тогда как темная – остается невидимой, неисследованной и засекреченной, и все же иногда случается, что темная сторона нашего "я" не настолько невидима, как того хотелось бы, и мрак оттуда неумолимо проникает на светлую сторону, свет – на темную?
Мне хотелось приникнуть к Лесиной груди и расплакаться, словно маленькому нашкодившему мальчику, который решился наконец раскаяться во всех своих шалостях, и обещать исправиться, заверить в своих искренних чувствах и, хлюпая носом, выдавить из себя обреченно: "Я хочу, чтобы ты стала моей женой". Впрочем, я так и сделал, я прижался к ее груди, однако она не дала ни расплакаться, ни раскаяться, ни даже высказать предложение, она обняла меня и отдалась с каким-то мистическим умопомрачением, словно это была и не она, а Марьяна, роль которой она решила сыграть, или, возможно, она представила себя накануне самоубийства, ведь мы занимались любовью так, будто в последний раз, долго и бережно, мы любили друг друга, катаясь по траве и шепча слова, которых никогда раньше не произносили, и Леся – Леся!!! – говорила мне слова брутальные и похотливые, Леся, с уст которой доселе не слетело ни одного нецензурного слова, Леся говорила мне: выеби меня, выеби меня, выеби меня… и спрашивала: что ты делаешь со мной? – и я отвечал: я ебу тебя… я ебу тебя… я ебу тебя… а она: еби меня, еби меня, еби меня.... Она произносила это так, что мне не хотелось кончать, мне хотелось иметь ее бесконечно, безгранично, беспредельно, захлебываясь воздухом, темнотой, запахом трав, мы взмокли от пота, мы прилипали друг к другу, и тела наши шлепали, отлипая, и остров качался, и вербы подскакивали, и волны бились о берег, брызгая пеной, чешуей и чайками, а ровно в полночь я исполнил просьбу Марты и ощутил, как, благодаря этому, на меня нисходит какое-то невероятное озарение, твердая уверенность, что в ближайшие дни все решится, все уляжется и я начну новую жизнь. А лодочка с Грицком так и не выплыла из тумана.
Самоубийство на острове Небесных Сетей
Глава двенадцатая
1
Мои встречи с Марьяной проходили только в городе, мы гуляли, сидели на скамейках и не заходили в бар, замкнутое пространство ее раздражало, и в те редкие случаи, когда мне все же удавалось затащить ее в кафешку, мы находились там не более получаса, а когда же нам хотелось, пили вино из бутылки на парковой скамейке. Как-то она спросила:
– А почему бы вам не пригласить меня к себе домой?
Я подумал, что она шутит или берет на понт, просто, чтобы посмеяться, ведь до сих пор, когда я пытался заманить ее к себе домой, только отмахивалась: ой, это так далеко! – а потому ответил с притворным равнодушием, делая вид, будто ее предложение совсем не заинтересовало меня:
– Видишь ли, я живу в Винниках, а это так далеко. Не уверен, что путешествие в мои пенаты доставит тебе удовольствие.
– Но ведь должна же я когда-нибудь увидеть, как живет герой моих девичьих снов.
– Перестань паясничать.
– А я и не паясничаю. Вы действительно снились мне несколько раз, причем это началось еще до того, как мы познакомились.
– И каким же я был в тех снах?
– Занудой.
– То есть почти такой, как в жизни?
– Теперь паясничаете вы. В снах вы возникали неожиданно, так же внезапно исчезали, ничего не объяснив, и тогда я начинала искать вас, но напрасно. Что бы это могло означать?
– Я не умею разгадывать сны и не верю в них.
– Однажды мне приснилось, что вы меня везете в Америку, и вот, когда мы уже спускаемся по трапу с самолета, я уже вас не вижу, вы пропали, а меня обступили какие-то люди… подъезжает машина и забирает меня… я оказываюсь в больнице, и там я вас вижу снова уже в зеленой одежде… и все врачи тоже в зеленом… светло-зеленом… они направляют на меня яркие лучи, и я просыпаюсь… но пробуждение это происходит во сне, и я продолжаю спать, и тогда мною овладевает страх оттого, что в действительности я проснуться не могу, я вскрикиваю, вскакиваю и тогда наконец просыпаюсь… и плачу, плачу, плачу оттого, что все это был всего лишь сон…
– И что же там, в этом твоем сне было такое, из-за чего ты могла плакать?
– Не знаю… иногда так случается, что сон растрогает, и в первые минуты после пробуждения тебя обволакивает смиренная печаль, а потом все проходит… потом уже и не вспоминаешь то, что приснилось… Разве у вас такого не бывало?
– Бывало. Я даже какое-то время держал под подушкой блокнот и карандаш, потому что сны преподносили мне прекрасные сюжеты, но когда я записывал их среди ночи, то утром оказывалось, что это полнейшая бессмыслица, и тогда я перестал класть на ночь под подушку блокнот и карандаш.
– А я записываю свои сны. Разумеется, не все подряд, а только самые интересные. У меня таких собралось уже несколько сотен. Недавно мне приснилось, что я насекомое… какое именно не скажу, но с пестрыми крылышками… летаю себе над цветущим лугом – а вокруг море света, медовые ароматы, я же порхаю с цветка на цветок, радуюсь солнцу… а потом, когда проснулась, то горько разрыдалась… мне так жаль стало, что я не беззаботная букашка…
– Ты говоришь об этом так, словно у тебя жизнь состоит из одних только забот.
Она взглянула на меня с нескрываемым раздражением, словно я ее чем-то обидел, и тогда я впервые подумал, что, возможно, не все так гладко в ее жизни, как это представлялось на первый взгляд, и ее непрестанно заботит что-то, от чего она с радостью упорхнула бы, выбрав судьбу безобидного мотылька.
– Я приеду к вам… – Она несколько мгновений подумала и добавила: – Завтра… после обеда…
2
Перед тем как принять у себя дома новую гостью, я всегда испытывал неудержимое желание оказать на нее положительное впечатление, что выражалось в лихорадочной уборке и заметании следов предыдущих визитов. Я мотался по комнатам с пылесосом, вытряхивал, перебирал бумаги, поднимал с пола книги и расставлял их по полочкам, мыл посуду на кухне, выбрасывал на помойку пустые бутылки, искал подходящие тайники для множества разнообразных предметов, припрятывал или уничтожал милые мелочевки, забытые у меня другой девушкой, но, как я ни старался, мне все равно не удавалось достичь такого порядка, который способна навести только женщина. Почему-то многие вещи упорно отказывались занимать свое место, им больше нравилось быть на виду и при первом же случае радостно восклицать: "Смотрите! Мы здесь! Мы здесь!" Лично мне беспорядок ничуть не мешал, по крайней мере, я в нем всегда легко ориентировался, но как только удавалось навести марафет, как сразу же возникали проблемы – я не мог ничего отыскать.
Впрочем, заниматься уборкой ради Марьяны мне почему-то совершенно не хотелось. Наоборот, возникло желание устроить в доме вселенский бардак. В последнее время у меня вахтовым методом по очереди хозяйничали Лида, Вера и Леся, и в паузах между их визитами я не успевал как следует насвинячить. Так что к приходу Марьяны я должен был хорошенько постараться. Ничто в доме не должно было носить на себе следов женских рук. Для начала я с поистине трудовым энтузиазмом вывалил в раковину огромную гору тарелок, раскрошил хлеб по столу, а затем перешел в кабинет и рассыпал вдоль стола по полу рукописи, разбросал везде книги, словом, придал комнате привычный холостяцкий интерьер. Для полноты картины пришлось даже вытащить из мусорника две пустые бутылки от шампанского, и я поставил их под столом. Окинув победным взглядом столь вдохновенно сотворенную инсталляцию, я получил вполне эстетическое удовлетворение.
Марьяна наотрез отказалась, чтобы я встречал ее на автобусной остановке, сказала, что найдет дорогу сама. Я нарисовал ей на своей визитке маршрут, и она, строго придерживаясь курса, к моему удивлению, пришла точно по адресу и точно в назначенное время. Услышав собачий лай, я посмотрел в окно и увидел Марьяну в тех же облегающих джинсах, но в куцей футболке, открывающей пупок. Сосед, поправляющий свой забор, застыл в удивлении, с жадностью пожирая глазами ее феноменальную седальницу: куда держит путь это чудо? А девушка остановилась напротив моего дома, окинула его изучающим взглядом, еще раз сверилась с визиткой и подошла к калитке. Любопытный сосед продолжал следить, в его голове, забитой цементом, песком, гравием и бетоном, очевидно, роились различные догадки, но, скорее всего, этот добропорядочный семьянин подумал: ну, конечно же, это сугубо служебный визит, а дамочка – сотрудница газового треста или электросетей. Однако, увидев, как я, словно на крыльях, лечу от порога к калитке и с радостной улыбкой открываю ее, мой сосед, несомненно, испытал некоторое разочарование: так контролера из газтреста не встречают.
Марьяна впорхнула в гнездо разврата, словно невинная бабочка в пасть крокодила, и, что удивительно, чувствовала себя здесь вполне уютно.
– Я все хочу посмотреть сама. Где ваша кухня? Кухня – это лицо хозяйки. Ну, а если хозяйки нет…
– Тогда это задница хозяина, – поспешил отвести неуместный вопрос я.