- Ну, или я за себя не ручаюсь, папа, - ответил ему унаследовавший легендарное грамповское упрямство Тициан. - Потому что если ты еще раз поднимешь на меня руку, то я тебя убью. Возьму пистолет - и пристрелю. И половина Америки и весь цивилизованный и даже не очень мир вздохнут наконец спокойно!
Муж начал надуваться, а его лицо приняло свекольный оттенок, а Милена истошно закричала:
- Прекратите немедленно! Оба! Или за себя не ручаюсь я!
Супруг и сын уставились на нее с благоговейным ужасом, потому что никогда еще не слышали, чтобы Милена кричала, тем более истошно. Другие члены клана тоже воззрились на нее с изумлением.
- Прошу всех удалиться и оставить меня с мужем и сыном наедине! - произнесла она тихо, и, надо же, никто не посмел возражать или отпустить комментарий: все присутствующие немедленно покинули помещение, а уходившая последней Эйприл даже прикрыла дверь. При этом посмотрев в сторону Тициана с затаенной тоской.
Милена вдруг подумала, что проблема с возможной связью Эйприл и Тициана, слава богу, разрешилась. Теперь, когда вскрылось, что сын является геем…
- Делберт, ты не имел права поднимать руку на Тициана, - сказала она, и муж, уже немного успокоившись, заявил, выпячивая нижнюю губу:
- Просто сегодня какой-то сумасшедший день! Один рождественский подарочек за другим. Сначала этот крайне неприятный разговор с Бартоном и Флинтом, которых я уволил. Потом китаец, который в случае военных действий против Северной Кореи грозит всяческими карами - экономическими и милитаристическими. И, наконец, выясняется, что мой сын, на которого я возлагал такие надежды, "голубец"!
Делберт выдал бранное слово так, как будто вырыгнул рогатую жабу. И Милена поняла - вовсе не тот факт, что Тициан оказался геем, вывел мужа из себя - ведь Делберт провел всю жизнь в либеральном Нью-Йорке, у него была масса друзей из Голливуда, придерживавшихся нетрадиционной ориентации. И для Делберта это никогда не было проблемой - впрочем, для прежнего Делберта.
Но не для 54-го президента США Делберта У. Грампа.
Ему претила мысль о том, что его сын оказался таким. Его сын, которого он уже видел наследником своих идей и своего места в Белом доме.
- Папа, не беспокойся ты так, я, как ты и хочешь, через тридцать лет или около того стану президентом США. Первым голубым президентом! - усмехнулся сын, и Делберт, уже не буяня, придвинулся к сыну и заявил:
- Мне плевать, кто тебе нравится и с кем ты намереваешься спать. Но факт твоей голубизны будет использован моими врагами против меня. Поэтому будешь обо всем молчать!
Тициан усмехнулся:
- После твоих воплей, папа, и этой знатной склоки, на которой присутствовала вся наша предружная семья, будет сложно молчать. Кстати, папа, правду ли говорят, что у тебя в восьмидесятые, когда ты был еще женат на Ясне, имелась классная сисястая любовница, которая до смены пола была мужчиной?
Тициан явно желал спровоцировать Делберта, поэтому Милена, положив подростку руку на плечо, заявила:
- Вам обоим надо успокоиться. Давайте поговорим об этом после Нового года.
- А что тут говорить? - заявил, вытирая кровь с подбородка, Тициан. - Я, как выразился папа, "голубец". И, возможно, представлю вам после праздников своего друга. Нелегального мексиканского мигранта! Мигель такой душка!
Сын сказал это явно в пику Делберту, который вел отчаянную борьбу с нелегальными мигрантами из Мексики и обещал построить стену, что однако не выполнил.
Президент, одарив сына тяжелым взглядом, произнес:
- Да, поговорим после праздников. Потому что мне надо вернуться к китайцам, они ведь застрянут из-за непогоды здесь на сутки, если не больше. Что, однако, не так уж и плохо - смогу обработать их как следует.
- О, тебе нравятся китайцы, папа? - вставил Тициан, а Делберт, развернувшись, шагнул к двери. Открыв ее и замерев на пороге, он сказал, так и не повернувшись к сыну:
- Ты меня очень разочаровал, сын! Очень!
- А вот ты меня, папа, нет. Потому что у меня относительно тебя уже давно нет никаких иллюзий!
Делберт вышел, гулко хлопнув дверью, а Милена, бросившись к сыну, попыталась его обнять.
- Мама, кровью измажешься! - произнес Тициан, отстраняясь от нее. - Вот ведь идиот! Он мой смартфон грохнул! И что теперь делать?
- Не смей говорить так о своем отце, - сказала Милена, вставая, чтобы пойти в ванную. Сыну требовался компресс.
- Да, а почему же он тогда смеет говорить так обо всех других, включая папу римского и английскую королеву? - съязвил Тициан.
Когда Милена вернулась с мокрым полотенцем, Тициан, сидя на полу, пролистывал послуживший камнем преткновения журнальчик.
Милена, присев рядом с сыном, обняла его и привлекла к себе.
- Он такой, какой есть. И ты это прекрасно знаешь. И он любит тебя, несмотря ни на что. И ты это тоже знаешь. А вот для меня не играет никакой роли, что ты предпочитаешь мальчиков.
Тициан, отшвырнув от себя журнальчик, угрюмо произнес:
- Да не нравятся мне парни, мама, только девчонки. Поверь мне, я - стопроцентный гетеросексуал.
Милена, понимая, что сыну, видимо, неприятно говорить о таких вещах, тем более с собственной матерью, скомандовала:
- Ложись, надо обработать твою губу.
Сын послушно улегся на софу и продолжил:
- Ты мне не веришь… Что же, конечно, а сам виноват, намеренно убеждал отца в том, что он прав. А тебе, мамочка, скажу: я понятия не имею, откуда у меня под диваном взялся этот журнальчик с голыми мужиками!
Бережно стирая с лица сына засохшую кровь, Милена проговорила:
- Ты не обязан оправдываться. Поверь мне, я люблю тебя, своего сына, и ничто не в состоянии…
Тициан, сорвав с лица полотенце, крикнул (очень походя при этом на своего папашу):
- Мама, я не гей! Если бы был им, то, поверь мне, не стал бы это отрицать. Но, повторяю, мне нравятся только девчонки. Этого журнальчика здесь утром не было. А потом сюда ворвался отец, направился к софе и вынул оттуда это сомнительное издание. И понеслось… И чтобы отплатить ему за то, что он ударил меня по губе, я публично признался в том, что я гей. Хотя им не являюсь!
Типичный Грамп! Делает наперекор всем и вся и во вред себе то, что от него никто не ожидает.
Милена, усевшись около сына, произнесла:
- Но если журнальчик не твой, то значит… То значит, тебе его подкинули!
- Мама, да ты у нас гений! - усмехнулся Тициан. - Конечно, подкинули! Причем, по всей видимости, пока я был на завтраке. Да и сама подумай, если у меня есть смартфон, при помощи которого я могу загрузить все, что мне хочется, в том числе терабайты порнухи любого окраса, зачем мне вообще нужен этот стародревний журналец с голыми волосатыми мужиками? Это же каменный век!
Сын был прав. Милена, взяв полотенце, все же оттерла кровь и поцеловала сына в лоб.
- Тебе надо будет объясниться с отцом.
- И не подумаю! - буркнул Тициан. - Пусть себе думает, что я "голубец". Надо было еще что-нибудь похлеще выдумать. Я и выдумаю!
Милена легонько ударила его полотенцем и сказала:
- Обязательно объяснишься! Ты же не хочешь, чтобы отец, заведенный ссорой с тобой, принял неправильное решение и, не сдержавшись, начал Третью мировую?
Тициан, помолчав, наконец примирительным тоном произнес:
- Ты права, мамочка. Извини! Об этом я как-то не подумал. Но если я скажу ему, что я не гей, то ведь он мне не поверит! Никто не поверит!
Милена, ногой поддев порножурнальчик, проговорила:
- У тебя есть пакет? Надо бы его сохранить, ведь это улика. Да, ты прав, отец не поверит. Поэтому надо найти того, кто подсунул тебе эту мерзость, желая дискредитировать тебя в глазах отца. И мне интересно узнать, кто сказал Делберту, что ты хранишь эту вещицу у себя под софой.
Она отчего-то вспомнила ухмыляющиеся рожи Делберта-младшего и Уинстона. Неужели кто-то из них? Впрочем, на это могла пойти и Ясна, и даже Джереми, желая, к примеру, вывести Делберта из психологического равновесия и вынудить принять его то решение, которое выгодно им.
- В любом случае, мамочка, это спланированная, а не спонтанная акция, потому что вряд ли кто-то совершенно случайно таскает с собой старинные, девяностых, кажется, годов выпуска порножурналы.
Милена задумалась. Она уселась рядом с сыном и, снова обняв его, сказала:
- Тебе нравится Эйприл?
Тот, явно не ожидая такого вопроса, густо покраснел. Значит, нравится…
- Мамочка, как ты можешь! Она же моя сестра, хоть и не родная. И вообще, может, я пошутил и я все-таки гей.
Милена подумала, что Делберт, скрепя сердце и скрипя зубами, примирился бы с сыном-геем (что, быть может, даже принесло бы ему голоса некоторых избирателей Старой Ведьмы), да и общественность восприняла бы это положительно.
Но Делберт никогда бы не принял роман между своей дочерью и своим сыном - не говоря уже о прессе, хоть консервативной, хоть либеральной, и тем более об избирателях.
Так что с точки зрения пиара Делберту был гораздо более выгоден сын-гей, чем дочка и сын, тайно влюбившиеся друг у друга.
- И ты ей тоже нравишься? - спросила Милена, и сын закричал:
- Мамочка, ты слишком много хочешь знать! Я же не спрашиваю тебя, как часто ты спишь с отцом? Так почему ты терзаешь меня интимными вопросами?
Как часто… Раз в полгода, дорогой сынок! Этого Милена, конечно, не сказала, но вдруг снова подумала о Грэге.
Вероятно, он был бы хорошим отчимом для Тициана и уж точно не поднимал бы на него руку, в отличие от родного отца.
- А теперь я хочу отдохнуть! - заявил сын. - Мама, у тебя наверняка тоже полно дел. Ведь в нашем доме решила вдруг переночевать чертова уйма народа.
Понимая, что больше ничего из сына вытянуть не удастся, Милена напомнила ему о предстоящем праздничном ужине и вышла прочь, прихватив с собой завернутый в пакет журнальчик.
Ей так хотелось увидеть Грэга, поговорить с ним - получить его совет. Однако Милена понимала, что это может привлечь ненужное внимание к ее слишком уж частому общению с ним.
Зайдя к себе на половину, она долго размышляла, куда же спрятать пакет с журналом, который был уликой. Да так, чтобы горничная его случайно не нашла и не выбросила. И не растрезвонила всем и вся, что первая леди прячет у себя в апартаментах дрянной журналец с голыми мужчинами.
Наконец, она сунула его под одну из полок с обувью, не забыв для себя отметить, что при первой же возможности передаст его Грэгу и попросит его людей проверить сие печатное издание на факт наличия отпечатков пальцев, зашла в ванную, чтобы вымыть руки, и увидела на зеркале надпись своей же губной помадой.
"Пламенный привет от Гордиона".
Милена тотчас бросилась ее стирать, чувствуя, что у нее сильно-сильно колотится сердце. Вдруг она подумала: а не причастен ли Гордион к попытке очернить Тициана? Эта мысль показалась ей разумной, и она, чувствуя тупую боль за грудиной, вернулась в гостиную и плюхнулась на софу.
Одно дело - пугать и шантажировать ее. И совсем другое - пытаться навредить ее сыну. Этого она так не оставит.
И надеяться она могла только на саму себя, потому что доверять не могла никому. Даже Грэгу. Потому что не могла полностью исключить то, что он все же может являться Гордионом и работать на коварных русских.
* * *
Ужин в Сочельник протекал весьма странно. Члены семьи, а также некоторые ближайшие работники Делберта собрались в Золотой столовой, пышно декорированной и превращенной в замок Санта-Клауса.
Даже эта француженка, пересилив себя, появилась, впрочем, она уже успела напиться вдрызг и, полулежа в кресле, вливала в себя один за другим бокалы коллекционного, французского же шампанского.
Только вот китайский посол вместе со своими людьми отсутствовал - сначала он требовал предоставить ему возможность вылететь обратно в Вашингтон, потом долго говорил о чем-то с пекинским начальством и, наконец, заполучив целое Восточное (как и подобает представителю Поднебесной) крыло "Зимнего Белого дома", заперся у себя в апартаментах и, сказавшись больным, отказался принять участие в торжественном ужине.
Часы показывали начало девятого, а Делберта еще не было, хотя он всегда - именно что всегда! - ужинал ровно в восемь. И, став президентом, строго придерживался устоявшихся ритуалов, поставив своему штабу жесткое условие, что никаких вечерних встреч и совещаний у него не будет.
Опаздывать было не в его стиле. Облаченная в сверкающее серебристое платье, Милена вопросительно посмотрела на стоявшего у дверей Грэга (полчаса назад она отдала ему пакет с журналом, и Догг обещал, что его люди в ближайшие часы пробьют найденные на нем отпечатки пальцев), и тот, подойдя к ней, тихо произнес:
- Президент у себя в кабинете.
Прошло еще несколько минут. Злата (в зеленом и своих любимых изумрудах) шушукалась с облаченным в смокинг Джереми. Их близнецы, за которыми присматривала нянька, уже почивали. Ясна была в пурпурно-лиловом, вся в бриллиантах, причем таких невероятных размеров, что создавалось впечатление, что она нацепила на себя дешевые подделки. Как и эта француженка, Ясна напивалась с невероятной быстротой, только не коллекционным французским шампанским, а довольно посредственным шотландским скотчем. Стилист Луи-Огюст, на этот раз без всякой мишуры, а тоже в смокинге, правда, розового цвета, ухаживал за ней, рассказывая глуповатые анекдоты.
- Мэм, - произнес возникший около нее Франклин. - Изволите начинать?
Милена увидела обеспокоенную физиономию шеф-повара Джанфранко, выглядывавшего из смежной комнаты, и сказала:
- Нет, мы все ждем президента.
И почему Делберт задерживается? Уж не случилось ли чего?
Шэрон была в белом, Лоретта, как водится, в алом, и только Эйприл не удосужилась надеть что-то подходящее к празднику, а пришла в длинной майке с надписью: "Отвали, паря!"
Видимо, эта надпись предназначалась Тициану, который в смокинге и с вспухшей губой выглядел удивительно взросло и крайне жалко одновременно. Молодые люди, сидя в разных концах Золотой столовой, уткнулись в свои мобильные и ни разу не обменялись взглядами.
Задумавшись над тем, откуда у сына смартфон, ведь Делберт раскокал его аппарат, и присмотревшись, Милена поняла, что Тициан реактивировал старую модель, которой, вообще-то, уже не пользовался. Милена была страшно рада, что Эйприл дуется на ее сына, точнее, судя по всему, смертельно обижена. Видимо, за то, что он делал ей авансы и отвечал на ее знаки внимания, а сам, противный, оказался геем!
Великолепно, просто великолепно, что Тициан еще ничего ей не рассказал - и не признался, что все это выдумки, причем не его, а того, кто пытался столкнуть его лбом с Делбертом. Ведь тогда бы Эйприл снова перешла в наступление - и…
О том, что последовало бы за этим, Милена не хотела и думать. Так что пусть Тициан день-другой, до конца этого кошмарного семейного слета в "Зимнем Белом доме" побудет для всех, в первую очередь для Эйприл, "голубым".
- Так где же Делберт? - не выдержала первой Ясна и громко икнула. - Я уже проголодалась! Или он все увольняет нерадивых советников, бомбит узкоглазиков и переваривает тот факт, что его младший сынок оказался "заднепроходцем"?
Она оглушительно расхохоталась, а Ясна, суя в руки Луи-Огюсту пустой бокал, заявила:
- В твоем полку прибыло! Смотри, не соблазни сына президента! А то тебя без суда и следствия навечно отправят в Гуантанамо!
Луи-Огюст подобострастно хихикнул, а Милена произнесла (достаточно громко, чтобы ее услышали те, кто стоял рядом):
- Франклин, миссис Грамп больше не наливайте!
- Какой миссис Грамп? - пьяно закричала Ясна. - Их тут целых три! Или уже четыре?
И на кошмарном французском с диким произношением обратилась к молчавшей Марианне:
- Мадам, мой бывший муж только трахал вас или уже сделал предложение руки, сердца, которого у него нет и в помине, и своей нелимитированной кредитной карточки?
Марианна, с ненавистью уставившись на Ясну, ответила на великолепном английском:
- Только трахал. Еще вопросы есть?
Снова икнув, Ясна требовательно заявила, тыча под нос Луи-Огюсту вновь опустевший бокал:
- Налей мне! Потому что мы приглашены вроде бы на Рождество, а такое впечатление, что на похороны. Где Делберт, черт подери? Он что там, умер?
Милена поднялась и вышла из Золотой столовой. С каким бы удовольствием она заперлась в своих апартаментах, предоставив гостей самим себе! Или вообще улетела бы обратно в Нью-Йорк. Или…
Она увидела выскользнувшего вслед за ней Грэга.
- Мэм, - начал он, а Милена проговорила:
- Называйте меня Миленой. Так проще!
Грэг, запнувшись, посмотрел на нее и продолжил:
- Мэм. Прошу прощения, Милена. Я хотел сказать, что вы выглядите сногсшибательно. - И, смутившись, добавил: - Надеюсь, я не позволил себе лишнего.
Милена ответила:
- Отнюдь. В свою очередь, приношу свои самые искренние извинения, Грэг, за этот паноптикум. Да, работка у вас нелегкая. Кстати, скажите, Грэг, вы женаты?
Она решилась просто спросить то, что ее так занимало. А что, если он скажет, что да? Она что, спросит, любит ли он свою жену, и невинно поинтересуется, не намеревается ли он с ней разводиться?
Впрочем, чтобы стать любовником первой леди, ему не требовалось разводиться с супругой.
На лице Грэга промелькнуло удивление, и он сказал:
- Был, мэм… То есть Милена. Но в разводе.
Ага, в разводе! Милена вдруг поняла, что глупо улыбается. Господи, что подумает Грэг? Впрочем, отступать было поздно и ей было решительно наплевать, что он подумает.
Пусть думает, что хочет.
- А дети? - осторожно спросила она, и Грэг, чуть усмехнувшись, сказал:
- Дочка. Девяти лет. Но она живет с моей бывшей. Увы, мы разошлись не самым мирным образом, и она получила единоличное право опеки. Тем более они переехали в Орегон.
Милена подумала, что бывшая Грэга наверняка стерва наподобие Ясны, Лоретты или этой француженки, которая получает гигантское удовольствие от страданий партнера, хотя бы и бывшего.
- Надеюсь, я не позволила себе лишнего, - сказала Милена, не зная, чем заполнить внезапно возникшую столь тягостную паузу, а Грэг, снова усмехнувшись, сказал:
- Разве что самую чуточку, мэм. То есть Милена. Но я хотел узнать, стоит ли мне сопровождать вас. Не забывайте - в резиденции президента находятся наши враги!
Мгновенно пришедшая в ужас Милена попыталась понять, откуда он узнал о Гордионе. Но у нее отлегло от сердца, когда Грэг продолжил:
- Ведь китайский посол приволок с собой тринадцать человек! У тех, что были с оружием, мы его, конечно, изъяли. Но кто знает этих китайцев, нет у меня к ним доверия, мэм. То есть Милена. Они - наши враги!
- А еще говорите, что поддерживали на промежуточных выборах не Делберта, а кого-то другого, - улыбнулась женщина. - Это ведь его слова!