- Тося, - спокойно сказала я, - я чувствую, у тебя что-то не так, может, поговоришь со мной, вместо того чтобы страдать в одиночестве…
- Мама, я была в школе, и этого вполне достаточно, чтобы меня начало от этой жизни слегка воротить, школа не поддается реформированию, образование и медицина в нашей стране лежат в нокауте, растет количество преступлений и уменьшается их раскрываемость, поднялись цены на бензин, что скоро приведет к росту всех цен, права женщин - на уровне третьего мира, а мы рвемся в Европу, Саддам по-прежнему на свободе, крупнейшая мировая держава не в силах ни с чем справиться, курс доллара падает, а…
- А?.. - подхватила я.
- А Якуб встречается с Эвкой!!! Я ненавижу их!
- Тосенька! - У меня подкосились ноги. Дочери всегда повторяют ошибки матерей и получают сердечную травму или нечто в этом роде. Я должна немедленно ей что-нибудь сказать, потому что вид отчаявшейся Тоси действует на меня хуже, чем вид Златозубки Йоли в прошлом. - Тосенька, не переживай, хорошо, что это случилось сейчас, а не после вашей свадьбы…
- Ненавижу тебя! - завыла Тося и помчалась наверх. Я стояла возле лестницы и чувствовала себя, как… не скажу как. Не умею я разговаривать со своей дочерью, не умею утешить ее, ничего не могу сделать, чтобы ей стало легче. Ненавижу Якуба! А ведь он производил такое приятное впечатление: здравствуйте, пани Юдита, до свидания, пожалуйста, спасибо… Хорошо воспитанный молодой человек, и вот пожалуйста. Шила в мешке не утаишь! Пусть он только еще когда-нибудь мне попадется! О, я ему не завидую!
А потом произошло то, что должно было произойти именно сегодня, когда до отъезда Адама осталось всего три дня.
Если бы я вспомнила, как сама реагировала на подобные вещи, то не позволила бы Голубому пойти к Тосе. Но я словно забыла, как ходила по ночам курить на балкон, когда какой-то там Збышек или Стасик, да я уже и не помню, как его звали, начал встречаться с Элей или с кем-то еще, а я его больше жизни любила. К сожалению, память меня подвела, и, когда Адам, всунув голову в кухню, спросил, где его диски, которые он подготовил к поездке, я опрометчиво сказал, что их взяла Тося послушать.
А когда он пошел наверх к Тосе прояснить вопрос о пище духовной, я была занята внизу делами земными - готовила для Бориса клецки на вчерашнем курином бульоне, потому что собачий корм кончился, а в магазин мне ехать не хотелось. Я слышала только, как хлопнула дверь и Голубой сбежал по лестнице.
- Она дымит как паровоз! - Он побледнел от волнения.
- Что там дымит? - спросила я рассеянно, потому что клецки имеют свойство сильно пригорать, стоит только отвлечься.
- Тося курит! Брось, к черту, эту еду и сделай что-нибудь! Как-нибудь среагируй!
- Не ори на мою мать! - крикнула Тося. Топот ее ног раздался сразу же, как Адам спустился.
Я отвернулась от плиты, на которой весело булькали клецки, и замерла. Еще никогда я не слышала, чтобы Адам говорил таким тоном, и не видела, чтобы Тося таким образом вела себя с Адамом. В мозгу вспыхнул красный сигнал тревоги: не вмешивайся, не реагируй! Как это так - ребенок курит, к тому же так нагло, не скрывая этого, в своей комнате? Почему Адам вошел к ней, почему она с нами не считается, почему она на него кричит, что мне делать? И по новой - не реагируй: если встанешь на сторону Адама, будешь против собственной дочери, если не поддержишь Адама, одобришь курение. Не реагируй. По-видимому, я побледнела.
- Тося, это правда? - спросила я, бездарно пытаясь сподобиться на некий объективизм, совершенно ненужный в данной ситуации.
- А не надо было входить ко мне в комнату! - крикнула Тося, а Адам развернулся и вышел из кухни.
Мне стало нехорошо. Когда-то это должно было случиться, но почему именно сейчас, почему сегодня?
- Тося, как ты разговариваешь с Адамом?
- Ты всегда на его стороне! - заявила моя дочь. У меня потемнело в глазах.
- Тося! Ты же говорила, что не куришь! Ты не имеешь права курить в этом доме! - набросилась я на дочь. - Я доверяла тебе… а ты…
- Никто меня не понимает! - закричала Тося, а у меня затряслись руки.
- Ты не должна кричать, - сказала я, извлекая из бездонных глубин, в которые провалилась со скоростью света, остатки здравомыслия, - очень тебя прошу, не повышай голос ни на меня, ни на Адама!
- Он мне не отец, чего он ко мне цепляется?! - бросила Тося и помчалась наверх.
Я сняла клецки с плиты и поставила их в мойку, заткнула пробкой отверстие, наполнила раковину холодной водой. Борис терпеливо сидел посреди кухни и внимательно за мной наблюдал, я достала из-под стола его миску и поставила на столешнице. Ну вот, мечта о хорошей семье развеялась как прекрасный сон. Тося, почти уже взрослая девушка, вела себя как ребенок из плохого учебника для разведенных родителей.
Дорогая читательница!
Нельзя постоянно находиться между Сциллой и Харибдой. Ребенок не вправе держать под контролем Вашу жизнь, а к Вашему новому мужу ему следует относиться с уважением. Чувства к отцу - независимо от того, сколько он Вам причинил неприятностей, - не изменятся, дети просто любят своих родителей, и нельзя их лишать этого. Но каковы бы ни были ее чувства к отцу, ребенок должен относиться к Вашему супругу (а также к его друзьям, родственникам и т.д.) с уважением. Добиваться корректного поведения, не позволять ни мужу, ни ребенку манипулировать собой - Ваш долг, если Вы хотите создать новую хорошую семью, в которой не будет элементов соперничества (твой муж для тебя важнее меня) и в которой установятся здоровые отношения, основанные на дружбе, взаимоуважении и понимании…
Клецки остыли, на мансарде воцарилась тишина, в комнате внизу тоже. Ни радио, ни телевизора. Я наложила Борису полную миску еды, помыла кастрюлю, протерла столешницы, поставила на плиту воду и насыпала в стакан чай. Борис громко зачавкал, а я села за стол, ожидая, когда закипит вода.
Куда мне идти? К Тосе, которая ведет себя как соплячка, к тому же еще курит? Или к Адаму, который ни за что получил по башке? Я должна поговорить с Тосей, но она в таком состоянии, что любой разговор обречен на провал.
Больше всего мне хотелось убежать из дома, но, к сожалению, я уже была взрослой.
Адам сидел на тахте и смотрел куда-то в пространство.
- Хочешь чаю?
- Да, пожалуй, - кивнул он, а у меня сердце сжалось от грусти.
Я принесла чай и села рядом.
- Ты не должна была спрашивать, правда ли это, - заговорил Адам. - Ты поставила под сомнение мои слова.
- Я не знала, что сказать.
Наверное, он прав, сейчас скажет, что не выдержит этого, что представлял себе все по-другому, как станут любить его и не будет скандалов с подрастающей барышней. И вообще, зачем ему такая новая семья, в которой ему кричат, что он - не отец.
- Но я тоже вел себя как идиот, - добавил он чуть погодя. - Я должен был сам с ней поговорить, а не бежать к тебе.
- Ну, знаешь, - обиделась я, - я должна быть в курсе.
- Но не так, как получилось, - махнул он рукой. - Я не в форме, немного нервничаю из-за этой поездки. Ну что же, она права, я ей не отец.
Я встала и пошла к Тосе. Постучала. Тишина.
- Тося? Тишина.
- Тося, я хочу с тобой поговорить!
- А я не хочу! - огрызнулась Тося.
Мы ужинали отдельно. Вернее, я ничего не ела, потому что у меня свело желудок. Адам сделал себе бутерброды и отправился к компьютеру. Тося, разобиженная, спустилась на кухню, сделала себе бутерброды и ушла наверх.
Поговорю с ней завтра, когда буду в состоянии что-либо усвоить из своих мудрых советов, которых у меня полно в компьютере.
ОСТАВЬ МОЮ ТОСЮ В ПОКОЕ!
Я попросила в редакции три дня отпуска, правда, что же это за отпуск, если все равно придется править тексты, оставшиеся с прошлой недели. Адама нет, снова поехал "уладить кое-какие вопросы", а мне бы так хотелось посидеть с ним по-домашнему, спокойно провести время, натопить камин и просто побыть. Я надеялась, что последние дни мы проведем вместе - Голубой, Тося и я. Но сегодня вечером обещали заехать Агнешка с Гжесиком - мол, надо же с Адасем попрощаться, - а завтра зайдут Реня и Уля с мужьями. Послезавтра я даю прощальный семейный обед, вот и побыли вместе. Ну и жизнь… Может, оно и лучше, потому что Тося дуется, а у меня сводит дыхание от переживаний.
И еще этот чертов, противный Якуб, в котором мы так обманулись. Откуда в молодых людях берется потребность изменять красивым девушкам? Я должна в конце концов подняться наверх и поговорить с Тосей, как женщина с женщиной.
Дверь заперта. Я постучала.
- Не хочу с тобой разговаривать! - отозвалась дочь, рожденная мной в муках.
- Тося, прошу тебя!
Я стояла под дверью и раздумывала, правильно ли я себя веду. Но, как утверждает Адам, не беда, если она тебя не впускает, придет время и она вспомнит, как ты стояла под этой дверью.
- Чего тебе надо? - Дверь приоткрылась.
- Тося, давай поговорим. - Я предприняла еще одну попытку. - Так нельзя жить.
- Отец приедет за мной и заберет на обед, - ответила Тося. - Он меня понимает.
Я сдала позиции.
Я не имею права ревновать Тосю к отцу из-за того, что она поддерживает с ним отношения. Не имею права и не должна.
Но черт побери, я РЕВНУЮ! Что это значит: отец приедет за мной? Был ли он с нами, когда у нас в холодильнике оставался один стаканчик сдохшего творожка? Волновало ли его, как мы справляемся одни? Было ли у него время встречаться с дочерью, когда он мчался к своей Йоле? А теперь, когда Йоля, кажется, малость поумнела и уже не липнет к мужу, он вспомнил, что у него есть дочь? Взрослая? Едва не женщина? Как родительское собрание, так у него нет времени, а покрасоваться с дочерью в кабаке находит? И когда этот мерзкий Якуб, который мне никогда не нравился, встречается с какой-то Эвкой, Тося хочет поговорить об этом с отцом, который не лучше его?
Эксик последнее время проводит с Тосей много времени, как будто бы только сейчас узнал, что она существует. Я должна радоваться, радоваться, радоваться. К чертовой бабушке эту радость! Теперь он ее у меня забирает, вот что! Может быть, он ей и курить разрешает!
Я притащила с чердака чемоданы. Не знаю, какой из них возьмет Адам. Полгода пролетит, глазом моргнуть не успеешь, но хватит ли одного чемодана? Может, взять мой постсупружеский - подарок Эксика? Правда, он желтый, но зато с колесиками. В два, наверное, я как-нибудь его упакую. Я совершенно не рада, что приедут Агнешка и Гжесик. Совершенно. Им следует сидеть дома и вообще не заниматься отъездом моего Адасика. Этим заниматься должна только я.
Вчера я купила ему потрясающий свитер. Мягонький и красивый, меня скручивает при мысли, что он будет носить его не при мне. Но мой хороший характер взял верх над жутким эгоизмом, и я дам свитер сейчас, а не тогда, когда он вернется.
Собственно говоря, что за дурацкая затея, чтобы Эксик приезжал сюда за Тосей? Она что - маленький ребенок? Могли бы договориться встретиться где-нибудь, например, на станции. А еще лучше в городе. И лучше всего тогда, когда Адам уедет. Тося ведь знает, что у нас осталось не так много времени, но разве ее это волнует? Все из-за этого мерзкого Якуба! А Адаму не должно хотеться уезжать, вот что. Я остаюсь одна как перст в такую гадкую погоду, когда надо выкопать клубни георгинов, чтобы их не побили морозы, и ко всему прочему когда я так неумолимо приближаюсь к сорока. Такова горькая правда.
Адам позвонил, что приедет в начале восьмого. Таким образом, мой трехдневный отпуск пролетает впустую. Завтра он едет к Шимону, потому что обещал уладить с ним до отъезда какие-то дела, открыть счет или что-то в этом роде и должен побывать на радио, чтобы попрощаться, и все важнее меня.
Но не буду вести себя как завистливый ребенок, как-никак я - взрослая женщина. Поставила чемоданы в спальне и побежала на кухню. Приготовлю на сегодняшний вечер что-нибудь вредное для здоровья, чего наверняка нет в Америке. Картофельную запеканку с варено-копченой корейкой, базиликом и чесноком, которую обожает Адам.
Интересно, когда же я пойму, что не следует вмешиваться в жизнь собственных детей, даже если на первый взгляд они в этом нуждаются?.. У меня есть веские доказательства. Тося укатила с Эксиком, я занялась полезной деятельностью: принялась резать варено-копченую корейку при участии кошек и Бориса, у которого прорезалось обоняние, едва я достала корейку из холодильника, и тут, конечно, загудел домофон. В окно я увидела, что Якуб как ни в чем не бывало спортивной походкой направляется к дому. С куском корейки в руке я бросилась к входной двери. Какая наглость! Да это просто возмутительно! Улыбочка на симпатичной физиономии - уж лучше бы там были следы от оспы! И, словно ничего не произошло, любезно раскланивается и мило спрашивает:
- Здравствуйте, пани Юдита, где мое солнышко?
- Тучами заволокло, - отвечаю я уклончиво, - то есть нет его.
- Мы с ней договаривались. Что-нибудь случилось? "Ах ты, окаянный пес, - подумала я, - ничего не случилось! Ничего, кроме того, что ты переметнулся к какой-то Эвке, обманул невинное создание, которое питало к тебе незрелое (надеюсь) чувство, ничего не случилось, но я не позволю тебе обижать моего ребенка, нечего тебе тут стоять. - И хрясь его куском корейки по левой щеке, хрясь по правой. - Чтоб на глаза мне не показывался! Можешь охмурять других девушек, а мою Тосю оставь в покое!"
Я открыла глаза и посмотрела на корейку, которую держала в руке.
- Нет ее… и считаю, слишком смело приходить сюда после всего!
- После чего всего?
О, пожалуйста, молодой, но зрелый, поднаторел в любовных делах. И меня, опытную женщину, чуть было не сбила с толку невинность, дремавшая в его голубых глазах, но я не поддалась.
- Вы, наверное, сами лучше знаете, о чем я говорю.
По правде говоря, прежде я обращалась к нему на ты, но на ты я могу быть с друзьями своей дочери, а с врагами всегда буду на вы.
- Что случилось?
- Простите, я занята.
Я выставила вперед кусок корейки и нож, Якуб наконец пошел к воротам.
Я заперла дверь и через кухонное окно увидела, как он прикрыл за собой калитку.
ПРОЩАЙ, ГОЛУБОЙ
Стало быть, он все-таки уезжает. Собственно, только вчера это до меня дошло. Наверное, вопреки всему во мне жила какая-то подлая надежда, что что-нибудь случится. Например, Адам встанет в дверях, оглядится и скажет: "Я никуда не еду, не хочу расставаться с тобой".
Тося помирилась с Адамом, извинилась, дала обещание больше не курить, но была очень раздраженной. Адам извинился, что не уладил этот вопрос с ней, а бросился ко мне. И разумеется, теперь они вдвоем против меня, но это лучше, чем если бы были друг против друга; они обнялись, но у меня почему-то защемило сердце.
Мы не спали всю ночь. Чемоданы уже в прихожей - мой желтый и Адасика в голубую клеточку, - паспорт и билет на столе, чтобы не забыть, в семь за нами приедет Гжесик и отвезет в аэропорт. Мы закончили сборы в два ночи - не понимаю, почему всегда все в последний момент. А потом сорок минут мы просидели в ванне вдвоем, пока не остыла вода. А потом пошли в постель. А потом сразу стало пять тридцать, и Адам встал, и я вместе с ним. Я сидела на краю ванны и смотрела, как он бреется.
Помазок из барсука, крем для бритья. Голубой пользуется обычным станком, и я, не отрывая глаз, следила за лезвием, которое скользило по подбородку, по щекам: раз, еще раз. Адам натягивал кожу и смешно задирал голову, чтобы получше разглядеть себя в зеркале. Люблю смотреть, как он бреется. Он отложил станок, опять взял в руку помазок, намазал мне нос.
- Шимон, когда был маленький, тоже любил смотреть, как я бреюсь, - сказал он, продолжая скрести себя бритвой, а у меня на глазах выступили слезы: мой мужчина готовится к отъезду, а я ничего не могу сделать, чтобы его удержать.
Адам вытер лицо полотенцем, а я пошла на кухню готовить наш последний ранний завтрак.
И мы сидели на кухне при зажженном свете за чаем и кофе, и было то наше последнее утро. Адась божественно выглядел в новом красивом свитере, которому он очень обрадовался.
Разумеется, ночью я наревелась, как глупая бабенка, которая не представляет себе, как жить без мужика. А ведь я совсем не хотела портить Адасику отъезд, только сделалось безумно грустно, что он все-таки уезжает. Полгода - это одна восьмидесятая моей прежней жизни, а если предположить, что мне осталось жить, например, всего год, то одна вторая моей будущей жизни. А одна вторая оставшейся жизни - это вам уже не шутка. Я пыталась это объяснить Адасю, но у него начался приступ смеха, не думаю, чтобы он что-то понял. Итак, сначала я поплакала, а потом мы вместе немного посмеялись.
Сейчас и Потом, свернувшись, спали на подоконнике. Борис залез в развороченную постель, Адам его там захватил врасплох, когда пошел за чемоданами. Тося в аэропорт не поехала, потому что у нее зачет по английскому, но Адаму она сказала, что если бы не этот зачет, то поехала бы непременно. Мы сидели в нашей кухне, за окном все розовело. Давно мы вместе не наблюдали рассвет. Но у меня возникло какое-то ужасное предчувствие, что это в последний раз: что-нибудь случится и он не вернется.
- Ты будешь писать?
- И писать, и звонить, - пообещал Адась и обнял меня. - Полгода не вечность, действительно, Ютка, ты не заметишь даже, как я вернусь.
- А если мне жить осталось полгода, то…
- Юдита! Не полгода! Осталось всего два месяца до праздников, я сразу же, как доберусь, сориентируюсь, и, может быть, вы приедете…
- Но ведь мы расстаемся… - вздохнула я.
- Знаешь что? Фраза "Мы расстаемся" звучит пессимистично для одной стороны, а для другой полна оптимизма, поэтому необходимо сделать правильный выбор.
- Что за глупости ты говоришь? - разнервничалась я.
- Это цитата.
- Не надо мне цитировать никаких идиотов. - Я уже была не грустная, а злая.
- Ты и вправду не хочешь знать, чья это цитата? Обидевшись, я отвернулась и принялась смотреть на рассвет. Адам подошел сзади и обнял меня. Обожаю, когда он прижимает меня к своему животу.
- Это цитата из твоего письма читательнице… - Он поцеловал меня в шею. - Я люблю тебя…
Однако неплохо сказано… И я не стала разбираться, говорит он это, чтобы приободрить меня, на самом деле он меня любит или ему только кажется, что любит, поскольку это совершенно, совершенно было не важно. Он - мужчина моей жизни, моей будущей жизни, и я ему безгранично верю и знаю, что все происходит не просто так, я буду ждать его и скучать, да и вообще…
- Тося сейчас действительно в стрессовом состоянии, - напомнил мне Адам. - Побереги ее и себя.
Я не могла избавиться от ощущения, что мы расстаемся с ним навеки.
Гжесик позвонил в калитку без пятнадцати семь.