Вронский, конечно, все подобные науки знал и разбирался не только в теории, но и на практике, ибо естествоиспытателем был наипервейшим. Паче же иных нравились ему женщины доступные, на коих не надобно было тратить много времени и, которые обещали негу и блаженство взглядом или разговором с самой первой встречи, а также полные таковым противоположности, то бишь женщины на первый взгляд недоступные вовсе. На таковых времени Константину Львовичу было не жалко; он мог часами выжидать как бы нечаянной встречи с ними, задаривать подарками и засыпать комплиментами, и чем женщина казалась более недоступной, тем более возгорались к ней его интерес и желание.
Таковой оказалась и Настя. Все его обхаживания не давали никаких особых результатов, кроме того, что она стала привечать его немногим более других. Его подарки принимались, улыбки ему дарились, но не было даже намека на скорую близость. Вронский часами выстаивал возле театра в своей карете с гербами только лишь для того, чтобы раз, другой довезти Настю до ее дома, который теперь находился близ Патриарших прудов на тишайшей Спиридоновке.
Однажды, выйдя из театра на служебное крыльцо и спускаясь с покатых ступенек, Настя поскользнулась. Она бы и упала, не поддержи ее сильные мужские руки.
Чьи бы вы думали?
Конечно, Константина Львовича, который оказался тут как тут.
- Позвольте, я вас подвезу, - предложил Константин Львович и демонстративно предложил Анастасии свою руку крендельком. - Вы такая хрупкая, что ежели, не дай Бог, упадете, то обязательно что-нибудь повредите себе и не сможете какое-то время играть. Это совершенно недопустимо, потому как тем самым вы лишите публику удовольствия лицезреть вас на сцене, что станет нестерпимым ударом для всех ваших поклонников, и особенно для меня.
Он говорил витиевато, галантно, наклонившись и смотрел, смотрел в глаза, а звук его голоса завораживал так же, как и его взгляд. Конечно, он знал об этом, это был один из его излюбленных приемов, проверенных и действенных, но на Настю это влияло не в той мере, в какой он ожидал. Она огляделась по сторонам, увидела, что на них смотрят, и взяла Вронского под руку, пожалуй, не потому, что была заворожена и парализована его речами, а скорее, чтобы не показать со своей стороны явную бестактность и невоспитанность. Оттолкни она Вронского, это все заметят, и поползут всякие досужие домыслы и слухи, коих и так ходит предостаточно об актрисах. А разве поклонники никогда не подвозили ее до дому? Разве это было не в порядке вещей? И тот же Вронский первым не распахивал перед ней дверцы своей кареты с гербами, как сделал это сейчас?
- Видите? - указал он на родовой герб, где на голубом фоне летел белый олень, пронзенный черной стрелой. - Олень, это я, а стрела, что пронзает меня, это стрела Амура, попавшая прямо в сердце.
Он снова взял ее под локоток, помогая ступить на подножку кареты, подождал, покуда она усядется, и сел сам, но не напротив, а рядом. Карета тронулась, и кованые серебром колеса дробно застучали по мощеной мостовой Арбатской площади.
- Как вам новая квартира? - спросил Вронский, не сводя томного взгляда с Насти. - Нравится?
- Да, - просто ответила она.
- Верно, теперь вашим поклонникам сложнее будет одаривать вас своим вниманием?
- Да, - снова ответила Анастасия.
- А я знаю, как их всех отвадить, - заявил Константин Львович и придвинулся ближе. - Надо просто выбрать из их сонма одного, самого преданного, любящего вас всем сердцем и душой, и тогда остальные опечалятся, потеряют надежду и совершенно перестанут беспокоить вас.
- Такого еще надобно найти, - ответила Настя, чтобы хоть что-нибудь ответить.
- В этом нет никакой необходимости, - еще ближе пододвинулся к ней Вронский. - Такой поклонник в данный момент сидит рядом с вами.
Настя повернула голову и посмотрела прямо в глаза записному красавцу.
- Да, да, - мягко улыбнулся Вронский. - Этот поклонник прямо перед вами. Неужели, - он подпустил в голос малую толику обиды, - вы еще сомневаетесь в этом?
Настя промолчала. Константин Львович, как бы ненароком коснувшись ее колен, взял ее руку в свои ладони.
- Ну, когда же вы наконец поверите мне, что я без ума от вас?
Настя молча высвободила свою руку и отвернулась к окошку.
- Кстати, вы не читали сегодняшние "Ведомости"? - как ни в чем не бывало спросил красавец. - В них некто, пожелавший остаться инкогнито и подписавшийся псевдонимом "Поклонник", поместил статью про ваши замечательные успехи на сцене. А закончил статью стихами. Хотите, я вам их прочитаю?
Настя продолжала смотреть в окно.
- Ну, Анастасия Павловна, - тронул ее за плечо Вронский. - Неужели вы не хотите послушать посвященные вам стихи?
Сказано это было таким тоном разобиженного ребенка, что Настя фыркнула и со смешком обернулась:
- Ладно, читайте.
Вронский, ободренный ее улыбкой, продекламировал:
Смугла, тонка, с огнистым взором
И чистым профилем камей,
Она живет одним задором, -
Одними бурями страстей.
Он закончил и выжидающе посмотрел на Настю.
- Вам понравилось?
- Понравилось, - ответила она и не удержалась, чтобы не спросить: - А кто скрывается под этим псевдонимом - "Поклонник"?
- Я! - торжественно произнес Вронский.
- Вы? - искренне удивилась Настя.
- А что? - похоже, немного обиделся Константин Львович. - Вы отказываете мне в таланте сочинения стихов?
- Да нет, отчего же, - не очень решительно ответила Настя.
- А я еще играю в домашних спектаклях, - снова беря ее за руку, поведал ей Вронский. - И вообще, перед вами очень чувственная и романтическая натура с весьма тонкой душевной организацией, и поверьте…
Вронский вдруг быстро потянулся и поцеловал Настю в смуглую щечку.
- Что вы делаете? - с возмущением спросила она, выдернув свою руку и отодвигаясь от Вронского в дальний угол кареты. - Как вам не совестно, сударь?
- А что такое? - вскинул брови Вронский. - Вам не нравится, когда вас целуют?
- Не нравится, - резко ответила Анастасия.
Но Константин Львович уже горел. Нимало не пытаясь охладить свой пыл, он снова пододвинулся к Насте, одной рукой пытаясь овладеть ее ладошкой, а другой обнимая за плечи. Дышал он шумно и прерывисто.
- Прекратите! - вжимаясь в угол, прошептала Настя, и глаза ее выплеснули на Вронского голубое пламя. - Иначе я на ходу выпрыгну из кареты.
Но красавец, похоже, ничего не слышал. Он еще крепче обнял Настю, а другая рука его легла на ее колено и медленно поползла вверх. Анастасия уперлась ладонями в его грудь, но ее сопротивление было тотчас сломлено. Ладонь Вронского проникла под шубку и через несколько мгновений грозила оказаться возле ее бедер.
Это был один из тех волнующих моментов, которые Вронский особенно любил. Конечно, проникновение в женщину, если оно самое первое, вещь крайне приятственная, однако прелюдия к этому… Слаще, верно, ничего и не бывает…
На повороте карету тряхнуло, и на какое-то мгновение Вронского отбросило от Насти. Этого времени ей хватило, чтобы порывистыми движениями пальцев открыть дверцу кареты и, не раздумывая, буквально выброситься из нее на мостовую.
- Стой! - заорал Вронский кучеру, и карета встала, будто наткнулась на невидимую преграду.
С побелевшим лицом Константин Львович выскочил на улицу и увидел Настю, глубоко впечатанную задним местом в единственный сугроб, который, верно, забыли или поленились убрать с дороги дворники. Она сидела в сугробе, сложенная пополам, и голова ее почти упиралась в красные сафьяновые сапожки. Вронский облегченно выдохнул и протянул руку, пытающейся выбраться из сугроба девушке. Ничего комичнее ее положения, он не видел в жизни…
- Позвольте, я вам помогу, - глухо сказал он, давясь от готового вырваться наружу хохота и отводя взор, в котором прыгали искорки смеха. - Вам без моей помощи… трудно будет… выбраться…
Настя полоснула по нему голубыми молниями своих черных глаз, высвободила руки, уперлась ими в снег и, приподнявшись, съехала из сугроба на мостовую, как дети съезжают с горок. Руки Вронского она не приняла. Когда он принялся было помогать ей отряхиваться, Настя отскочила от него и срывающимся голоском пронзительно воскликнула:
- Не прикасайтесь ко мне!
- Хорошо, хорошо, - примирительно поднял ладони Вронский. - Вы не ушиблись?
От смеха, сдерживаемого с большим трудом, у него дрожал подбородок и раздувались ноздри.
Анастасия снова бросила на него строгий взгляд, правда, уже без голубых лезвий, отряхнула последнюю крошку талого снега, прилипшего к шубке и, гордо вскинув голову, пошла по мостовой. Вронский, кивнув кучеру, чтобы тот следовал за ним, пошел за Настей.
- Простите меня, Анастасия Павловна, - поравнявшись, тихо произнес он.
- Вы… вы. - Она вскинула на него рассерженные глаза, но не увидела во взгляде Вронского ни прежней уверенности, ни теплой и обволакивающей обворожительности. Константин Львович смотрел просто, и в его взоре сквозили удивление, уважение и даже некоторая благодарность. Черт возьми, как этот человек умеет быть приятным!
- Простите меня, Анастасия Павловна, - повторил тихо Вронский. - Я больше так не буду… с вами.
- Да вы словно дитя малое: "больше так не буду". Смешно даже…
- Ей-богу, не буду. Вы ведь мне, действительно, очень нравитесь. Вот я и подумал, почему бы мне с вами не закрутить интрижку. Или ни к чему не обязывающий романчик: я вам подарки и все такое, а вы мне свое благорасположение, так сказать. Как это делают многие. Но вы оказались… другой, - добавил он задумчиво. - И… спасибо вам за это.
Какое-то время они шли молча.
- Вы… больше не делайте так, - наконец, произнесла она примирительно. - Ладно?
- Клянусь, - повеселел Вронский, - значит, вы простили меня?
- Вы же объяснились. Честно и искренне. Чего же на вас дуться-то? - посмотрев на него, сказала Настя.
- Вы удивительная девушка, - произнес с нескрываемым восхищением Вронский.
- Опять? - нахмурила бровки Анастасия.
- Нет, правда, - поторопился успокоить ее Константин Львович, - я вам это сказал без всякого заднего умысла. Порою мне кажется, что в вас. - Он на какое-то время замолчал, подыскивая слова, что ранее за ним не замечалось, ибо у него на всякие случаи всегда были заготовлены целые фразы. - В вас сидит какой-то бесенок, колючий и ершистый, а по сути - милый и добрый. И это крайне притягивает.
- Кого-то, возможно, и притягивает, - сказала задумчиво Настя, - а кого-то, наоборот, отталкивает, - с печалинкой добавила она.
Так они и шли: Анастасия, а чуть поодаль от нее - Константин Львович, за ними, сбоку, четверка лошадей, впряженная в карету с родовыми гербами на дверцах.
- Ну, вот мы и пришли, - сказала Настя, когда они дошли до парадного подъезда ее дома. - Спасибо, что проводили.
- Еще раз прошу извинить меня за мою… бестактность, - серьезно произнес Вронский.
- Я на вас не сержусь, - так же серьезно ответила Настя. - Я даже отчасти благодарна вам.
- За что? - удивился Константин Львович.
- За внимание, проявленное ко мне. Своеобразное, конечно, - она усмехнулась, - но все же внимание.
- Вам не хватает внимания?
Настя молча опустила голову.
- Помилуйте, Анастасия Павловна, вам ли говорить об этом? Стоит только вам свистнуть, простите, и у ваших ног тотчас окажется с десяток поклонников, готовых исполнить любое ваше желание.
- Я не про то говорю. Не про такое внимание.
- А про какое вы говорите внима…
Вронский не закончил фразу и на мгновение застыл.
- Боже мой! - воскликнул он. - Как же я сразу-то не догадался! Ведь вы же влюблены! Так?
Настя еще ниже опустила голову.
- Ну конечно же, влюблены. А я-то, пень безмозглый, навязывался вам со своей… Простите, меня, Анастасия Павловна, ради Бога, простите.
- Да я вас давно уже простила, - посмотрела на него Настя, с удивлением замечая, что у такого ловеласа и дамского соблазнителя столь трепетное отношение к настоящему чувству. Верно, было в его жизни нечто такое… Впрочем, в жизни каждого человека, очевидно, было или есть нечто такое, что не дает ему пренебрежительно отзываться о любви. Ведь это и высшее наслаждение, и подчас незабываемая боль - любить…
- Мне пора, - тихо произнесла Настя. - Прощайте. И… спасибо вам.
Она потянулась на носочках и поцеловала Вронского в щеку. Затем резко повернулась и вошла в парадную.
Вот те раз! Константин Львович растерянно и запоздало произнес "прощайте", когда парадные двери уже закрылись за Настей. Потом он снял перчатку и осторожно потрогал место поцелуя. Оно горело на его щеке, словно печать, скрепившая некий договор между ним и Настей, а может, и со всем миром. Договор: быть человеком…
7
Размеренным и твердым шагом Александра Федоровна подошла к гримерной и громко постучала.
- Анастасия Павловна не открывают-с, - прожужжал театральный служка у нее над ухом, но Каховская не обратила на говорившего никакого внимания.
- Заперлась, - печально произнес высокий худой студиец, переминающийся с ноги на ногу возле гримерной с корзиной цветов.
- Оне не в духе, - снова встрял служка, в обязанности коего входило блюдение порядка за кулисами. - Ихний прежний воздыхатель с невестой на спектаклю пришли…
Александра Федоровна сжала кулачок и что есть силы стукнула в дверь. Настя не открыла и не отозвалась.
- Анастасия Павловна! Настя! - громко позвала Александра Федоровна из-за двери. - Это я, Каховская, открой…
Не было еще таких дверей, которые не раскрылись бы перед Александрой Федоровной. Отворились, хотя и не сразу, и эти, и перед ее глазами предстала мрачная, как грозовая туча, Анастасия.
- Проходите, - отступила она на шаг, пропуская Каховскую.
Александра Федоровна начала издалека.
- Ты ведь знаешь, Настенька, жизнь не является сплошным и нескончаемым праздником. Тот, кто вдохнул в нас жизнь, устроил так, чтобы радости в ней чередовались с бедами и горем, а иначе, если бы мы жили в радости с первого и до последнего дня, как бы мы поняли, что живем в радости? И как оценили бы это? Как бы мы узнали, что к нам пришло счастье? Ведь не с чем бы было сравнить. Кроме того, тем, кого любит, Господь ниспосылает испытания, и, если человек из них выходит с честью, Он его награждает…
- Выходит, - едва не со злобой перебила Каховскую Настя, - сначала Боженька тебе по зубам съездит, до крови разбив, а затем платочком с вензельками одарит, дескать, возьми, чадо мое, утрись? Так?
- Нет, не так, - отрезала Каховская. - И не смей так говорить о Боге!
- А вот и посмею! - притопнула ножкой Настя. - Что хорошего я видела в своей жизни? Мало мне было пьяных харь господ, коих я должна была ублажать по приказанию своего барина? Мало мне было злобы и насмешек от подруг? А кто мне ниспослал этого мерзкого старикашку Гундорова, который пальцами лишил меня чести? Кто, ежели не Он? Чем Он меня таким одарил, что покрыло бы все мои мучения? За что я Ему должна быть благодарна?
- За талант, - довольно жестко ответила Александра Федоровна. - Он тебя одарил талантом. Немногих, весьма немногих Господь одаривает своим Божественным вдохновением. А талант, как ты уже знаешь, это не только праздник, но и тягостные муки. В этой жизни, милочка моя, ничего не дается даром.
- Да, это-то я поняла очень хорошо, - криво усмехнулась Настя.
- К тому же, - Каховская вплотную подошла к Анастасии, - не тебе сетовать на судьбу. Тебе, девочка моя, просто несказанно повезло!
- Повезло?! - задохнулась Настя. - Да еще несказанно?! Вот уж спасибо за такое везение.
- Повезло, - спокойно повторила Александра Федоровна и положила руки на плечи Анастасии. - А потом, все проходят через сие горнило, в которое попала сейчас ты. И талантливые, и бесталанные - все.
- Так уж и все? - подняла на нее глаза Настя.
- Кроме лишенных разума или вытесанных из камня - все, - без всякого намека на сомнение, ответила Каховская. - Десять лет назад подобное произошло со мной, потом с тремя моими братьями, до этого - с моим отцом и матерью.
- И ничего нельзя с этим поделать? - спросила Настя с интонацией, чем-то насторожившей Александру Федоровну.
- Ничего, - ответила Каховская. - Ты только постарайся меня понять, это некая данность, как… ну, что небо голубое, а вода мокрая. Это и не хорошо, и не плохо. Это надо принять.
- Ясно, - в раздумье произнесла Анастасия. - Выходит, раз ничего нельзя изменить, то следует уступить сложившимся обстоятельствам. Вы так полагаете? - цепко посмотрела она в глаза Каховской. - Покориться данности, которая ни хороша, ни плоха.
- В общем, да, - не сразу ответила Александра Федоровна, отчего-то с опасением поглядывая на Настю.
- А если я не хочу покоряться?
- Это ничего не изменит.
- Словом, всяк сверчок знай свой шесток… - глухо произнесла Анастасия.
- При чем здесь это? - удивленно вскинула брови Каховская.
- Ну конечно же, ни при чем, - как можно мягче улыбнулась Настя и вдруг спросила: - Как зовут невесту Дмитрия Васильевича?
- Зинаида Колокольцева, - немного растерянно ответила Александра Федоровна.
- Они уже помолвлены?
- Да.
- Когда намечена свадьба?
- Осталось уже менее месяца, - медленно ответила Каховская, пытаясь понять, что творится в душе Насти. Но та вдруг стала спокойной, смирившейся, и, слава Богу, не собиралась ни плакать, ни впадать в истерику.
- Ну что ж, коли такова данность, - притворно вздохнула Настя и посмотрела на старшую подругу, - тогда… спаси вас Бог, что просветили.
Аникеева снова тяжело вздохнула.
- А то я уж и не знала, как мне жить Дальше.
- А теперь? - что-то заставило поинтересоваться Каховскую.
- А теперь - знаю…
- Хотите, я отвезу вас домой? - спросила, отчего-то продолжая тревожиться, Александра Федоровна.
- О нет, спасибо, - ласково улыбнулась ей Настя. - Не стоит, тем более что… Прощайте, Александра Федоровна.
- Что тем более, Настя? - крикнула ей уже в спину Каховская.
- Да так, ничего. - Настя остановилась и, обернувшись, слабо улыбнулась. - Ничего…
Александра Федоровна, немного постояв, последовала за ней.
Когда Каховская вышла на театральное крыльцо, то увидела, что Настя садится в карету с гербом в виде белого оленя, пронзенного черной стрелой. Не кто иной, как известный всей Москве своими любовными похождениями господин Вронский, кивнув ей, как показалось, насмешливо, сел в карету, и экипаж тронулся.
Не ответив на кивок Вронского, Александра Федоровна поспешно спустилась со ступеней и крикнула вслед, отъезжающей карете:
- Стойте!
Но ее уже никто не слышал.