Гиймот умолкла, осуждающе глядя на меня.
- Мне нравится этот человек, Гиймот, - сказала я.
- О, это многим известно.
- Мне интересно с ним разговаривать, больше узнавать о той стране, откуда он родом. Что здесь зазорного, моя дорогая?
- Люди есть люди, миледи. Их, как гусей, нельзя дразнить, они могут быть опасны. А вы сами ищете беды, тянетесь к ней… Будьте осторожней, миледи… Конечно, я стану защищать вас из последних сил. Но их у меня не так много.
- Понимаю, Гиймот. Я уже вполне взрослая.
- Нет, мое дитя, вы еще многого не понимаете. Ведь вы уже не французская принцесса, вы королева… в чужой стране.
- Она стала моей, Гиймот.
- Все равно, миледи, еще и еще раз молю вас: будьте осторожны!
- Да о чем ты, в самом деле? - вскричала я. - Где тебе мерещится опасность?
- Везде, миледи. В самом воздухе… Думаете, я не вижу, как вспыхивают ваши глаза, когда вы говорите с этим человеком… или о нем?
- Конечно, я уже признала… он нравится мне. Беседовать с ним интересно и приятно. Что здесь такого?
Вместо ответа она обняла меня, губы ее дрожали. Мои - тоже.
Она раскачивала меня в объятиях, как малого ребенка, как делала это пятнадцать лет назад.
- Я понимаю… понимаю, - бормотала она. - Только умоляю, будьте осмотрительны. Королева тоже женщина, но она не должна брать себе в друзья простого смотрителя, да еще валлийца.
- Какое имеет значение, откуда он родом?
На это она только тяжело вздохнула. Потом вновь заговорила, слегка отстранив меня:
- Он ниоткуда, этот мужчина. У него нет дома. Просто солдат… Такие приносят одни несчастья… И что такое валлиец? Мы во Франции никогда не слышали о них.
- Мы о многом не догадывались, Гиймот, и многого не знали.
Я снова обняла ее и несколько секунд ощущала материнское тепло ее тела. Потом, с трудом оторвавшись, сказала:
- О чем таком ты подумала, милая? Как ты можешь предположить, что у меня на уме подобное?
Она внимательно взглянула на меня и облегченно вздохнула.
- Наверное, глупо с моей стороны… Но я так испугалась. Конечно, у вас и в мыслях того не было… Не могло быть…
- Забудем об этом, - сказала я.
И все же во мне росла печальная уверенность, что долго так продолжаться не может: спокойные дни неминуемо рухнут.
Прошел уже целый год с того дня, как я проехала в открытой карете по Лондону с маленьким Генрихом на коленях. Я часто вспоминала с улыбкой, с каким интересом и удовольствием внимал он приветственным кликам в свою честь.
И вот мне пришло новое послание от совета: присутствие короля совершенно необходимо на очередном открытии парламента.
Генриху исполнилось почти два года, он значительно вырос с той поры, когда впервые показался перед людьми. Наш маленький король рос удивительным мальчиком.
Началась подготовка к отъезду в Лондон.
Все это время я почти не виделась с Оуэном Тюдором. После разговора с Гиймот старалась держаться от него подальше, что оказалось совсем нетрудно.
Я много думала о словах Гиймот и не могла не согласиться, что она совершенно права. Поддавшись обаянию этого человека и желанию обрести приятного и близкого друга, я не приняла во внимание, как на это посмотрят окружающие, к каким умозаключениям придут.
С ним мне так хорошо и интересно, что ни о чем и ни о ком не хотелось думать в эти минуты.
Мы оба молоды, у нас оказались очень схожими вкусы и оценки, наконец, мы просто нравились друг другу, что тоже весьма естественно, так же, как то, что наши дружеские чувства могли перерасти в более глубокие.
Впрочем… Впрочем, временами признавалась я самой себе, и только себе, тут не следует уже говорить в будущем времени - потому что то самое свершилось: я полюбила Оуэна Тюдора. Да, полюбила, если считать особенностями этого чувства состояние души, когда, видя его, сразу ощущаешь необыкновенное ликование, так хочется прикоснуться к нему и почувствовать, как охватывает жаром, слабеет тело, и вы с ним одно целое и нет сил расстаться ни на минуту… никогда…
И все-таки я понимала, что я - королева, а он простой солдат из далекой страны Уэльс, и что Гиймот, несомненно, права: необходима осторожность и тысячу раз осторожность.
Будь на моем месте опытная женщина, она давно бы отправила этого человека подальше от замка Виндзор. Обратно в Уэльс… во Францию…
Но как я могла это сделать?! Солгать и себе, и ему - притвориться, что не хочу его больше видеть, что он не нужен мне здесь, в Виндзоре; забыть, что благодаря ему я переживаю такие счастливые минуты… часы…
Одно я знала: разумно или нет, но я никуда не отошлю его отсюда. Не захочу… не смогу этого сделать…
Сборы в Лондон шли своим чередом. Я неотступно думала о поездке. Она все больше страшила меня. Что, если они, увидев, как подрос Генрих, решат: пришло время забрать его у матери и передать заботам наставников?
О, как я не хотела лишаться тех, к кому привязана, кто мне необходим, в ком не чаю души… кого люблю! Я не мыслила остаться без сына… без Оуэна…
Из Виндзора мы отправились в субботу, тринадцатого ноября. Я запомнила этот день - сумрачный, как обычно в это время года. В воздухе висел густой стелющийся туман. Мне всегда казалось, что в нем скрыто нечто зловещее, какая-то страшная опасность. Такой же туман, помнится, в день смерти Генриха висел тогда над Венсеннским замком.
А маленький Генрих был счастлив. Ему нравилось сидеть в паланкине у меня на коленях и смотреть в окошко на деревья, поля, ручьи. Он все время лепетал что-то, и мне казался его лепет вполне осмысленным.
Но после первой ночевки в Стейнсе он проснулся в дурном настроении. Все вокруг оказалось незнакомо. Где привычные предметы? Где любимая Гиймот?
Его не могли утешить даже мои слова о том, что мы едем не просто так, а открывать заседание английского парламента.
Он с неохотой дал себя одеть, а когда его сажали в паланкин, визжал и брыкался. Только мне удалось его успокоить. Но сын глядел на меня с укором и беспрерывно, очень выразительно и на разные лады повторял слово, которое у него получалось лучше всех остальных:
- Нет, нет, нет…
Вскоре он опять начал плакать и ни за что не желал отправляться в путь.
Нам не хотелось, чтобы жители деревень, через которые предстояло проезжать нашей кавалькаде, увидели и запомнили своего маленького короля в облике капризного, визжащего ребенка, а потому мы решили остаться еще на день в Стейнсе.
Один из моих стражников сказал мне:
- Миледи, ведь сегодня воскресенье. Мы думаем, поэтому король отказался от дальнейшего путешествия.
Я с изумлением посмотрела на него. Не полагает ли он всерьез, что такой ребенок может разбираться в днях недели?
Он заметил мое удивление и продолжал:
- Мы считаем, миледи, что мальчик станет великим и благочестивым королем и всегда будет считать воскресенье священным днем отдохновения…
Все это весьма приятно слышать, однако мой плачущий краснолицый отпрыск отнюдь не казался мне в те минуты благочестивым. Но пусть уж лучше верят такому объяснению его капризам, чем просто посчитают привередливым ребенком.
Итак, мы остались в Стейнсе. Я боялась, как бы и на следующее утро Генрих не проявил такое же непослушание, но он проснулся в чудесном настроении и вел себя кротко. Мужественно он перенес обряд одевания, безропотно уселся в паланкин, улыбаясь и что-то благожелательно бормоча, уцепившись за мою руку.
Его поведение в то утро убеждало в том, что вчерашний приступ непослушания и гнева вызвало нежелание путешествовать именно в воскресный день. Таким образом не только родилось, но и получило весомое подтверждение предсказание моих добрых стражников о его будущем благочестии.
Остальная часть путешествия прошла спокойно. Ребенок сохранял хорошее ровное настроение, с интересом глядел на все вокруг, смеялся и махал ручкой встречающим нас людям.
Последнюю остановку мы сделали в Кеннингтоне, а в среду уже прибыли в Лондон, прямо к зданию парламента.
На маленьком Генрихе было платье из алого бархата и шапочка из того же материала, а на ней - крошечная королевская корона. Его чрезвычайно занимала эта вещь у него на голове, он беспрестанно трогал ее рукой с очень важным видом. Потом ему дали в руку крошечный скипетр, и это отвлекло его внимание от короны.
Церемония прошла успешно, оставив всех в самом благодушном настроении. Малютка хорошо себя вел и вполне отвечал своей роли: не отворачивался от тех, кто его приветствовал, и взмахивал рукой в ответ на ликующие возгласы собравшихся.
У всех на лицах я читала одобрение. Нет, обожание!
- Да сохранит Господь нашего юного короля!.. Благослови его Бог! - слышалось со всех сторон.
Пожалуй, его отец, великий Генрих V, не удостаивался после своих триумфальных побед такого восторженного приема от жителей Лондона.
Приветственные крики не умолкали и когда в стенах Вестминстера началось заседание парламента.
Крошка Генрих вслушивался в речи, внимательно разглядывал лица выступавших и время от времени хмыкал, словно одобряя или порицая говоривших.
Почтительность, восхищение, уважение, с которым взирали на него в парламенте, наполняло мое сердце гордостью, но и вызывало тревогу, в который раз напоминая о том, что близится момент, когда моего ребенка сочтут вполне взрослым, чтобы начать учить и воспитывать, предварительно отняв у матери.
Заседание окончилось, и меня с сыном сопроводили из Вестминстера во дворец Уолтем, где мы пробыли несколько дней, а затем перевезли в Харфорд. Этот замок мало напоминал мой любимый Виндзор, но и здесь оказалось достаточно хорошо и спокойно, а главное - меня встретили там ставшие родными и близкими люди: мои придворные дамы, верная Гиймот и с ними - Оуэн Тюдор.
Когда мы все приветствовали друг друга, он смотрел на меня взглядом, в коем прочитывалось чувство, скрывать которое он больше не мог и не хотел. Мое сердце отчетливо подсказало мне то, в чем я боялась окончательно признаться себе - его любовь не останется безответной.
Рождественские дни мы провели там же, в Харфорде. Это решили за нас, что явилось лишним подтверждением: не я, а за меня решают мою судьбу. Мое же дело - принимать положенные почести и полностью подчиняться тем, кто управляет мной и распоряжается моим сыном.
Окольным путем мне напомнили: они, обладающие силой и властью, не забыли о своих правах и обязанностях и готовы приступить к их осуществлению в любое время.
Лихорадочное ожидание их прихода за сыном омрачило Рождество. О, как я страдала! Бедняжка Гиймот разделяла мои страхи, хотя пыталась утешать. Но я не могла ни о чем думать, кроме как о предстоящей разлуке с моим малышом.
- …Да, они заберут его, - говорила Гиймот. - От этого никуда не уйти. Но ведь мы сможем видеться с ним, разве не так? Вы же его мать. Он будет спрашивать о вас… о нас… Будет звать… Плакать… Неужели они посмеют отказать королю? Нет, такого не будет. И вы не плачьте, миледи. У всех королев отнимают тех, кто ими рожден. При королевских дворах другие порядки в воспитании детей, чем в простых семьях. Разве раньше бывало по-другому?
- От того, что раньше случалось то же самое, мне ничуть не легче, дорогая Гиймот, - со вздохом отвечала я. - Они хотят лишить меня самого дорогого.
Она сокрушенно покачала головой и внимательно посмотрела на меня. О, эта умная и проницательная женщина поняла, о чем я еще подумала в тот самый момент! Вернее, о ком…
Да, я подумала об Оуэне. О том, что лишиться абсолютно всего я не хочу… И сделаю все, чтобы этого не случилось…
К моему двору в Хардфорде прибыли леди Кларенс с дочерью Джейн и с их верным спутником, королем Шотландии Джеймсом.
Уже начались приготовления к свадьбе, и всех нас охватило волнение. Влюбленная пара витала на седьмом небе от счастья, и смотреть на них - одно удовольствие. Во всяком случае, для меня. Теперь, когда я узнала, что тоже любима, в моей душе почти не стало места для зависти - я полностью разделяла радостное чувство любви.
Я говорила Джеймсу:
- Как прекрасно все обернулось для вас! Могли вы предположить такое? Жизнь полна чудес!
- Да, - соглашался он, - ради такого исхода стоило столько лет пробыть пленником. Ведь иначе я никогда бы не встретил Джейн.
- Значит, все эти годы вы не считаете для себя потерянными?
Он удивленно посмотрел на меня: как могу я задавать подобные вопросы?
- Разумеется, - ответил он. - Они приближали меня к встрече с моей настоящей, неповторимой любовью. Страшно подумать, что если бы я благополучно жил в своей Шотландии, то мог бы даже не знать о существовании той единственной в мире женщины, созданной для меня и для которой рожден я. Это стало бы истинной трагедией!
- Но, не знай вы о существовании Джейн, не могли бы вы и горевать о потере. Разве не так? - спросила я. - Просто ваша жизнь шла бы, не касаясь ее.
- Тогда это не жизнь, - воскликнул он, - а жалкая пародия на нее!
- И вы готовы оставаться пленником, Джеймс, лишь бы находиться там, где ваша любовь?
- Клянусь, я предпочел бы настоящую темницу, но с ней, моей любимой, чем восседать на троне без нее!
Больше я ни о чем не спрашивала. Сила его чувства поразила меня. Вот она какая - настоящая любовь! И если приходит, то нужно удерживать ее обеими руками. Только глупцы могут позволить себе отвернуться от нее.
Такое убеждение сложилось у меня после этого разговора с Джеймсом.
По причинам, о которых я уже неоднократно упоминала на предыдущих страницах, я не удивилась, когда ко мне в Хардфорд неожиданно явился один из главных людей в государстве - Ричард Бошон, граф Уорик.
Прежде мне приходилось уже встречаться с ним, а мой супруг Генрих отзывался о нем с уважением и симпатией, убеждаясь в его преданности и честности. Уорик присутствовал, я припоминаю, на нашей свадьбе во Франции, а также принимал участие в моей коронации.
Он галантно поцеловал мне руку и поблагодарил за то, что я согласилась принять его. Я слушала его куртуазные, ничего не значащие слова с внешним спокойствием, но во мне все дрожало, ибо я догадывалась об истинной причине его появления.
Исчерпав принятые в таких случаях любезности, он приступил к цели своего визита.
- Миледи, - сказал он, - вам, наверное, известно, что я имел честь пользоваться доверием покойного короля, вашего супруга, и что именно на меня он возложил почетную и ответственную задачу - заботу о воспитании и обучении своего сына, нашего всемилостивого короля Генриха VI.
Я наклонила голову в знак согласия.
Уорик продолжал:
- Ваше величество находилось в глубоком трауре весь прошедший год и, как мне известно, пребывало в мирном уединении вместе с нашим дорогим господином, вашим сыном, кто так мал еще.
- Да, он совсем ребенок, и ему нужна забота матери, - сумела вставить я.
- Однако с каким поистине королевским достоинством он держал себя в Вестминстере.
- Милорду неизвестно, как умеет он заливаться плачем и упрямиться по временам, - сказала я с вынужденной улыбкой.
Пропустив мои фразы мимо ушей, граф продолжал:
- Я прибыл сказать вам, миледи, что наступило время, когда у ребенка должен быть собственный двор. Королевский двор. Ему предстоит понять, какое положение он занимает сейчас и какое ему предстоит занять в недалеком будущем.
- Думаю, - отвечала я, - это еще не совсем доступно его понимаю.
- Чем раньше начать обучение, тем лучше, миледи. Покойный король поручил мне заниматься этим, и я намерен выполнить его волю таким образом и с таким результатом, каковые могли бы рассчитывать на одобрение монарха, будь он по-прежнему с нами.
- Понимаю вас, милорд, но все же… мой Генрих почти младенец. Как он сможет…
- Ответственность рано ложится на головы королей, миледи. Конечно, у него будут не только учителя. Первым делом я определю к нему няню, женщину благородного происхождения. Это некая Джоан Эстли, весьма почтенная дама, жена Томаса Эстли. Она чрезвычайно умела в обращении с детьми и, несомненно, будет добросовестной и любящей пестуньей.
- Моя служанка Гиймот, - с безнадежной настойчивостью продолжила я, - прекрасно смотрела за моим сыном, он очень привык к ней и полюбил ее.
- Не сомневаюсь в этом, миледи, - с неизменной любезностью ответил граф Уорик. - Но королю необходима няня, обладающая безукоризненными качествами и огромным опытом. А также та, что получила одобрение совета и мое…
Я понимала, что все мои попытки в чем-то убедить его заранее обречены на провал. У них была власть, сила, а кроме того - распоряжение короля Генриха. В их глазах гораздо правильнее и важнее создать новое окружение для ребенка из влиятельных, высокородных людей, нежели оставлять возле него тех, кто его искренне любит и к кому он сам успел уже привыкнуть, полюбить.
Что же оставалось делать? Хотя я предполагала - так должно быть и так будет, готовилась к этому моменту все два года жизни моего ребенка, но все равно слова благородного и любезного графа произвели на меня впечатление грома среди ясного неба: такими неожиданными они оказались и так прострелили мое сердце.
Как же это? У меня отнимают рожденного мною дитя! Моего ребенка! Кого я произвела в муках… того, кто улыбался мне беззубым ртом, тянул свои крошечные ручки, капризничал, веселился…
Чужой хриплый голос, принадлежавший мне, произнес с запинкой:
- Эта… как вы назвали ее… Джоан Эстли… она добрая женщина?
- Ее научат, как обращаться с королем. - В тоне графа Уорика слышалась ласковая снисходительность. - Она сознает всю ответственность своего назначения… Поймите, миледи, у короля особые обязанности. Поэтому он требует особого воспитания. Любящие руки матери никогда не сотворят из ребенка истинного монарха.
- Но еще хотя бы год… побыть ему со мной… Мне с ним…
- Король не такой ребенок…
Я ощутила злость. Какой упрямый, тупоголовый человек! Повторяет одно и то же в десятый раз. Что он может знать о невидимых нитях, протянутых между матерью и ребенком, об их чувствах?! Почему кто-то берет на себя смелость решать, что лучше и нужнее моему сыну?! Как они смеют?!
Мне хотелось обрушиться с упреками, если не с кулаками, на этого вежливо улыбающегося, такого обходительного графа.
Но во рту пересохло и я молчала. Он же продолжал говорить:
- …Миссис Эстли прибудет через несколько дней. Она, как я уже говорил вашей милости, станет няней. Однако не менее важна домоправительница. На эту должность я определил леди Элис Батлер, весьма почтенную даму.
- Вы хотите сказать, именно она будет управлять всем домом?
Он с улыбкой склонил голову.
Мной снова овладел гнев, и хотя я знала, что, поступая таким образом, граф следует давно сложившейся традиции, я была вне себя. У моего сына появляются новые хозяева, властители его души и тела… его дома…
Я чуть не закричала на всю комнату: "Нет, не позволю!" В моей голове зрели безумные планы. Мы убежим… Я, мой сын и Гиймот… удалимся в какое-нибудь уединенное безопасное место и там заживем простой мирной жизнью…