Первым и главным был врач, а потом Степан Больших.
Он молча вышел из квартиры, взял из джипа медицинский чемодан и, игнорируя Верины отнекивания, просьбы, перерастающие в требования не трогать ее и не беспокоиться, померил давление, температуру, сосчитал пульс. Прикрикнул на нее разок, перевернул на живот, задрал футболку, приспустил домашние штанцы и внимательно, вдумчиво прощупал чуткими пальцами спину, перевернул назад и прикрыл пледом.
- Вера, ты когда мочишься, тебе больно? Есть неприятные ощущения внизу живота? Как часто у тебя позывы в туалет?
- Я не буду тебе отвечать на такие вопросы! - зло отрезала она.
- Ольга Львовна! - рявкнул Больших.
- Да-а, - перепуганно отозвалась она, входя в комнату.
- Вы слышали, что я спрашивал?!
- Да-да.
- Отвечайте!
Ольга Львовна неуверенно посмотрела на Веру, но ослушаться Степана, невзирая на протестующее качание головой Веры, не осмелилась.
Кишка тонка у Веры со всей ее упертой глупостью тягаться с Больших!
- Ну да, Верочка жаловалась, что часто хочет в туалет, а сходить не может и что больно…
- Мама! - перебила ее Вера.
- Давно это у нее? - проигнорировал ее протесты Степан.
- Месяца два, может, три, но не так, чтобы сильно. Но она но-шпы выпьет, в ванной горячей полежит, ее и отпускает. Теперь вот прихватило всерьез, и вставать и ходить больно.
Он бы их с удовольствием придушил.
- Вы же обе взрослые женщины! С высшим образованием! Вы ж не бабки деревенские, где до врача, как до Бога, не добраться! Что за идиотизм?! Но-шпы она выпьет! К врачу надо было, и немедленно, как только прихватило, еще два месяца назад! Почему ты мне не сказала, я бы сам тебя отвез!
- Потому и не сказала! - повысила голос Вера. - Не надо мне никаких больниц и врачей, само пройдет!
Он посмотрел на этих двух женщин - лежащую на диване и стоящую рядом и поглаживающую дочь по голове широкой ладонью, на прибежавшего из своей комнаты Ежика, которого привлекли громкие голоса взрослых, и привалившегося к маме бочком, и словно отрезвление какое на него снизошло.
Ясное, незамутненное видение… Это посторонние ему люди! Семья со своими правилами, законами, убеждениями, с какими-то недоступными его пониманию принципами, а он здесь случайный, неведомо как попавший к ним и чего ради задержавшийся человек.
Они так живут, они уверены в своих поступках и принципах, в том, что достойно, а что нет, что морально и нравственно, а что греховно, и наверняка это правильно, что каждый живет соответственно своим установкам.
Вот только ничего из их жизни, энергетики, фанатичной уверенности в истинности своих правил, восприятия мира, характеров не совпадает с миром Степана Больших.
Совершенно чужая ему женщина - уступающая во всем, принимающая его, но так и не понявшая - хронически не его женщина!
Такими вот тропами водит его жизнь за страх вляпаться в серьезные отношения и боязнь переживать еще раз предательство, за строгую охрану своей свободы моральной, душевной, физической - любой!
И Ванечка, такой замечательный мальчишка, которого Степану постоянно хочется защитить от всего на свете, чужой ребенок, и это его жизнь! Это его мама и бабушка, он родился именно в этой семье, и это его жизненный путь. И никакой дядя Степан ни улучшить, ни сделать эту жизнь другой не сможет, особенно если женится на его матери, которую не любит и, по большому счету, не уважает.
Твою мать! Как он дошел до такой жизни?
"Страх - сильнейшее боевое оружие! - говорил древний римский полководец. - Он корежит и ломает людей! Испугайте своего врага - и вы победили!"
Больших достал из медицинского чемодана пухлую записную книжку, которую все собирался, но никак руки не доходили переписать на мобильный, полистал странички в поисках нужной фамилии, нашел, набрал номер и вышел в кухню.
Поговорить.
Вернувшись в комнату, застал ту же живописную группу из трех человек, не изменивших позы, настороженно смотрящих на него в три пары глаз.
- Значит, так. Сейчас мы поедем в больницу, к моему хорошему знакомому. Тебя обследуют.
- Нет, сегодня я не могу! - холодно отрезала Вера.
Такое поведение пациентов кротости характера и так уже тихо сатанеющему доктору Больших не прибавляло никогда!
- Или ты сейчас встанешь и соберешься, или я сгребу тебя в чем есть и затолкаю в машину! - твердо изложил варианты развития событий Больших.
Предупреждение, высказанное таким тоном, не оставляло путей к спорам, сопротивлению и глупому упорству.
- Мама… - обратилась она к последней инстанции за помощью.
- Степан Сергеевич! Мы сегодня никак не можем! - собираясь заплакать, умоляюще вступилась Ольга Львовна. - Сегодня придет папа Ежика, им с Верой надо обсудить очень важные вопросы, они так долго договаривались об этой встрече!
- Я подозреваю, что у Веры серьезное заболевание. Вы это понимаете?
- Да, да, раз вы говорите! Только давайте завтра! Ведь можно завтра? Мы съездим, съездим! Можно с этим доктором на завтра договориться? - как о пощаде просила Ольга Львовна.
- Хорошо, - согласился Степан, остывая в один миг.
Он позвонил, передоговорился на завтра, написал на листке координаты, к кому и куда ехать и как найти, на другом листке написал несколько названий лекарственных препаратов для облегчения болей и сразу ушел.
Он не забыл про Стаську, но передумал ехать к ней - не сегодня!
Не в таком состоянии раздражения, усталости, злости на себя по большей части, а заодно и на баб неразумных!
Как только он отъехал от Вериного дома, позвонила сестричка:
- Ты в Москве еще?
- Да, в ней, - вздохнул Степан.
- Ты занят?
- Уже нет.
- Степочка, приезжай ко мне, если тебе очень уж трудно, а? Мне так тоскливо, ужасно! Приезжай, поговори со мной!
- Тоскливо что-то нынче, - разворачиваясь, пожаловался он в ответ.
Они проговорили полночи. Почему-то про Стаську он ей не рассказал. Про Веру и ее проблемы со здоровьем, про свое решение расстаться с ней и понимание их полной чуждости, про работу свою - легко и с чувством освобождения.
А про самое важное - нет!
Да потому, что знал прекрасно, что Анька живым его не выпустит - такого наговорит! И отчитает по полной программе, устроив моральную порку за то, что упускает свой шанс, за то, что обидел единственную женщину…
Найдет слова и поводы для прочищения мозгов, можно не сомневаться, и, что особенно неприятно, выскажет все то, что он сам себе уже мысленно сказал сто раз!
Самому-то признать себя неправым проще, даже некую гордость испытываешь: дескать, вот я какой честный с самим собой, но, когда кто-то называет твои поступки и поведение своими именами, это вызывает стойкое раздражение и неприятие!
Вот поэтому и не сказал! А может, и по другой причине…
Он остался у сестры ночевать, а утром помчался домой - ожидался приход сантехников, можно сказать, эпохальный, поскольку он никак не мог с ними состыковаться, а необходимость назрела - подтекала ванна на первом этаже, и всерьез.
И сегодня чудо соединения трубы с разводным ключом имело все шансы состояться. Сантехники приехали грамотные, из серьезной фирмы, провозились до глубокого вечера, заодно уж проверив все трубы и соединения в доме.
Часам к шести Степан понял, что сегодня ему не выбраться и никуда он уже не поедет.
Встреча со Стаськой отложилась в очередной раз.
Он позвонил Вере проверить исполнения выданных им приказаний.
- Сдала анализы, - неохотно ответила она на его вопросы.
- Когда результаты?
- Послезавтра.
Что-то было в ее тоне - отчуждение, раздражение, сомнение?
Он не стал разбираться и выяснять - не интересно. Для себя Больших уже все решил, если у нее есть повод обижаться, значит, так тому и быть.
А назавтра его срочно вызвали на работу, на большую аварию на подмосковном заводе. Он вернулся домой глубокой ночью полуживой от усталости и завалился спать.
Рано утром следующего дня, начальство отправило Больших на серию новых тренировок на полигон, в казарменный режим.
Весело.
Он все время помнил о Стаське! Думал о ней каждый день - с утра до вечера и ночью. Когда не работал, думал только о ней!
И надо же случиться такой засаде? А?
В тот момент, когда он понял все, решился, набрался смелости, как птица перед полетом, - и такая невезуха глобальная!
Он несколько раз пытался позвонить ей, набирал номер, но в последний момент нажимал "отбой".
Что он ей скажет по телефону?
Все, что он хотел, рвался ей сказать, можно говорить, глядя в глаза! Сказать - и заграбастать ее, и больше не отпускать от себя!
Вера, когда он позвонил, холодно и отстранение отчиталась ему, что результаты анализов получены, ей поставили диагноз: пиелонефрит, назначили лечение и какие-то дополнительные обследования.
- Ничего страшного. Спасибо тебе за заботу и что настоял на посещении врача, - произнесла она чужим ровным тоном.
- Не расстраивайся, - подбодрил Степан, - пиелонефрит - это излечимо и действительно не так страшно.
- Да, - согласилась тем же тоном она.
И первый раз в своей практике доктор Больших не довел дело до конца - не перезвонил врачу лично узнать результаты обследования, не съездил и не посмотрел сам.
В конце концов, решил он, Вера взрослая, грамотная женщина, главный бухгалтер солидной фирмы и отдает себе отчет, что отвечает за свое здоровье, да к тому же одна поднимает ребенка.
Что это было?
Нежелание углубляться в ее проблемы, решение поскорей расстаться или оскорбленное "фи" на игнорирование его профессионализма и участия?
Или общий раздрай, непонятный, засевший в его душе?
Что-то муторное происходило с ним и мучило. Он осознал, что прошло десять дней с того дня, когда он прилетел в Москву и готов был бежать, мчаться к Стаське, и не то что не доехал - не позвонил, находя оправдание в невозможности такого разговора по телефону. Степан, вернувшись с тренингов и стоя в своем доме у окна, спросил самого себя:
- И в чем дело?
И, стараясь быть честным с самим собой, Степан Больших ответил темноте за окном:
- Не звоню и не еду. Оттягиваю этот момент! А потому что страхи, от которых так легко и просто было очистить душу, как лук от шелухи, в том суровом горном пространстве, где важность и значение имели только настоящие чувства, дела, поступки, неведомым образом прочистившие мозги от неглавного, по возвращении в привычный мир, в общение с людьми с погружением в их проблемы, дела, поступки, незаметно вползли назад и удобно устроились на старом месте!
И так же незаметно вернулось на круги своя осознание того, что Станислава - это некое неизвестное явление в его жизни, с которым он, Степан Больших, никогда не сталкивался. И никакие полунакалы, получувства с отстраненностью и закрытостью душевной в отношениях с ней неприемлемы.
Да ничего из прошлого накопленного опыта общения, проживания с женщинами, в отношениях со Стаськой неприменимо и не работает. Это не Вера, и не Надя, и не одна из женщин, прошедших через его жизнь!
Если он придет к ней - то навсегда! Придет, чтобы не расставаться! Осознание этого вызывало чувства, схожие с теми, которые испытываешь, когда стоишь на краю бездны - страшно до жути и до жути хочется совершить этот полет - прыгнуть и изведать нечто такое!
И только чувство самосохранения останавливает от последнего шага…
И это пугало его до смерти - что никак по-другому у них не получится!
Доктора Больших пугало и останавливала от того самого последнего шага невозможность компромисса и привычной необремененности чувствами. Все он понимал и имел смелость признаваться себе без поблажек, стоя у темного окна, что вариантов-то всего два - либо он с ней, весь, с потрохами, всерьез и навсегда, - либо без нее, и тоже навсегда.
Мужик в тридцать девять лет - это не мальчишка в двадцать три и не юноша в тридцать!
Это мужчина, создавший, устроивший свой мир, удобный, комфортный, уютный и оттого безопасный, таким образом, который его устраивает больше всего, и ломать, внедряться в этот обустроенный мир он не позволит никому!
Но и жить без Стаськи перестало получаться!
Как-то исподволь и незаметно эта обыденная, каждодневная жизнь превратилась в серое, утратившее краски и радость бытие. И только воспоминания раскрашивали эту серость в цвета, заставляя мгновенно реагировать тело, когда перед глазами вставало, как у них все было, как она смотрела на него и кричала под ним от счастья!
Вот и выбирай!
Но он пока не выбрал.
Дав себе малоприятные характеристики, честно оценив свою трусость, все сказав себе мысленно, - он так и не выбрал!
За него выбрало уставшее подсознание. Само.
А достал потому что!
А может, ангел какой помог.
Степан отвез родителей, сидевших с Дениской, пока Анька была в больнице у мужа, домой, попил с ними чайку, поговорил. Дела семьи, родных он неизменно держал на контроле - помогал, устраивал, решал, разруливал, созванивался каждый день, если не находился в дальней командировке.
Уход за Юрой в больнице родственники распределили между собой, согласовав график - его родители, Юрины и Анна, Степана в распорядок не внесли, как участвующего в ином непростом рабочем графике. Он и так при любой возможности заезжал в больницу, проверял, как идет процесс восстановления, и развозил всех по домам.
Родители уговаривали остаться переночевать, но он отказался.
Услышав по "Авторадио" об ожидающей его впереди пробке, Степан свернул в объезд и, занятый своими мыслями, автоматически вел машину.
Когда Больших осознал и увидел, куда он приехал, холод пробежал у него по позвоночнику - не отдавая себе отчета, не думая о дороге, он оказался у Стаськиного подъезда!
Все возможные места парковки были заняты, был здесь и ее фордик. Стиснув зубы, Степан крутанул руль, вскарабкался на тротуар и остановил машину прямехонько у подъезда, выключил двигатель и остался сидеть на месте.
"И что дальше?"
Он пожалел, что не курит. Достал бы сигарету, прикурил, подумал, оправдывая сидение причиной: "Вот сейчас докурю!"
Ни причин, ни отговорок не находилось, хоть наизнанку вывернись!
"Что ты сидишь?! Делай что-нибудь! - приказал он себе. - Заведи машину и уезжай, если боишься до усеру! Или выйди и иди к ней!"
Препротивно пропищав домофоном, открылась железная подъездная дверь, выпуская на улицу женщину с детской коляской.
Одним движением Степан выскочил из машины, громко хлопнув на ходу дверцей, подлетел к женщине, придержал тяжелую дверь, пока она выкатывала коляску.
- Спасибо, - поблагодарила юная мать.
- Пожалуйста, - ответил автоматически Степан, вытянул руку, нажимая кнопку сигнализации на брелоке. Джип отозвался писком, оповестившим о включении охраны от разнообразных посягательств.
Больших шагнул в подъезд, дверь за его спиной медленно и плавно затворилась. Он постоял, прикрыл ладонью глаза.
"Стаська…" - подумал.
И вдруг сорвался с места и понесся, проигнорировав лифт, по лестнице, перемахивая по три ступеньки, и, не останавливаясь, не раздумывая больше, нажал кнопку звонка в ее квартиру и не отпускал!
Стаська переводила особо замороченный абзац любовной саги из французской жизни. Это и по-французски звучало как графоманская белиберда с ярко выраженным эротическим уклоном, а по-русски ей все какие-то "ланиты" в комплекте с "устами" лезли в голову, и от раздражения тянуло присовокупить "взор горящий со спертым дыханием"!
Господи, какая чушь!
Стаська хлопнула по клавиатуре ладонью, окончательно разозлившись.
- Сразу видно, "большой умственности человек" писал! - Она крутанулась на стуле и попеняла себе: - Ты имя родины высокое несешь, Игнатова? Вот и неси, переводи, чтобы было высокохудожественно!
Поворчала на себя, на писательницу притюкнутую, хоть и француженка, в день рождения которой, по всей видимости, природа с музой отдыхали!
Оттолкнулась ногами, откатилась на стуле от компьютерного стола, встала и пошла в кухню, кофе сварить.
Стася включила чайник, достала турку, кофе с полки, взяла чашку из посудной сушилки и…
И не донесла до столешницы, чашка выскользнула из пальцев, громко хлопнулась об пол, разлетелась на мелкие кусочки!
А у Стаськи почему-то сильно бухнуло сердце.
- Да что за ерунда! - возмутилась она непонятному трепыханию в "ланитах".
Раздраженно достала совок, веник, смела осколки и не высыпала, а вышвырнула в ведро.
Сердце бухало, бухало, бухало, не успокаиваясь!
Стаська остановилась, замерев и холодея от испуга, приложила ладошку к груди, где стучало набатом, вытворяющее черт-те что ее заполошное сердце, и почему-то подумала: "Что-то со Степаном!"
И в этот момент раздался звонок в дверь - длинный, непрерывный, требовательный!
Вздрогнув всем телом, она сорвалась с места, побежала в прихожую и остановилась, не решаясь открыть, - звонок заливался, отдаваясь в мозгу, а она стояла, застыв, и не могла открыть, точно зная, кто там…
Опомнилась, испугалась, что он сейчас передумает и уйдет: "Что я делаю?!"
Отперла замок дрожащими неуклюжими руками, распахнула дверь…
- Ничего не говори! - потребовал Больших и сделал шаг через порог.
Она отступила на шаг потрясенно, не отрывая от него неверящего взгляда.
"Я не говорю! По-моему, я забыла, как это делается!" - отстраненно, со стороны, как о ком-то другом подумала Стаська.
- Ты потом мне скажешь, можешь даже стукнуть! - тоном, больше похожим на приказ, разрешил Степан.
Он сделал еще один большой шаг навстречу - она отступила.
"Что скажу? Я не хочу ничего говорить! Разговаривают в другом мире, где пустоту заполняют словами!" - снова точно о ком-то подумала она.
- Я уже все сам себе сказал! И назвал себя всем, чем положено! У меня не хватало духу вот так все решить!
"Я знаю! - вернулась к самой себе и осознанию Стаська. - У меня тоже не хватало духу! Иначе давно бы тебя нашла и как следует потрясла, чтобы наши общие мозги встали на место!"
- Стаська! - позвал он и протянул к ней руки.
Она отступила еще на шаг и призналась:
- Я боюсь!..
"…Что ты снова исчезнешь, как только я поверю, и тогда уж мое сердце не выдержит!" Он услышал не высказанное ею вслух.
- А я уже нет! - сказал и не дал ей больше отступать.
Шагнул, заграбастал, оторвал от пола и прижал к себе. Сильно.
И не мог отпустить!
Ученые утверждают, что способность к вербальному общению сделала из человека прямоходящего человека разумного. Но что-то там природа недосмотрела, и эта самая возможность к разумной речи и составлению слов сделала из человека патологического лжеца, труса и манипулятора.
Но случается - очень редко и если сказочно повезет! - встречаются два человека, которым слова не нужны! Они слышат, чувствуют и понимают друг друга по-иному, без слов, в других измерениях!
Он прижимал ее к себе и ходил по всей квартире - из комнаты в комнату, по коридору, в кухню и обратно и снова в комнату, покачивал Стаську, целовал в волосы и ничего не говорил.