- Ты меня уже заставил порвать с Виньябо! Довольно! Я не говорю об остальных… Ими я охотно пожертвовала. Есть много ненужных людей, которых легко выбросить из своей жизни, как балласт… Да, я знаю твою формулу! Знаю их все!.. "Уединение возвышает" и так далее!.. Но Виньябо, но госпожа Амбра!.. Это слишком!
- Довольно! Ты думаешь, я не знаю, зачем ты хочешь в воскресенье поехать в Вокрессон?
- Подышать воздухом!..
- Старая песня!
- Это даже забавно! Скажи!
Стук в дверь задержал ответ, который Моника уже предугадывала. Сумасшедший! Он сумасшедший! Вошла прислуга Юлия, с завязанным глазом. Это была толстая и неуклюжая баба, с обожженным курносым лицом - любовное воспоминание! Она доложила, теребя фартук:
- Завтрак подан.
Сидя за столом перед закусками, они ждали, когда останутся одни. Лениво волоча ноги, Юлия наконец вышла из столовой. Следить за жизнью своих господ было ее единственным развлечением. Она с восторгом поджидала, когда они начнут ссориться. И инстинктивно всегда была на стороне Режи - рабочая кляча, раба мужчины. Элегантность, независимость Моники ее раздражали…
- Могу ли я теперь узнать, что именно меня притягивает в Вокрессон?
Он колебался, боясь оформить мучительное подозрение.
- Будто сама не знаешь! - И насмешливо запел: - "Аромат любви… восторги нежной мечты!"
Она смотрела на него с жалостью. Сумасшедший, подталкивающий ее на соблазны, которые ей никогда не пришли бы в голову. Ему стало невыносимо это ироническое сожаление, и он сказал:
- Вокрессон, или свидание друзей! Настоящих, единственных!.. Готов спорить, что мы там случайно встретим не только милого Виньябо, но и очаровательного…
- Бланшэ? Да?
Он пропел, подражая голосу Макса:
- "Ты сама его назвала…"
- Знаешь, кто ты?
- Идиот - мы слышали! Но во всяком случае не слепой?! Ты думаешь, я не заметил ваших уловок в последний раз?
- Режи!
- Что? Правда!
- Как ты можешь во мне сомневаться?
- Всегда следует сомневаться. Сомнение - это единственная вещь, которой можно верить. И смотри, как бы оно не превратилось в уверенность, раз ты так возмущена…
Она презрительно замолчала. Он воспользовался паузой.
- Ты думаешь, я не заметил ваших перемигиваний, когда я говорил, и твоей физиономии, когда он открывал рот! Я бы ни капельки не удивился, узнав, что вы уже…
Юлия поставила на стол малоаппетитный бифштекс с картошкой и переменила тарелки.
Глядя на его грязные пальцы с черными ногтями, Моника почувствовала сильней обыкновенного жалкую бедность, всегда окружавшую Режи: духовную мелочность, мещанскую обстановку. Она машинально резала мясо на тарелке. Они ели, словно чужие, за одним столом. Он не выдержал и, оттолкнув стул, встал.
- Ты не смеешь отрицать?.. Я так и знал!
Он нервно шагал по комнате, как дикий зверь в клетке.
- Сядь, - попросила она, - у меня от твоего кружения делается морская болезнь… А теперь слушай: я не унижаюсь до того, чтобы тебя разуверять. Все это так глупо! Так недостойно нас.
- Значит, в воскресенье?
- Мы едем к госпоже Амбра.
- Ты не поедешь!
Она повторила мягко, но так решительно, что он больше не возражал:
- Мы поедем. Ты дашь мне это доказательство твоей рассудительности - это единственное извинение, которого я требую. Или же между нами все кончено и навсегда.
Он посмотрел на нее колючими блестящими глазами - взглядом рассерженной кошки.
Уступить? Да, пожалуй! Чтобы лучше за ними проследить, узнать…
Она продолжала:
- Я не желаю быть жертвой твоих причуд. Я желаю управлять моей жизнью по своему усмотрению. Всякая любовь кончается, когда пропадает взаимное уважение. Или наша любовь тебе надоела? Это можно подумать, глядя как исступленно ты ее разрушаешь.
Он упал на стул и схватился руками за голову.
- Нет, Моника, нет! Я тебя люблю. Прости меня! Я излечусь.
Чем ближе они подъезжали к Зеленому домику, тем яснее вспоминался он Режи… Одноэтажное здание в лесу, на опушке Воскрессона, гости в беседке… Бланшэ, конечно! И он мрачнел все больше и больше, но клялся держать себя в руках. Моника права: глупо разрушать собственное счастье! Почему не мог он спокойно наслаждаться чудесно воплотившейся мечтой всей его жизни? Никогда еще он не встречал и никогда не встретит существа, в котором бы сочетались так полно и большая духовная глубина, и редкая красота.
Упрекать прошлым, рассуждать, ответственна ли она за него или нет, когда - по логике - это его не касается! Идиотизм! Узость взглядов! Ее успех? Богатство?.. Странное чувство овладеваю его душой. Ему нравилась роскошь, окружающая Монику. Он был беднее ее и поэтому вечно унижен нарушением еще одного привычного правила: женщина зависит, мужчина распоряжается.
- Сюда! - сказал он на перекрестке.
- Да нет же, вот акации!.. Мы едем верно.
Мотор равномерно гудел. В красном кожаном берете, с голой шеей, в расстегнутом пальто, она управляла машиной с внимательным спокойствием и была так мальчишески красива, что Режи невольно залюбовался ею… Да, все же это новое проявление женской сути! Несколько странное существо, хотя из "нынешних", но с ним нужно считаться уже как с равным… Констатируя это, Режи только сильнее начинал ненавидеть все то, что он подразумевал под отвратительно для него звучавшим словом "феминизм".
- Ну что? - сказала Моника, - права я была?
Автомобиль остановился перед уютным двориком.
Через калитку, увитую зеленью и поздними, желтыми и розовыми, осыпающимися розами, в глубине за поляной виднелся низкий дом с черепичной крышей.
- А хорошо здесь, что ни говори! - воскликнула Моника. - Собственно, самое разумное было бы жить здесь: и достаточно близко от Парижа, чтобы ездить туда, когда нужно, и воздух свежий.
Осенний день был тих и ясен. Небо так прозрачно, воздух так чист, что трудно было сказать, кончается ли это лето, или только начинается весна.
Они остановили автомобиль в аллее и захлопнули за собой калитку. На звук колокольчика вышла госпожа Амбра. Она приветливо махала рукой, бодро спеша им навстречу.
- Здравствуйте, дорогая! Здравствуйте, господин Буассело. А мы уж думали, приедете ли вы?.. Не в обиду вам будь сказано, вы стали редкими гостями! Но я на вас не сержусь. Все влюбленные - эгоисты. - Она взяла Монику под руку. - Почему вы не приехали к завтраку? Была чудесная свинина с белой фасолью и бутылочка "Вуврэ", к которому господин Буассело относится не совсем равнодушно. - Она повернулась к Режи. - Вас ждут еще две бутылки во льду! Хотя вы их и не заслуживаете. Идите скорее. Вас все ждут.
- Кто все? - спросила Моника.
- Ваш большой друг Виньябо, господин Бланшэ и супруги Мюруа, с которыми вы, кажется, знакомы.
Лицо Режи вытянулось. Он заколебался - не вернуться ли? Но они уже были в гостиной, выходящей стеклянными дверями с одной стороны в сад, с другой - в лес. Он шел за Моникой. Она на мгновенье приостановилась.
- Как мне нравится эта комната!
- Она очень простая, - сказала г-жа Амбра.
- Вот именно!
В комнате, убранной старинной провинциальной мебелью, отлакированной годами, царила атмосфера покоя. Монике особенно нравился большой дубовый шкаф в строго выдержанном стиле, унаследованный господином Амбра от деда из Тура.
Режи, проходя, погладил бархатистое дерево и подумал: "Да, тебя можно выставлять напоказ! Стилю Лербье за тобой не угнаться!"
Точно угадав его мысли, Моника заметила:
- Вот чего не хватает самой красивой современной мебели! И это достигается только временем. Исчезает резкость линий, и вещь начинает казаться одухотворенной.
Режи хотел ответить: "Жизнь злая штука. Может быть, и наша через полтораста лет пришла бы в равновесие". Но в этот миг маленькая девочка выбежала из беседки и бросилась в объятия Моники.
- Какая ты стала хорошенькая, Рири! Ну, как поживаешь?
Девочка подняла свои синенькие, как цветочки льна, глазки на Монику, потянулась к ней всем личиком, маленькой головкой с жиденькими каштановыми волосами, связанными лентой в цвет ее глаз. Моника погладила ее по головке и сказала г-же Амбра:
- Как она выровнялась!
Материнский взгляд г-жи Амбра засветился гордостью.
- Правда?.. Иди, Рири, принеси скорее два стакана.
Они провожали глазами маленькую фигурку девочки, радостно подпрыгивающей на стройных голых ножках. Еще двух лет не прошло с тех пор, как Амбра приютила у себя Генриетту Лямур - теперь ей исполнилось шесть.
Она была дочерью умершей от рака, а может быть, от бедности и переутомления, работницы с сапожной фабрики. Отец - типографский рабочий, грубиян и пьяница, бросил на произвол судьбы забитого ребенка. Но его письменное заявление о передаче своих прав на Рири г-же Амбра никакого юридического значения не имело, так как закон, несмотря ни на что, всегда защищает отцовские права. Но, к счастью, вторичный брак и вслед за ним переезд негодяя в освобожденные после оккупации местности дали супругам Амбра возможность без опасения за будущее заняться воспитанием ребенка. И через два года, окруженная нежной и внимательной заботой, маленькая жертва стала другим существом. В новой обстановке Рири расцвела, как цветок.
- Какие блестящие результаты! Вам есть чем гордиться, - сказала Моника.
Госпожа Амбра скромно улыбнулась.
- Она такая славная, и так приятно видеть, как раскрывается навстречу жизни и любви эта маленькая душа! Я убеждаюсь все больше и больше, что настоящие семьи бывают только по выбору. Рири любит меня, как родную мать. Может быть, даже сильнее. Семья - это пустое слово, если в основе ее лежит только одно кровное родство. Да, мое убеждение в этом крепнет с каждым днем. Настоящее родственное чувство должно исходить из рассудка и любви.
- Но вы забываете о наследственности, - заметил Режи.
- Нет, господин Буассело! Но наследственность можно искоренить почти до конца. Прививка - великое открытие! Из дичков получаются прекрасные фруктовые деревья. Миндальное деревцо через два года после прививки дает удивительный сорт персиков.
Виньябо дружески пожал руку Моники. Все ее радостно окружили, и на лицо Режи снова набежала тень. Он еще никак не мог привыкнуть к своей второстепенной роли и, холодно пожав руку Бланшэ, с горечью выслушивал банальные любезности престарелой четы Мюруа - дальних родственников г-жи Амбра. Муж - нотариус в Лянжэ, жена - скромная хозяйка провинциального дома. Этим малокультурным людям имя Буассело мало, по-видимому, что говорило.
Они бывали у Амбра раза два в год. Хозяева ценили их за прямоту и терпимость, за эту улыбающуюся доброжелательность постаревших в провинции людей. Свое единственное за всю жизнь горе - смерть сына, офицера, убитого 20 августа 1914 года в Моранже, - они выносили стоически.
Все опять вернулись в беседку. Появилась Рири, осторожно неся в ручонках два стакана.
- Вот, крестная!
Амбра с ловкостью настоящего винодела раскупорил одну из замороженных бутылок. Бледно-золотистая струя полилась в стаканы. Стекло сразу запотело.
Мюруа ласкали Рири. Она походила на их внучку, внебрачную дочь их сына, которую они удочерили и приютили вместе с матерью.
Разговор вернулся к прежней теме: Мюруа рассказывали о приюте, основанном ими в Лянжэ. Старики его горячо пропагандировали. Благодаря им два мальчика нашли себе родителей: один в Анжери, другой в Сомюре.
Если бы только эти дети не жили под вечной угрозой, что их мучители потребуют бедняжек обратно, говорил Мюруа. До сих пор законы о детях покоятся на основах римского права. У отца все права и никаких обязанностей. Точно дети не представляют собой социального капитала, который нужно охранять прежде всего!
- Господин Бланшэ написал об этом очень сильную статью в "Новом мире", - сказала г-жа Амбра.
- Да, да, дорогой друг, вы нам оказали громадную услугу! Благодаря вам наше общество получило целую кучу писем и запросов. Вы и не подозреваете, как сильно ваше влияние!
- Бланшэ может стать депутатом Сены и Уазы, как только захочет, - сказал Виньябо.
- Я этого не захочу никогда. Статей и рефератов - сколько угодно. Но выступать в Бурбонском дворце!.. Знаете, что это всегда мне напоминает, Амбра? Ваши ветряные мельницы на берегу Луары. Крылья вертятся…
- И вертятся впустую?
- Вот именно!
- А от кого же нам ждать усовершенствования законодательств, если такие люди, как вы, будут держаться в стороне? - спросил нотариус.
Бланшэ неопределенно махнул рукой.
- Придет же, наконец, время и, может быть, скорее, чем мы думаем, когда люди устанут от словесных мельниц! Мир эволюционирует. Под страхом смертной казни мы должны будем подчиниться закону. Пробьет рабочий час!
- Революция? - сказал меланхолически Мюруа. - Чтобы она удалась, мало завладеть штабом и войсками. Нужны массы! Без Тьера не может быть 89-го года.
- Буржуазия 1922 года так же мало признает Общий Союз Народов, как когда-то аристократия и церковь мало признавали Тьера. Нужно народное доверие!
- Хорошо сказано, Бланшэ! - поддержал Виньябо.
Но нотариус оживленно возразил:
- Революция - это игра втемную, бесконечная история: перейдут границы и возвращаются назад! Скажите, что дал России большевизм?
- Но, - возразил Бланшэ, - Россия не Франция! Потом разорение и голод в России зависят от более глубоких и сложных причин, чем коммунистическая утопия. Самый крах этой утопии поднял дух французских реформаторов. И что бы ни случилось, а национализация земли и крупной промышленности восторжествует в отжившей империи, в России Ленина. Весь мир пойдет по пути народа-младенца-великана, оправляющегося сейчас от кровавых ран! Из хаоса и борьбы встает величие мира!
Моника с волнением прислушивалась к прекрасному голосу Бланшэ. Даже Мюруа был очарован его проникающей силой и красотой, его вдохновением. Только Режи с враждебной иронией прислушивался к оратору и его аудитории. Старый баритон!.. Умеет бить в точку! Он саркастически заметил:
- Вы напрасно бережете, Бланшэ, ваши таланты только для интимной аудитории! С вашим голосом вы через два года будете министром.
Бланшэ почувствовал под шуткой ядовитый укол.
- Я только скромный профессор философии, друг мой, и высказываю мои убеждения.
Романист язвительно извинился:
- Как? А я думал, что у вас кафедра по риторике! Простите.
- Я нисколько не обижен, - сказал Бланшэ. - В риторике есть свои хорошие стороны… Но я, право, в первый раз встречаю писателя, относящегося к ней с таким пренебрежением. Вы плюете в собственный колодец!
Режи побледнел. Саркастическое замечание попало в цель. Под шутливым тоном они одни чувствовали взаимно наносимые уколы. Они вступили в словесный поединок, важности которого никто, кроме г-жи Амбра, не понимал. Каждый выпад Моника - одновременно свидетель и судья - чувствовала на себе. Из-за нее боролись эти два человека. И она вдруг поняла, что Режи своим чутьем ревнивца действительно угадал соперника. Поразительное открытие!.. Бланшэ изменился к Монике со времени их последней встречи. Сначала его влекло любопытство, потом оно превратилось в бессознательное влечение. Безразлично-дружеское чувство перешло во что-то иное.
Инстинктивно, чисто по-женски, Моника наслаждалась этой маленькой властью над человеком, который еще не занимал никакого места в ее сердце.
Но не только общность идей и утонченность интеллектуальной дружбы влекли к ней прекрасную душу Бланшэ. Ее притягивал более сильный магнит… Может быть, еще бессознательно? Внешне ничто не подавало повода к подозрениям. И нужен был кошачий глаз ревнивого любовника, чтобы сразу разглядеть правду.
Моника старалась разобраться в себе. Охваченная поглощающей страстью к Режи, равнодушная ко всем мужчинам, она не чувствовала к Бланшэ ни влечения, ни отвращения. Он в этом смысле просто для нее не существовал.
Но как Бланшэ выигрывает при более близком знакомстве! Первое впечатление было почти неприятное. Теперь ей нравилось с ним встречаться. Покоряли широта его взглядов, вера, безграничная терпимость. Да, Бланшэ интересная личность!
Ей хотелось быть искренней до конца: оценила ли она Бланшэ, если бы Режи своими нелепыми подозрениями и бестактными выходками не принудил ее к сравнению? Конечно, нет. Если образ Бланшэ стал занимать ее воображение и мысли, то виноват в этом только сам же Режи. Его грубые упреки оскорбляли ее не столько своей бессмысленностью, сколько несправедливостью. Раненное жизнью сердце жаждало ласки и внимания, и Моника с горечью ощущала жесткость рук, которые, перевязав рану, грубо сорвали только что наложенную ими же повязку.
Старая рана снова открылась с новой, еще не испытанной болью. В невыносимых страданиях рвалась душа, изнемогало от муки опутанное прочной связью тело.
Так все трое, сами того не подозревая, подошли к роковой развязке.
Режи без оглядки накинулся на противника. Уверенный в своей силе, он уже считал себя победителем, хотя до победы было еще далеко. Он защищался, яростно нападая на врага.
- В собственный колодец, - проговорил он злобно. - Вы за словом в карман не полезете!
- Я риторик?! Ну нет! Который из нас, скажите, Виньябо? Если есть для меня в мире что-нибудь ненавистное, опасное и даже презренное - то это красноречие. Ощипанная старая курица - предмет страсти глупого галльского петуха!.. Каждый раз, когда представляется возможность, я следую совету Верлена: ловлю ее и сворачиваю шею. Народное доверие! Да им пользуется за два су любой балаганный чревовещатель!
- Правда, - согласился Виньябо, привыкший к буйным нападкам Буассело, - если почитать отчет вчерашнего заседания!.. Достаточно оратору с успехом пропеть первый куплет, он уже может говорить как раз обратное тому, что говорил предыдущий. Палата аплодирует.
Бланшэ улыбнулся.
- Все дело в том, что обычно народные представители не имеют ничего общего с народом. Обезьяна во фраке еще не человек! На одного Жореса сколько приходится Пэрту…
Мюруа, мало заинтересованные разговором, воспользовались минутной паузой и стали прощаться. Им, как большинству людей их круга, политика была противна. Политика - это большая государственная кухня, а их интересовал только десерт. Они побежали мелкими шажками, провожаемые Амбра и Рири, держащей за руку свою крестную.
- Мы им надоели, - сказала Моника, смеясь.
Виньябо покачал головой.
- К сожалению, да. И это безразличие к общим идеям, к людям, управляющим страной, серьезнее, чем кажется. Разобщенность политических партий и эгоистические способы правления людей, стоящих у власти, мало-помалу внушают отвращение лучшим представителям народной массы. Остается думать только о себе! - и общенациональный смысл жизни пропадает.
Режи набил трубку, закурил и сказал:
- Тогда не будем говорить о революции. Не одной только буржуазии наплевать на нее! Вы говорили про Общий Союз Труда? Он уже наполовину опустел. Достаточно нам забивали голову принципами… Принципы!.. - Его лицо исказилось безобразной гримасой. - Лестница на заднем дворе, осажденная людьми!..